Они – Нова и Мерси.

Нова видит перед собой комнату в холодной, пропахшей спиртным квартире в Фисксэтре. Мерси видит теплый домик с мамой, папой и двумя толстенькими братишками.

Они знают, по каким дорогам ушли оттуда.

Знают, какие дороги привели их сюда. К последней черте.

К концу.

Они просто гонят машину дальше.

Произведенная в Германии машина цвета серый металлик принадлежала Свену-Улофу Понтену, сорока пяти лет, жителю Стоксунда, заместителю директора фирмы с годовым оборотом в восемьдесят миллионов. Несколько дней назад он остановил машину на автозаправке в Книвсте и открыл дверцу чернокожей девушке по имени Мерси, шестнадцати лет.

Он дал ей пятисотку и расстегнул брюки; обозвал черномазой шлюхой и потребовал раздеться. В двадцати метрах от них кассир принимал от клиента плату за бензин.

Когда Свен-Улоф Понтен кончил, девушку вырвало. Молочным шоколадом и ошметками бутерброда с сыром. Свен-Улоф дал ей затрещину, наорал и обозвал мокрощелкой, которая загадила ему машину, тупой сраной сукой.

Потом у него зазвонил телефон. Звонила его жена.

Свен-Улоф Понтен застегнул брюки и принял звонок. Мягким голосом сказал, что скоро приедет домой, осталось всего одно дело, короткая встреча с важным клиентом.

Он вылез из машины; кассир на заправке как раз пробил чек за горячий бутерброд и кока-колу. Мерси слышала, как Свен-Улоф говорит, что любит жену и ждет не дождется, когда ее увидит.

Потом пара поцелуев в трубку. Когда Свен-Улоф повернулся, чтобы идти к машине, то увидел, как Мерси уезжает.

“Целую-целую”. Иди в жопу, сраный кобель.

Осень в Стокгольме выдалась мягкая, с дождями и ветром. В иные дни погода поворачивала на позднее бабье лето, но в основном было серо и противно. Серость выматывала тело и душу.

Свен-Улоф Понтен сидел за компьютером у себя дома, в стоксундском таунхаусе. Он только что разлогинился и застегнул брюки.

За окном выл ветер, гнул тощенькие вишни, которые он посадил пять лет назад. Осень дергала и мотала соблазнительные для косуль тонкие ветки.

Девочка, с которой он только что общался в чате, наконец – после нескольких месяцев тяжкого труда с его стороны – согласилась встретиться с ним. Сегодня же вечером, отчего ему понадобилось слегка сбросить напряжение. Свен-Улоф смял обрывок бумажного полотенца и выбросил его в мусорную корзину.

Осталось только угомонить нечистую совесть.

Свен-Улоф достал связку ключей и отпер нижний ящик стола. Иногда его мучили параноидальные мысли, что жена или дочь каким-то образом доберутся до ключей и заглянут в ящик. Но Оса и Алиса у него умницы. Даже если в семье у него почти полный разлад, жена и дочь, по крайней мере, сохраняют к нему уважение.

В ящике лежало двадцать пластиковых папок, которые он время от времени вынимал, чтобы напомнить себе, что он еще не худшее зло. Он, Свен-Улоф Понтен, уроженец Витваттнета, что в Емтланде.

Он не слетел с катушек. В его семье все были нормальными людьми.

Люди, слетевшие с катушек по-настоящему, лежали в пластиковых папках в ящике стола.

В папках содержались газетные статьи, протоколы предварительных расследований и даже фотографии с места преступления, которые он находил в интернете. Все эти материалы являли собой образцы человеческих извращений и представляли собой деяния девятнадцати преступников и одной преступницы.

На одной папке значилось имя “Армин Майвес”. Свен-Улоф просмотрел фотографии и мельком проглядел записи, которые к этому времени успел выучить наизусть.

Немец Армин Майвес. Бывший военный, который искал через интернет человека, желавшего, чтобы его убили и съели. На объявление откликнулся программист Бернд-Юрген Армандо Брандес: так вышло, что призыв Майвеса отвечал его давней мечте.

Накатила тошнота, пузыри из желудка поднялись ко рту, и несколько минут Свена-Улофа мучили фантазии о вещах, о которых лучше не говорить вслух.

Закрыв глаза, он представлял себе ужин на кухне дома в немецком Ротенбурге. Свен-Улоф прошелся языком по деснам и зубам. Между двумя молярами застрял кусочек мяса; Свен-Улоф выудил его кончиком языка и сплюнул.

Свен-Улоф был в доме один и мог позволить себе побыть собой, никого не стыдясь.

И ему это нравилось.

Не стыдиться.

Так и не открывая глаз, он понюхал пальцы и констатировал, что от них воняет чесноком. Часа два назад он рубил чеснок и жарил говяжье филе. Оса стояла рядом, резала огурцы и помидоры; муж и жена говорили об обожаемой дочери. Об Алисе, которая сейчас жила не с ними, но которая вскоре должна была вернуться.

После ужина Оса уехала в город, смотреть кино с подружкой, а сам он отправился сюда, в свой рабочий кабинет.

После ужина Армин Майвес расслаблялся, читая научную фантастику. Программист тем временем истекал кровью в ванной. Свену-Улофу казалось, что он ощущает сладковатый запах и слышит, как тихонько булькает в сливе.

Наконец Свен-Улоф открыл глаза.

Некоторые мужчины по предварительной договоренности отъедают друг другу половые органы, подумал он.

По сравнению с ними во мне нет ничего такого, из-за чего можно было бы так тревожиться.

Свен-Улоф сделал глубокий вдох, набрал в грудь свежего воздуха. Улыбаясь, он сложил вырезки и фотографии в папку, а папку запер в ящик стола.

Девушка, с которой он чатился, через час будет ждать его у многоквартирного дома в Бергсхамре. Не очень далеко, на той стороне Стоксунда, но там все же совершенно другой мир.

Девушку зовут Тара, и он знает, почему она в конце концов согласилась встретиться с ним.

Она из религиозной семьи и хочет бунта. Хочет продемонстрировать родителям, что не Бог распоряжается ее телом, а она сама.

Подростком Свен-Улоф и сам пережил нечто подобное. Взбунтовался против Христа, против отца с матерью, против всего прихода. Он пил, трахался и слушал запретную музыку.

У них с Тарой одинаковый опыт, хорошая тема для разговора. Они не так уж непохожи друг на друга, и даже если ему сорок пять – значительно больше, чем он указал, – а ей пятнадцать, они сумеют столковаться.

Он не Мясник, в отличие от Армина Майвеса.

Свен-Улоф Понтен обращался со своими девочками хорошо, если они оказывали ему должное уважение.

Ветер за окном усилился. Дело к зиме.

Девушка лежала на спине, на блестящей гранитной плитке перед шестиэтажным домом. Труп обнаружил в первом часу ночи таксист, который вышел из машины покурить. Сначала он принял тело за манекен. Слишком легкая для этого времени года одежда, тонкие, почти белые руки, ноги неестественно выгнуты.

Подойдя поближе, таксист увидел кровь.

Потом, к несчастью, пошел дождь, и бо́льшую часть крови смыло. Возможные следы, вроде отпечатков обуви, снять не удалось.

Была половина первого. На четвертом этаже некая мать-одиночка смотрела в окно своей кухни. Холодный голубой свет полицейских мигалок выдергивал из темноты деревья в роще напротив, проникал в квартиру. От вспышек оживали детские рисунки на холодильнике. Головоногие, как живые, прогуливались по дверце среди шишек и листьев, небрежно нарисованных акварелью.

Женщина потерла глаза, прогоняя сон. Кто лежит там, на земле, под пластиковым покрывалом, и что произошло? Мысль о том, что какой-нибудь из ее мальчишек может упасть с балкона или из окна и приземлиться на эти беспощадные камни, преследовала ее с первого же дня, как они сюда переехали.

Женщина задернула занавески и заглянула в детскую. Оба мирно спали, и она примостилась рядом с младшим. Засыпая, она отметила, что взволнованные голоса в квартире над ней затихли.

В час ночи полицейские взялись за работу всерьез. Возле сине-белой заградительной ленты стояла “скорая”, но оба медика сидели без дела.