— Руки помыть на кухне, на умывальнике. — На последнем слове он с улыбкой отличника указал на старинный алюминиевый умывальник с ведром на полу. — Ну, гости. Значит, начало как пол поколений назад. — Жан замолчал, посмотрел в мою сторону и продолжил, — один поколение — это двадцать шесть лет. Ну, где-то пятнадцать годов обычных. Ведь гнались за вами не четвероногие, а Хофман!?

Глеб, выйдя из узенькой двери туалета, басом содрогая воздух, остановил монолог француза:

— Вот теперь и расскажи, что не успел!

Мы расположились за столом с уже обычным здесь чаем и оладьями. Сидя на табурете, Жан повернулся ко мне.

— Давно был последний переродившейся четвероногий зверь. Сосуд не подошел Аваддону и стал Зверем. Теперь сосуд точно здесь.

Борис, поедая оладьи чуть ли не горстями, продолжил объяснение с набитым ртом:

— Аваддону нужен или ты, или девочка. — Я, вспомнив подселенную ко мне сущность, приложил ладонь к груди. — Сосуд уже здесь. Писание «Последних свидетелей» указывает на это. И портал в холме стал увеличиваться.

— Портал! — Я чуть не подавился. С прильнувшей волной злости обратился к французу. — «Перетяг монета помельче». Похоже, ты мне точно не все рассказал!

Пока я проверял содержимое нагрудного кармана куртки. Жан пренебрежительно цокнул языком и ненадолго прикрыл глаза.

— Да, перетяг может перенести на Земля. Я знаю, что надо сказать о таких вещах.

Один взгляд на Жана рассеял весь нахлынувший негатив.

— Ладно, Жан. А кто из вас пророк с предсказаниями?

Я говорил сквозь улыбку, а Борис невозмутимо продолжал поедать оладьи и говорить:

— Нет, предсказания еще Земные. Мы же говорили, что там церковь Сатаны. Ты этого не замечал. Но на Земле больше стали верить в «рогатого». И мы с Глебом были противниками «Последних свидетелей». Вот перед тобой французский представитель, как твоя ведьма-продавщица с монетой. Поначалу чуть не убили его.

Жан развел руками и продолжил рассказывать — наверстывать упущенное:

— Ну я искренне раскаиваться!.. Точный время наполнения сосуд неизвестно. Точно известно: сосуд будет с бывшей советский территория. Пойми, что точно девушка, что переместиться с тобой.

— Так почему этот Аваддон такой всемогущий, не рассекает тут плазмой. Сам не возьмет этот сосуд?

— Энергию бережет. Он не из этот мир. Он здесь с трудом удерживается, тратит силы. Внизу только оболочка существовать.

— Я понял так: единственный вариант, вооружившись. идти за Раздел, искать Милу. — Почему-то я произнес ее имя с трепетом и любовью, как будто мы уже давно встречаемся.

Глеб нахмурил лоб и поправил меня:

— Сосуд нет смысла искать. Надо идти в чрево холма, к порталу. Аваддон сам придет туда, вероятно уже с сосудом. Перемещение в наш мир скоро будет возможно.

— Так! — Жан привстал. Активно жестикулируя руками, открыл стенной шкафчик и достал бутылку водки. — Так! Надо не чай, как его… гонять!

Он был настолько забавен в своем старании быть русским. Нет, ну в принципе получалось. Особенно его накопительство. Как русский куркуль — все сгодится. Да и его изобретения из подручных средств. Вот хоть возле дома этот гравитационный генератор.

Мне, как самому молодому, поставили четыре стопки. Я продолжил разговор, ровно разливая по рюмкам:

— А что там у тебя за продольные углубления в подъездных дверях. Да и на дверях магазина.

Жан из того же шкафчика достал кассетный магнитофон. Прищуриваясь, с трудом сформулировал в голове ответ на неродном ему языке:

— Это есть длинные ножи, через сорок сантиметров друг от друга. Снизу вверх подниматься. Понимаете: закреплены они на одной оси, спрятанной ровно середина двери. В верхней части двери пружинами отстреливаться тяжелая планка. На который закреплены все ножи. С той стороны поднимаются ножи, а с этой падает тяжелая планка. Этот, как его. Колено!

Борис дождался, пока Жан закончит, замахнул рюмку и выпалил:

— Так долго нам дверь мастерил, а рассказать забыл! Ну, у тебя и впрямь девичья память.

— Понимаешь, Эд. Я здесь примерно с твой возраст. И друзья вот эти русские. Они чуть старше меня будут. — Жан махнул рукой в сторону раненого Бориса.

Русский друг, как по мановению палочки, закончил перебинтовывать ногу, выпил стопку и начал говорить:

— Может, вот поэтому мы трое верим в пришествие Аваддона. Да черт, нас только трое и осталось, кто был связан с «Последними свидетелями». Ну и еще старик Милош. Да толку с него, как с козла молока.

Жан как-то по-русски закивал головой в такт аудиокассете, заигравшей в стареньком японском магнитофоне. Это был «Русский размер — Лети». Француз заулыбался и продолжил:

— Русский спасает мир тихо, а не по-голливудски.

Следом заговорил Борис. Который и без моих разливаний пил, когда вздумается:

— Поэтому только мы пойдем спасать мир. Ну и бороться с самим Сатаной. Чем не обычное Голливудское барахло? Нам, как настоящим русским, только ушанок и папирос не хватает.

Жан, смеясь, подставил табурет, стянул с антресоли шапки и Беломорканал. Передал братьям. Те надели шапки и жадно закурили.

Развернувшись в мою сторону, Глеб заговорил со мной:

— Ну, Жан! Ну, барахольщик! А теперь надо спать. Тут можно лежать хоть на полу. Всегда оптимальная для человека температура — где-то плюс двадцать два. Почки не отстудишь. Рай. — Он встал, подошел к туалету и открыл дверь. — В этом мире, Эд, у всех метаболизм как часы, болезней почти нет. И раны быстро затягиваются. Как на собаке. — Поднявшись с табурета, Борис скривил лицо и, стараясь беречь ногу, пошел в спальню.

Мы улеглись по разным углам комнаты. Кровать посередине ждала Глеба — все же как старшего брата. Сложно, наверное, им определять старшинство. И мышцы нарастили абсолютно одинаково. Похоже на то, что никто не хотел уступать.

Я опять засыпал дольше всех. И уже в ожидании начал наблюдать за тем, как поочередно из голов моих друзей стали выходить струйки света: у братьев они были желтыми, с вьющимися вокруг фиолетовыми нитями, а у француза опять был столбик синего света, как и прошлой ночью. Наблюдая за этим световым шоу, я начал понемногу проваливаться в сон.

Глава7

Судорожно ступая на неровную землю, стараясь не упасть в бездонные провалы, Лаура бежала почти в полной темноте. Она вслушивалась в далекие звуки, пряталась, переводила дыхание, на ощупь обходила преграды, бежала снова. И так уже два часа.

— Черт, глаз! Как же плохо видно.

Она направлялась к водохранилищу. По правую сторону виднелся холм, усеянный причудливо разбросанными домами. Уцелевший глаз уже устал смотреть за двоих, и от слез стало пощипывать веко.

— Наконец-то светает! — шепотом воскликнула Лаура.

Свет начал появляться из ниоткуда, словно все стало излучать свет, освещая себя. Женщина остановилась отдышаться, забралась в проем упавшей кирпичной стены. Мысли так и не покидали ее: «Он что-то говорил про сосуды. Их вроде два. Один сосуд у людей — это Эд. Значит, Мила не у них. Значит, она где-то здесь. Может, прячется, как я, в руинах здания?».

Лаура сидела на корточках, изредка трогая дрожащей рукой усеянное шрамами веко. Рассвет не только был необычен из-за светящейся материи, но и из-за отсутствия смены температуры, ветра. И только гарканье ворон с трудом напоминало нормальный земной рассвет. Она вздрогнула от стука скатившихся камней. Это всего лишь была белка. Обычная белка, несущая какую-то дрянь в длинных зубах. Вскоре она скрылась за грудой строительного мусора, увлекая за собой еще несколько камней.

Стройная женщина средних лет села на землю, вытянула ноги вперед, поправила на коленях джинсы. Пряча лицо в ладони, она начала вспоминать о своей недавней жизни в уютном латышском городке: узкие улочки, старинные дома в романском стиле и ее дружная веселая семья. До недавнего времени. Мила начала меняться внезапно: сначала говорила сама с собой, затем заговорила не своим голосом, в конце даже менялись черты лица, когда ей овладевал демон. К психологам вести дочь ее отговорил Роберт. Католические священники стали частыми гостями в их доме, и один из них посоветовал обратиться к Густаву. После походов к нему Миле становилось только хуже. Она начала называть себя Двар. Густав все твердил о полчищах саранчи, Аваддоне и прочей ереси.