Адвокат взглянул на своего клиента.

– Теперь можете рассказать то, что рассказывали мне. Начните с человека, к которому вы направили Нову и Мерси, когда они позвонили из домика.

– Его зовут Ульф Блумстранд, – без выражения сказал Эркан. – Блумстранд – единственный, кто, по-моему, имел возможность их пристроить.

– Спасибо, но это лишь подтверждает наши подозрения. Мне нужно больше. У вас есть предположения о том, где найти Блумстранда или где он прячет девочек?

Эркан взглянул на адвоката, и тот снова ободряюще кивнул ему.

– Он работает с парнем, которого зовут Юрис Селезник.

Кевин записал имя.

– Что вы о нем знаете?

– Бандит какой-то… Мафия.

– Блумстранд и Селезник. Это два имени… А третье? Кто тот клиент, о котором вы говорили?

– Прошлым летом я свел Фрейю с одним человеком, – сказал Эркан. – Я узнал машину, а когда Фрейя садилась, узнал и того, кто был за рулем.

– Вы узнали и машину, и водителя?

– Да. Серебристая “BMW”. Свен-Улоф Понтен, отец Алисы.

– В детстве я думал, что человек – это тот, кто умеет сдерживать свои порывы. – Свен-Улоф Понтен повернулся к девушке на пассажирском сиденье. – Как объезженная лошадь сдерживает желание бежать свободно.

Девушка застенчиво улыбнулась, и он сменил полосу. Руль казался слишком тугим, да и все в машине было как-то неправильно. Свен-Улоф ненавидел водить маленький “ниссан” Осы.

– Быть человеком значит никогда не лгать, – продолжил он, – и во времена моего детства это требование было краеугольным камнем в представлении о том, что значит быть человеком по-настоящему. – Он сделал паузу и прибавил: – Представление… Слышишь, как глупо звучит?

Она, все еще улыбаясь, пожала плечами.

– Ja ne ponimaju…

Он не помнил, как ее зовут и из какой бывшей советской республики она приехала. Но знал, что она ни слова не понимает по-шведски, и именно поэтому с ней так хорошо говорить.

Она прибыла в Стокгольм на рижском пароме несколько дней назад – восемнадцать лет и, если не считать плохих зубов, довольно миловидная. Девушка страдала чем-то венерическим, и Свену-Улофу предстояло свозить ее к врачу по одному адресу в южном пригороде. Взамен она окажет ему услугу, и Свен-Улоф надеялся, что девушка не врала насчет того, что болезнь не передается оральным путем.

– Знаешь, что я делал на прошлой неделе? – Свен-Улоф снова посмотрел на нее.

Девушка склонила голову набок и отвела от лица темный завиток.

– I speak English, you know. Want to speak English?[75]

– Нет. Так лучше.

Снег тихо падал на дорожное полотно, когда Свен-Улоф проезжал Вестербрун. Мерцающие сумерки, одноцветные, за исключением красных точек с булавочную головку – габаритных огней едущей впереди машины.

– За восемь дней я выбросил на таких, как ты, сорок пять тысяч, – продолжал Свен-Улоф. – Оса думает, что я на работе, а на работе думают, что я лежу дома с ротавирусом.

Он усмехнулся, погладил ее по ляжке, включил поворотник и, прежде чем сменить полосу, бросил взгляд в зеркало заднего вида. Сзади полицейская машина. В горле вдруг пересохло.

Свен-Улоф вцепился в руль и немного сбросил скорость.

– Это ваша вина, понимаешь? Таких, как ты, – сказал он.

Девушка снова пожала плечами и отвернулась.

Но ему было абсолютно неважно, понимает ли она хоть слово из его речей.

Нужно выговориться. А с кем еще ему поговорить?

Свен-Улоф снова посмотрел в зеркало заднего вида. Полицейская машина так и держалась за ними; там, где Вестербрун переходит в Лонгхольмсгатан, в сторону Хорнстулла, он помигал правым поворотником и свернул на улицу поуже.

Полицейская машина проехала прямо; Свен-Улоф развернулся и снова выехал на Лонгхольмсгатан. Но легче ему не стало. Скорее наоборот.

– Послушай меня. – Он похлопал девушку по плечу. – Это важно, понимаешь?

– Da?

Девушка взглянула на него с беспокойством.

– Just listen, okay? Просто выслушай…

Девушка облизала губы. Рот у нее не закрывался как следует, и, если она не сжимала губы, зубы оставались видны.

Проезжая на восток по Хорнсгатан, Свен-Улоф продолжал говорить с девушкой по-шведски, рассказывать, как провел последнюю неделю: мастурбировал, трахался, бесцельно колесил на машине, заезжал домой в Стоксунд, чтобы, как обычно, пообедать с Осой, снова уезжал на машине, снимал еще какую-нибудь девушку, трахался, мастурбировал и снова мастурбировал.

Какое чувство освобождения – рассказывать, пусть даже девушка не понимает ни слова.

Она смотрела на него, рот полуоткрыт.

– Я в смятении. – Свен-Улоф хотел рассмеяться, но у него вышло только хриплое карканье.

Поворачивая возле Синкенсдамм на Рингвэген, он почувствовал, что щекам горячо, и понял, что плачет. Девушка погладила его по руке, сжимавшей рычаг коробки передач:

– Don’t cry. Keep talk. I listen.[76]

– Спасибо, – сказал Свен-Улоф и стал рассказывать о своем детстве, проведенном в емтландском Витваттнете.

С трудом подыскивая слова, он рассказал о приходе, потом об отце с матерью.

Через несколько минут он подумал: достаточно.

– Старейшины были бы довольны, – завершил он.

Снегопад еще усилился, и, когда они подъезжали к Сканстуллу, машины еле ползли. Девушка слушала, а может, и не слушала. Но вдруг она каким-то образом все же что-то поняла, подумал Свен-Улоф и остановился на Рингене на красный свет.

По ту сторону лобового стекла мерцал черно-белый мир; повыше, по диагонали, светился красным светофор. Свен-Улоф молча собрался, дождался, когда загорится желтый, а потом зеленый.

– Ты, может быть, думаешь, что я такой потому, что вырос в религиозной семье, – заговорил он; за ними засигналила какая-то машина. – Но тут ты ошибаешься. Если что и искорежило мою сексуальность, то это не Бог и не родители. Злым оказался мир без Бога, мир, который заставил меня усомниться в Его существовании.

Послышались еще гудки, но Свен-Улоф дождался, когда снова загорится желтый, а потом красный.

И тогда он тронул машину с места. Наискось пересек правую полосу, въехал на Сканстулльсбрун, по направлению к Гулльмарсплан.

– На несколько лет я потерял Бога, – продолжил он. – И снова обрел, уже став взрослым. Мне помогала Оса, но потом оказалось, что ее вера недостаточно крепка. Осе следовало лучше поддерживать меня.

– You talk a lot about Åsa, – заметила девушка. – Who is Åsa?[77]

Свену-Улофу стало трудно дышать. Он то и дело против воли смотрел на рот девушки, рот с выступающими зубами. Когда она улыбалась, то слишком обнажала десны. Когда расслабляла рот, губы не сходились, и зубы снова мерзко обнажались. В те немногие разы, когда рот закрывался до конца, девушка тянула нижнюю губу вверх, что придавало ей придурковатый вид. И все же она несомненно красива.

Внизу у Свена-Улофа затвердело. Извилистые пути инстинкта. Эрекция – признак того, что Свен-Улоф опять заблудился.

Ему захотелось ударить девушку, как он ударил Блэки.

Вложить в удар весь свой инстинкт и так избавиться от него.

– Я мастурбирую раз десять в день, не меньше, – заговорил он, и собственный голос зазвучал у него в голове, как в закрытой комнате. – Иногда вдвое больше, но меньше – никогда. К вечеру спермы уже не остается. Я только дергаю член, а потом поворачиваюсь и засыпаю головой в подушку. Простыня грубая, но в мозгах спокойно. – Свен-Улоф притормозил, въехал на круговой разворот, ведущий на Нюнесвэген. – Так все и началось, – пояснил он. – И этот изъян – возможно, непонятный – моей личности толкает меня на мерзости.

Свену-Улофу показалось, что девушка что-то спросила, но он продолжал говорить.

Когда они были недалеко от Глобена, метрах в двухстах позади них завыла полицейская сирена.