Вдруг, входная дверь в столовую распахнулась, едва не слетев с петель, и внутрь ворвался взбешённый Шурхэн.

Тамила испуганно сжалась.

Оборотень был страшен: полуобратившийся, шерсть дыбом, взгляд убийственный, клыки обнажены, когти выпущены.

Люди заорали, в ужасе полезли под стол, за угловую печь, забились во все возможные щели, в страхе закрываясь руками, если больше нечем было.

Бета сразу понял — его женщина вне опасности. Шерсть сразу прилегла, потом вовсе исчезла. Когти медленно втянулись, лапы превратились в руки.

Строгий взгляд мужчины упирался в жену. Тамила, порядком испугавшаяся в первый момент, едва поняла, что муж успокаивается, немедленно обнаглела. Да уж, к хорошему быстро привыкают.

— Ты зачем мне людей распугал? Что? Мне уже и поговорить со своими спокойно нельзя? За дверью меня подожди!

На это Шурхэн только молча подошёл, сердито взял её на руки и понёс обратно, в дом лорда, в выделенные им покои. Тамила попробовала возмутиться:

— Я ещё здесь не закончила! Подожди, пожалуйста! Дай ещё с людьми поговорить!

— Р-р-р-р, — так утробно грозно прорычал Шурхэн, не замедляя шаг, что Тамила враз притихла, внезапно сообразив, что муж страшно сердит.

Его ручищи так сильно прижимали к себе женское тело, что Тамила стала опасаться, что скоро размажется по оборотню как масло, её наглость развеялась, как дым.

— Шурхэн… — робко прошептала.

— Р-р-р-р, — прозвучало, как окрик «что?».

— Ты очень сильно сжимаешь. Мне немного больно, — тихо произнесла Тамила, и легонько погладила мощный затылок, на котором лежала её ладонь.

Шурхэн немного ослабил хватку.

— Я сказал сидеть в комнате. Почему вышла? — наконец, достаточно успокоился оборотень, чтобы спросить.

— Скучно стало, — соврала Тамила, не желая рассказывать про Зарину и её поручения.

— Вот, будешь теперь сутки сидеть взаперти, до самого отъезда домой, вместо того, чтобы гулять со мной по поместью и присутствовать на празднике в честь альфы, — сердито произнёс Шурхэн.

Барэс устало возвращался к себе. Поединок позади, все дела переделаны, его сопровождение устроено на новых местах. Большинство его отряда останется жить в поместье, вместо погибших при вероломной попытке братца захватить власть.

После поединка, самое тяжёлое для Барэса было не столько принять смерть родного брата от его клыков, сколько сообщить о гибели отца и мужа его семье. Они были от разных матерей, родились с разницей в несколько сот лет, не росли и не жили вместе. Настоящей братской близости между ними не было совсем. Но волчонка, племянника, Барэсу было жаль… и самку брата тоже. Она выла сейчас на поляне над остывающим телом.

Тамила слышала этот тоскливый волчий вой. Она, наказанная мужем за самовольную вылазку без присмотра, сидела совсем одна в выделенной для них с Шурхэном комнате, запертая мужем на ключ.

Невесёлая узница, скучая, медленно подошла к окну. Сложив ладони на ещё небольшом животике, устало упёрлась лбом в холодное стекло, разрисованное морозными узорами. Хорошо слышный ей протяжный громкий звук вскоре перешёл в тонкий жалобный скулёж.

На душе молодой женщины скребли кошки. Оказывается, Тамила успела привыкнуть к теплу и заботе, которые уже два месяца в избытке получала от мужа изо дня в день. Его неожиданная строгость, стала для неё сокрушительно неприятной и неожиданной, словно ведро холодной воды на голову.

Было досадно. Тамила так надеялась посмотреть на оборотня, о котором ей столько рассказывала Зарина, во время торжества в честь альфы восточного клана. Счастливое настроение, которое не покидало с начала нежданного путешествия, бесследно исчезло. Тоскливый волчий вой не добавлял радости. Наоборот, он пробирал тоской и печалью до самых печёнок, и беременная женщина невольно начала вспоминать всё самое плохое в своей жизни. Вдруг, её будущее тоже стало казаться мрачным и безрадостным, как этот вой. По щекам одна за другой покатились слёзы. И вот уже, вся такая несчастная, Тамила рыдает в голос.

Шурхэн, верный своему решению, запер Тамилу и уселся прямо на пол, подперев спиною дверной косяк. Она не знала, что муж сидит за дверью. Нет, он больше не отойдёт от своей женщины, не станет подвергать свою девочку опасности в чужом поместье, не будет занят делами, когда единственное место, где он действительно сейчас нужен — рядом со своей беременной женщиной. Не каждому оборотню даже раз в жизни выпадает счастье позаботиться несколько месяцев о самочке, которая носит ребёнка, а для всех иных важных дел есть тысячелетия бесконечно долгой жизни.

Ему было неприятно наказывать её, но проучить негодницу нужно. «Пусть немного побудет одна, хорошо подумает над своим поведением», — рассуждал Шурхэн, сидя под дверью.

Потом, через часок, он войдёт и позволит ей попросить прощения, а после, так и быть, простит и разрешит пойти на праздник. Мимо, по коридору, туда-сюда сновали деловые слуги, выполняя поручения гостей, подготавливая вечернее торжество. Далёкий вой вдовы рвал душу.

Вдруг, Шурхэн услышал странные звуки. Через несколько мгновений он понял, что это за дверью рыдает его жена. В тот же миг оборотень взметнулся на ноги, повернул ключ и ворвался в комнату, обмирая от ужаса и перебирая тысячи предположений о том, что могло случиться. Заорал:

— Что?!

Испуганная громким ударом о стену резко распахнувшейся двери, Тамила, стремительно отвернувшись от окна, подняла зарёванное лицо, сразу прекратив плакать, не понимая откуда ей ждать неведомую опасность, так взбудоражившую мужа. Крикнула:

— Где!?

Шурхэн быстро несколько раз провёл руками по телу, проверяя на наличие повреждений или жара, из-за которых могла рыдать Тамила. Она упала? Ударилась? Заболела? Простудилась? Рыкнул нетерпеливо:

— Как!?

Тамила отпихивала от себя быстро шарящие по ней лапищи мужа, не понимая, чего это он её щупает, как ненормальный. Возмутилась, что оборотень вертит её во все стороны:

— Зачем!?

После такой содержательной беседы оба ненадолго замолчали, внимательно вглядываясь друг в друга. Шурхэн собрался первым.

— Ты плакала.

На вопрос было мало похоже, но Тамила осторожно кивнула.

— Да.

Шурхэн бережно взял её лицо в ладони. Какая она жалкая! Глазки мокрые, носик красненький и шмыгает, пухлые губки подрагивают.

— Почему, маленькая?

И вот, что ему на это ответить? Сам же запер…

— Грустно было. Ты ругал… Одна в чужом доме… Вой за окном… Тоска…

— Прости… Прости меня, девочка моя, хорошая моя! Я был не прав. Только не плачь больше. Хочешь кушать?

Тамила покачала головой.

— А чего хочешь? — Шурхэн уже ласково обнимал жену и нежно прижимал к груди, поглаживая по спине.

— Погулять хочу, — нерешительно ответила и совсем тихо шепнула, — и на праздник пойти тоже хочу.

— Одевайся, — вздохнул Шурхэн, поняв, что не задалось наказание, сорвался. — И штаны тёплые не забудь пододеть.

Это был первый праздничный приём в стране двуликих, на котором собиралась присутствовать Тамила.

Шурхэн, в душе недовольный тем, что пошёл на поводу у жены и слишком размяк от её слёз, пытаясь сохранить остатки строгости, грозно предупредил, что как только начнутся танцы, он уведёт её в покои. Тем более, оборотню не хотелось, чтобы его беременная самочка прыгала и кружилась среди толпы. А так, и, хоть какую-никакую, строгость проявит и жену из опасного, в её положении, места уведёт.

Тами с мужем не спорила, мудро решив, что там видно будет. Она старательно наряжалась и прихорашивалась с помощью горничной, любезно предоставленной в распоряжение жены королевского Беты смотрителем поместья лорда. Сколько ни пыталась Тамила выпроводить из покоев Шурхэна, пока она собирается, но всё, чего добилась — муж развернул широкое мягкое кресло высокой спинкой к зеркалу и устроился в нём.

— Я не смотрю, Тами. Наряжайся, — Шурхэн прикрыл глаза и, вскоре, даже задремал под тихое довольное воркование женщин у зеркала.