Но трудно переоценить, насколько сильно, тридцать лет спустя, последствия этих событий все еще определяли геополитический ландшафт моего президентства. Иранская революция вдохновила целый ряд других радикальных исламских движений, намеревавшихся повторить ее успех. Призыв Хомейни к свержению суннитских арабских монархий превратил Иран и Дом Сауда в злейших врагов и обострил межконфессиональный конфликт на всем Ближнем Востоке. Попытка вторжения Ирака в Иран в 1980 году и последовавшая за этим кровавая восьмилетняя война, в которой страны Персидского залива обеспечивали Саддама Хусейна финансированием, а Советский Союз снабжал армию Хомейни оружием, в том числе химическим, ускорила спонсирование Ираном терроризма как способа компенсировать военные преимущества своих врагов. (Соединенные Штаты при Рейгане цинично пытались получить и то, и другое, публично поддерживая Ирак и тайно продавая оружие Ирану). Клятва Хомейни стереть Израиль с лица земли — проявившаяся в поддержке КСИР таких вооруженных прокси, как базирующаяся в Ливане шиитская милиция "Хезболла" и военное крыло палестинской группы сопротивления "Хамас" — сделала иранский режим главной угрозой безопасности Израиля и способствовала общему ужесточению отношения Израиля к возможному миру со своими соседями. В более широком смысле представление Хомейни о мире как о манихейском столкновении между силами Аллаха и силами "Великого Сатаны" (Америки) просочилось, как яд, в умы не только будущих джихадистов, но и тех, кто на Западе уже склонен рассматривать мусульман как объект подозрений и страха.

Хомейни умер в 1989 году. Его преемник, аятолла Али Хаменеи, священнослужитель, который почти не выезжал за пределы своей страны и никогда больше не собирался, очевидно, сравнялся с Хомейни в своей ненависти к Америке. Несмотря на титул верховного лидера, власть Хаменеи не была абсолютной — он должен был советоваться с влиятельным советом клириков, а повседневная ответственность за управление страной лежала на всенародно избранном президенте. В конце правления администрации Клинтона и в начале правления администрации Буша был период, когда более умеренные силы в Иране получили небольшую поддержку, что открывало перспективы оттепели в американо-иранских отношениях. После 11 сентября 2001 года тогдашний президент Ирана Мохаммад Хатами даже обратился к администрации Буша с предложением помочь Америке в ликвидации последствий в соседнем Афганистане. Но американские чиновники проигнорировали этот жест, а когда президент Буш в своей речи "О положении дел в стране" в 2002 году назвал Иран, наряду с Ираком и Северной Кореей, частью "оси зла", все существовавшие дипломатические окна фактически захлопнулись.

К тому времени, когда я вступил в должность, консервативные сторонники жесткой линии снова были у власти в Тегеране во главе с новым президентом Махмудом Ахмадинежадом, чьи маниакальные антизападные выпады, отрицание Холокоста и преследование геев и других людей, которых он считал угрозой, делали его идеальной дистилляцией самых ненавистных аспектов режима. Иранское оружие по-прежнему отправлялось боевикам, намеревавшимся убивать американских солдат в Ираке и Афганистане. Вторжение США в Ирак значительно укрепило стратегические позиции Ирана в регионе, заменив его заклятого врага Саддама Хусейна на правительство, возглавляемое шиитами и находящееся под иранским влиянием. Хезболла, марионетка Ирана, стала самой мощной группировкой в Ливане, а ракеты, поставляемые Ираном, теперь могли достигать Тель-Авива. Саудовцы и израильтяне в тревожных тонах говорили о расширяющемся "шиитском полумесяце" иранского влияния и не скрывали своей заинтересованности в возможности смены режима по инициативе США.

При любых обстоятельствах Иран был бы головной болью класса А для моей администрации. Но именно ускоряющаяся ядерная программа этой страны угрожала превратить плохую ситуацию в полномасштабный кризис.

Режим унаследовал ядерные объекты, построенные во времена шаха, и согласно Договору ООН о нераспространении ядерного оружия, который Иран подписал после его ратификации в 1970 году, он имел право использовать ядерную энергию в мирных целях. К сожалению, та же технология центрифуг, которая используется для вращения и обогащения низкообогащенного урана (НОУ), используемого в качестве топлива для атомных электростанций, может быть модифицирована для производства высокообогащенного урана оружейного качества (ВОУ). Как сказал один из наших экспертов: "При наличии достаточного количества ВОУ умный школьник-физик с доступом к Интернету может произвести бомбу". В период с 2003 по 2009 год Иран увеличил общее количество центрифуг, обогащающих уран, с сотни до пяти тысяч, что намного больше, чем может оправдать любая мирная программа. Американское разведывательное сообщество было достаточно уверено, что у Ирана еще нет ядерного оружия. Но оно также было убеждено, что режим сузил свой "потенциал прорыва" — промежуток времени, необходимый для производства достаточного количества урана для создания жизнеспособного ядерного оружия — до потенциально опасного уровня.

Иранский ядерный арсенал не обязательно должен угрожать родине США; просто возможность ядерного удара или ядерного терроризма на Ближнем Востоке серьезно ограничит возможности будущего президента США по сдерживанию агрессии Ирана по отношению к своим соседям. Саудовцы, скорее всего, отреагируют на это созданием собственной "суннитской бомбы", что приведет к гонке ядерных вооружений в самом нестабильном регионе мира. Тем временем Израиль, который, по имеющимся сведениям, сам обладает кладом незадекларированного ядерного оружия, рассматривает Иран, обладающий ядерным оружием, как экзистенциальную угрозу и якобы разрабатывает планы превентивного удара по иранским объектам. Любое действие, реакция или просчет любой из этих сторон могли ввергнуть Ближний Восток и Соединенные Штаты в еще один конфликт в то время, когда мы все еще держали 180 000 высокомобильных военнослужащих у границ Ирана, и когда любой резкий скачок цен на нефть мог отправить мировую экономику в еще больший штопор. Временами во время моей администрации мы разыгрывали сценарии того, как будет выглядеть конфликт с Ираном; я покидал эти беседы с осознанием того, что если война станет необходимой, то почти все остальное, чего я пытался добиться, скорее всего, будет перечеркнуто.

По всем этим причинам я и моя команда провели большую часть переходного периода, обсуждая, как предотвратить получение Ираном ядерного оружия — в идеале с помощью дипломатии, а не путем развязывания новой войны. Мы остановились на двухэтапной стратегии. Поскольку с 1980 года между Соединенными Штатами и Ираном практически не было контактов на высоком уровне, первый шаг предполагал прямые контакты. Как я уже говорил в своей инаугурационной речи, мы были готовы протянуть руку тем, кто готов разжать кулаки. Через несколько недель после вступления в должность я отправил секретное письмо аятолле Хаменеи по каналу, который мы имели с иранскими дипломатами в ООН, предложив открыть диалог между нашими двумя странами по ряду вопросов, включая ядерную программу Ирана. Ответ Хаменеи был прямым: Иран не заинтересован в прямых переговорах. Однако он воспользовался возможностью, чтобы предложить Соединенным Штатам способы перестать быть империалистическим хулиганом.

"Полагаю, он не собирается разжимать кулаки в ближайшее время", — сказал Рам после прочтения копии письма Хаменеи, переведенного с фарси.

"Достаточно, чтобы показать мне средний палец", — сказал я.

Правда заключалась в том, что никто из нас в Белом доме не ожидал положительного ответа. Я все равно отправил письмо, потому что хотел доказать, что препятствием для дипломатии является не неуступчивость Америки, а Ирана. Я подкрепил послание открытости широкой иранской общественности традиционным поздравлением с персидским Новым годом (Навруз), которое мы разместили в Интернете в марте.