- Таить не стану, да скрывать сторону неприглядную. Убивать не хотел, да и не смог бы. Думал, сделать так, чтоб воспользоваться тьмой не могла. Ты, небось, услышала, что он сказал, чтоб не губил тебя… - Данияр замолчал,  сжал ладонь Светомиры, тяжело ему давалось признание. – Хотел уста твои речи лишить, чтоб не могла нашептать дурного. Сразу не сообразил, что есть для этого средство верное, отшельник подсказал.

Мужчина привстал на локте, заглядывая в лицо девушке. Та лежала с закрытыми глазами, только плотно сжатые губы, слегка подрагивали, выдавая ее боль.

- Я немного обруч переделал, будет он не на шее, а под одеждой надежно скрыт. Только ты о нем знать будешь.

- Как псину на цепь решил посадить, - прошептала Светомира.

Данияр оторопел, провел по лицу ладонью, оттягивая кожу, надавил пальцами на глаза, так что темные круги заплясали. Хотел ответить ей, да не стал. Достал у себя из-под рубахи обруч металлический, тканью обмотанный, раскрыл его. Посмотрел на Светку, которая так и лежала без движения, провел рукой по ее волосам.

- Встать то можешь? – спросил он.

- Надо будет, встану, - безразлично произнесла девушка.

А самой так хотелось на шею к мужчине броситься, чтоб он опроверг слова свои жесткие, молить его, чтоб поверил ей, доверился, чтоб обнял как прежде, к губам ее прикоснулся, успокоил ее, ладой своей назвал. Сглотнув горечь во рту, она задержала дыхание, чтоб не выдать себя ничем. Не будет уже как прежде, никогда не будет. Всегда она будет помнить, что покалечить он ее хотел, да и сейчас, не приласкает, не скажет, что справятся, позабудут невзгоды все, заживут вместе. Ударить бы его как следует, оставить отметину свою на лице его, чтоб всю жизнь о ней помнил.

Он же спрашивал ее о том, где болит, будто позабыв, что сам, совсем недавно, хотел пустить ее кровь. Еще говорил про обруч, да так, будто разрешение спрашивал ей под юбки заглянуть, словно и не было у них тех объятий жарких, да поцелуев страстных. Не было бы так больно, дернула бы ногой, хорошенько пнув его. Когда его руки все же приподняли подол, Данияр прикоснулся к ее обнаженной коже, сжал своей ладонью колени.

- Ты уверена, что шевелиться можешь?

Светомира ничего не ответила. Не будь она ядом отравлена, не являлась бы носителем гнили пагубной, сказала бы, что ног не чувствует, посетовала на то, что пальцами пошевелить не может. Обратиться к целителю, что к смерти себя приговорить, ведь разденет, метку увидит.

На действия Данияра пыталась не обращать внимания, лежала безучастно, поджав губы и закрыв глаза. Пусть хоть до гола ее разденет и слова не вымолвит!

- Зачем только полезла туда, - произнес мужчина, чем вызвал горькую усмешку на лице девушки.

Как только взглянул он на ее ноги, сразу ему стала ясна причина ее покорности. Вся надежда на отшельника оставалась, попросит его, чтоб выходил ее, не бросил, а он уж в долгу перед ним не останется. Вздохнув тяжко, посмотрел на лежащий рядом обруч, взял его, да быстро просунул руки под одежду Светки. Та вздрогнула всем телом, живот испуганно втянула, а он не удержался, положил на него ладонь свою, замер. Тошно ему было, будто не на ней кусок железа хочет застегнуть, а свою грудь сдавить. Помнил, как сжимал ее в своих объятиях недавно, как хотел ее.

Заприметив движение впереди, Данияр опомнился, оторвал девушку от земли, чтоб обруч просунуть, защелкнул замок, руки одернул, платье расправил, сам выпрямился, приподняв в приветствии руку.

Отшельник приближался медленно, позволял насладиться внутренними терзаниями, проклясть гниль поганую. Лицо Светомиры будто окаменело, все краски из него ушли. Хотелось ее окликнуть, присесть рядом, да только ни к чему себе на рану наступать.

- Жива хоть? – спросил подошедший старец. - Неси ее обратно, а там разберемся. Сам уходи, нечего больше тут делать.

Данияр посмотрел на него вопросительно. А он поманил его пальцем в сторону, да прошептал, чтоб девушка ничего не слышала.

- Выхожу ее, не оставлю, будет мне помогать. Придет пора, свидимся еще. Тебя не одобряю, слышал, что она тебе сказывала. Тьма из-за ее глупости корни в ней пустила, а ты и отказался тут же. Да не открывай рот, не оправдывайся, по глазам вижу, что с ведьмой жить под одной крышей не будешь.

Ярость слепила, разливалась по телу, придавая сил. А они нужны сейчас, как никогда, для того чтобы лишить дыхания пристанище тьмы, уничтожить всех ведьм, изжить с земель всю гниль, освободить из плена Светомиру. В то, что он не успеет, не верил. Быть такого не может!

На проклятые пески вступал уверено, не оглядываясь назад, надсмехаясь над трусами. Многие боялись, отказывались идти с ним, да и помощи от правителя, чьи земли граничили с гнилью, ждать не пришлось. Отказал, как только о просьбе услышал, сказал, что только погубит людей своих, а на верную смерть, ради бабы своих воинов не отправит. Светозар хмыкнул, да поинтересовался, нет ли ведьмы пойманной, да живой, что из песков вышла, чтоб допросил ее.

Потемну спустился к той, что гниль носит, в темницу, долго допытывался, расспрашивал, да так ничего и не узнал. От криков ее только всех заключенных в холодный пот бросило. Уж как он ей не грозил, даже палача окликнул, чтоб разговорить, но лишь бред услышал, о рожденных ведьмах, что силу ей свою даровали, чтоб служила им, а она сбежала, как только тьма окрепла в ней. Запытать до смерти, не дал, как пришла в себя, накинул веревку на шею, к дополнению к обручу, что силы лишал темной, да взял ее с собой, чтоб дорогу указала.

Девчонка причитала, ныла, чем ужасно раздражала. Хотелось заткнуть ее, чтоб молчала, не всхлипывала, да руки не заламывала. Невольно вспомнил Светомиру, как та держалась, не молила, даже плакать старалась украдкой, чтоб не видел никто. Прислушаться бы ему тогда к ней, все иначе обернулось бы. Не видел бы ее напуганного лица, не видел бы, как она сжималась от ожидания предстоящего удара. Желчь разлилась во рту, в глазах помутнело. От осознания своей   глупости, было тошно, слишком непростительную ошибку он допустил. Сжав кулаки, рявкнул на ведьму, чтоб заткнулась, пообещал легкую смерть, коли поможет, а та, лишь сильнее залилась, на колени упала, стала ноги целовать. Пощады хотела, чтоб ее живой оставили, обещала помочь пройти тропу смерти, что змеями кишит, на ловушки указать, да научить их распознавать.

Глубокий вдох, закрытые глаза, поджатые губы, кулаки сжаты так, что костяшки пальцев побелели от напряжения. Память выдавала обрывки знаний. Ведьмы – это скот для убоя. Это те, кто не достоин - ступать на землю, не достоин  - пить воду, смотреть на небо, распахивать свои руки для объятий с ветром, не достоин - слышать пение птиц и шелест листьев, это те, кто сам сделал выбор, кто готов питаться помоями тьмы, огрызками силы нечистого ради своей шкуры. Об этом ему говорили с самого детства, твердили учителя, внушали воины величавые. Ведьма – это не женщина, а пристанище тьмы, что гниль в свое тело впустила по воле доброй, отравлен ее разум ядом, коварна она, зла, ничего в ней от прежней бабы не осталось. Любой, кто ведьму заприметит, должен ее на костер привести, либо сам расправу учинить, оставить ее последний вздох на клинке своем, а после голову сжечь обязательно, чтоб умертвием не встала, да бродить не начала, зубами вгрызаясь в плоть людей, попавшихся на пути ее.

Все внутри противоречило, обещания ведьмы казались смешными, нелепыми. Терзали Светозара сомнения о правильности решения своего, верно ли сделал, что потащил гнилую женщину с собой, чтоб она путь указала. Вдруг обманет, заморочит голову, морок наведет. Напугал он ее знатно, хотел даже показать, ту боль, что она испытать может, да не стал, отступил в последний момент, но ведьма поняла, осознала, что кожу с нее живьем сдирать будут, а после коленным железом прижигать, коли обещаний своих не сдержит. Причитала так, что в голове гул стоял. Замолчала бы лучше, не тревожила его почем зря.