Все это я знал. И все же для меня, особенно когда я был молодым человеком, все еще разбирающимся со своими убеждениями и своим местом в черной общине Чикаго, хорошее в преподобном Райте с лихвой перевешивало его недостатки, так же как мое восхищение общиной и ее служением перевешивало мой более широкий скептицизм по отношению к организованной религии. В конце концов мы с Мишель стали прихожанами "Троицы", хотя оказались не очень прихожанами. Как и я, Мишель не воспитывалась в особо религиозной семье, и то, что начиналось как посещение раз в месяц, со временем становилось все реже. Но когда мы все-таки ходили, это было значимо, и по мере того, как моя политическая карьера развивалась, я стал приглашать преподобного Райта выступить с заступлением или благословением на ключевых мероприятиях.
Таков был план на тот день, когда я объявил о своем выдвижении. Преподобный Райт должен был возглавить молитву перед моим появлением на сцене. Однако по дороге в Спрингфилд за день до мероприятия мне срочно позвонил Экс и спросил, не видел ли я статью в Rolling Stone, только что опубликованную о моем выдвижении. Очевидно, репортер присутствовал на недавней службе в Тринити, впитал пламенную проповедь преподобного Райта и процитировал ее в своей статье.
"Он цитирует слова… подождите, дайте мне прочитать: 'Мы верим в превосходство белых и неполноценность черных и верим в это больше, чем в Бога'. "
"Серьезно?"
"Я думаю, справедливо будет сказать, что если он завтра произнесет речь, то он станет главной темой… по крайней мере, на Fox News".
Сама статья давала в целом справедливое представление об Иеремии Райте и служении "Тринити", и я не удивился, что мой пастор указал на разрыв между исповедуемыми Америкой христианскими идеалами и ее жестокой расовой историей. Тем не менее, язык, который он использовал, был более зажигательным, чем все, что я слышал раньше, и хотя часть меня была разочарована постоянной необходимостью смягчать в угоду белым людям тупую правду о расе в этой стране, с точки зрения практической политики я знал, что Экс был прав.
После обеда я позвонил преподобному Райту и спросил, не согласится ли он пропустить публичное воззвание и вместо этого предложить нам с Мишель частную молитву перед моим выступлением. Я мог сказать, что он был уязвлен, но в конечном итоге — к огромному облегчению моей команды — он согласился с новым планом.
Для меня этот эпизод всколыхнул все сомнения, которые я все еще испытывал по поводу возможности баллотироваться на высший пост в стране. Одно дело — интегрировать свою собственную жизнь — со временем научиться легко перемещаться между черными и белыми кругами, служить переводчиком и мостом между семьей, друзьями, знакомыми и коллегами, устанавливая связи по постоянно расширяющейся орбите, пока я не почувствовал, что наконец-то могу познать мир своих бабушек и дедушек и мир преподобного Райта как единое целое. Но как объяснить эти связи миллионам незнакомых людей? Представить, что президентская кампания, со всем ее шумом, искажениями и упрощениями, может каким-то образом пробиться сквозь обиду, страх и подозрения, которые формировались четыреста лет? Реальность американских расовых отношений была слишком сложной, чтобы свести ее к одному звуковому фрагменту. Черт возьми, я сам был слишком сложным, контуры моей жизни были слишком запутанными и незнакомыми для среднего американца, чтобы я мог искренне полагать, что смогу справиться с этой задачей.
МОЖЕТ БЫТЬ, если бы статья в Rolling Stone вышла раньше, предвещая грядущие проблемы, я бы решил не баллотироваться. Трудно сказать. Я точно знаю, что по иронии судьбы, а может быть, по провидению, именно другой пастор и близкий друг преподобного Райта, доктор Отис Мосс-младший, помог мне преодолеть мои сомнения.
Отис Мосс был ветераном движения за гражданские права, близким другом и соратником доктора Кинга, пастором одной из крупнейших церквей в Кливленде, штат Огайо, и бывшим советником президента Джимми Картера. Я не знал его хорошо, но после публикации статьи он позвонил мне однажды вечером, чтобы предложить поддержку. Он узнал о трудностях с Иеремией, сказал он, и слышал голоса в черном сообществе, утверждающие, что я еще не готов, или слишком радикален, или слишком мейнстримный, или недостаточно черный. Он ожидал, что путь будет только труднее, но призвал меня не падать духом.
"Каждое поколение ограничено тем, что оно знает", — сказал мне доктор Мосс. "Те из нас, кто был частью движения, гиганты, как Мартин, лейтенанты и пехотинцы, как я… мы — поколение Моисея. Мы маршировали, мы заседали, мы попадали в тюрьмы, иногда вопреки нашим старшим, но на самом деле мы опирались на то, что сделали они. Мы, можно сказать, вывели нас из Египта. Но мы могли продвинуться только так далеко.
"Ты, Барак, принадлежишь к поколению Джошуа. Ты и такие, как ты, несете ответственность за следующий этап пути. Такие люди, как я, могут предложить мудрость нашего опыта. Возможно, вы сможете научиться на некоторых наших ошибках. Но в конечном итоге именно вам, с Божьей помощью, предстоит развить то, что мы сделали, и вывести наш народ и эту страну из пустыни".
Трудно переоценить, насколько эти слова укрепили меня, прозвучав почти за год до нашей победы в Айове; что значило, когда кто-то, столь тесно связанный с источником моего раннего вдохновения, сказал, что то, что я пытаюсь сделать, того стоит, что это не просто упражнение в тщеславии или амбициях, а скорее часть непрерывной цепи прогресса. Практически, именно благодаря готовности доктора Мосса и других бывших коллег доктора Кинга, таких как преподобный К. Т. Вивиан из Атланты и преподобный Джозеф Лоури из Южной христианской лидерской конференции, возложить на меня свои пресловутые руки, поручившись за меня как за продолжение их исторической работы, большее число чернокожих лидеров не переметнулись в лагерь Хиллари.
Нигде это не было так очевидно, как в марте 2007 года, когда я принял участие в марше через мост Эдмунда Петтуса в Сельме, штат Алабама, который ежегодно организует конгрессмен Джон Льюис. Я давно хотел совершить паломничество к месту Кровавого воскресенья, которое в 1965 году стало горнилом борьбы за гражданские права, когда американцы в полной мере осознали, что поставлено на карту. Но мой визит обещал быть сложным. Мне сказали, что там будут Клинтоны; и прежде чем участники соберутся, чтобы перейти мост, мы с Хиллари должны были одновременно выступить на двух церковных службах.
Мало того, наш ведущий, Джон Льюис, заявил, что склонен поддержать Хиллари. Джон стал мне хорошим другом — он очень гордился моим избранием в Сенат, справедливо считая это частью своего наследия, — и я знал, что его мучило это решение. Когда я слушал, как он объяснял свои доводы по телефону, как давно он знаком с Клинтонами, как администрация Билла поддерживала многие из его законодательных приоритетов, я решил не давить на него слишком сильно. Я мог представить, какое давление испытывает этот добрый и мягкий человек, и я также понимал, что в то время, когда я прошу белых избирателей судить меня по существу, грубое обращение к расовой солидарности будет выглядеть как лицемерие.
Памятные мероприятия в Сельме могли бы превратиться в неудобное политическое зрелище, но когда я приехал, я сразу почувствовал себя непринужденно. Возможно, это было связано с тем, что я оказался в месте, которое сыграло такую большую роль в моем воображении и в траектории моей жизни. Возможно, дело было в реакции обычных людей, которые собрались, чтобы отметить это событие, пожать мне руку или обнять меня, некоторые из них носили пуговицы Хиллари, но говорили, что рады моему присутствию. Но в основном это был тот факт, что группа уважаемых старейшин прикрывала меня. Когда я вошел в историческую церковь Brown Chapel AME на службу, я узнал, что преподобный Лоури попросил сказать несколько слов, прежде чем меня представят. К тому времени ему было уже далеко за восемьдесят, но он нисколько не утратил своего остроумия и харизмы.
