Вера отпустила его руку, озабоченно улыбнулась и встала.

– Наверное, лучше все-таки оставить вас наедине.

Когда Вера выходила, по экрану телевизора уже бежали заключительные титры. Едва Вера скрылась, как мама что-то пробормотала.

– Что-что?

Мать уперлась в него взглядом и повторила, уже громче:

– Ей было всего тринадцать… Мокрощелка паршивая.

– Ты о ком?

– Шлюха. Его шлюшка.

Голос оборвался, мать закашлялась. С подбородка потянулась нитка слюны.

На экране пошла реклама какого-то спреда. Кевин поднялся, подошел к матери и положил руку ей на плечо.

На этот раз она не оттолкнула его. Не ответила, но все же погладила по руке.

Был ли это жест приязни? Или мать просто давала понять, что ему пора уходить?

– Мама, я сейчас уйду, но вернусь через пару дней. Может быть, тебе будет получше.

К парковке Кевин шел, не оборачиваясь.

Когда он усаживался на пассажирское место рядом с Верой, у него зазвонил телефон. Звонил следователь, с которым Кевин разговаривал после посещения интерната в Скутшере.

– Я насчет Луве Мартинсона, – сказал следователь. – Его, оказывается, зовут по-другому, к тому же он проходит по программе защиты свидетелей.

Мартинсон сменил имя? И он – в программе защиты свидетелей?

– И каким образом он в этой программе?

– Пока неясно, но поговори с Лассе. Думаю, он в курсе.

На столе лежал старый дневник Луве. Дневник был раскрыт, и Луве спрашивал себя, он ли написал все это. Запись как будто сделал другой человек.

Девочка-подросток в первую очередь – объект оценки, прочитал он. Она одинаково восприимчива и к критике, и к лести. Она – экспонат, которому присваивают тот или иной класс. Грудь, ягодицы, походка, одежда.

Ее подростковое “я” – это всегда версия ее самой, подобно фальшивой улыбке в сверкающем лезвии бритвы.

Повзрослев, она будет вспоминать годы отрочества как некую неясную болезнь. Как инфекцию, от которой ей так и не удалось до конца излечиться.

Запись была датирована началом девяностых, когда Луве еще учился на психолога. Дневник он нашел зажатым между книгами по психологии развития; должно быть, он попал туда по ошибке, после переезда.

Фальшивая улыбка в сверкающем лезвии бритвы, подумал Луве и закрыл дневник. Во всяком случае, формулировка точно его собственная.

Он вышел в коридор и направился к кабинету, в котором проводились сессии психотерапии.

После того как Свен-Улоф Понтен забрал Алису, группа как будто наполовину опустела.

Луве вошел и сел. Четыре оставшиеся девочки сидели тихо как мыши.

– Давайте поговорим о том, что случилось. Говорить может, кто хочет, но по очереди. Кто начнет?

Руки подняли все четыре, и Луве дал слово той, что успела первой.

– Почему легавые увезли Эркана? – спросила девочка.

– Его задержали и пока отстранили от работы. И, мне кажется, не стоит строить предположения, не зная, что произошло. Вечером придет его сменщик.

– Полицейские нашли Фрейю?

Луве энергично затряс головой.

– Нет, но даю вам честное слово: как только я что-нибудь о ней узнаю, вы будете первыми, кому я скажу. Сейчас важнее всего, как вы себя чувствуете…

– А Повелителя кукол полиция нашла? – перебила его одна из девочек.

– Насчет него я тоже не знаю.

Окно, перед которым сидела девочка, выходило на бурый склон, поднимавшийся к лесу, и Луве показалось, что там что-то движется. Кролик?

Похоже на кролика, но зверек быстро исчез.

Там один мужик разводит кроликов.

Луве почти дословно помнил, что Нова рассказывала по время последней сессии.

Я пошла туда, взломала дверь и свернула крольчонку шею. Потом мы его похоронили в лесу. Хотите – проверьте. Мы там крестик поставили – связали две палочки резинкой для волос.

Луве кашлянул.

– Напоминаю: если хотите – можете высказаться.

– Я хотела спросить про Нову, Мерси и Фрейю, – сказала следующая девочка, и ее соседка согласно закивала. – Здесь как-то пусто стало. Понимаете, да?

Ее прервал короткий стук в дверь.

– Да? – сказал Луве. На пороге стояла бывшая терапевт Фрейи.

– У вас найдется минутка?

Луве поднялся и вышел.

Терапевт задумчиво смотрела на него.

– Ко мне только что заходила уборщица… Утром она убирала в комнате Алисы и нашла вот это. – И она протянула Луве черную майку.

– Ну да, девочки часто затыкают вентиляцию, когда с фабрики тянет вонью.

Терапевт вздохнула.

– Это не Алисы. Это майка Фрейи.

Луве вгляделся в майку. На груди большими красными буквами значилось “Голод”.

– Любимая майка Фрейи, – сказала женщина. – Как по-вашему, Алиса может что-нибудь знать об исчезновении Фрейи?

Кевин не знал, насколько он может распространяться, но спросила-то Вера.

– Луве Мартинсон проходит по программе защиты свидетелей, – начал он. – И не далее как полтора года назад, весной 2011 года, его звали по-другому.

– И что это значит?

– Пока неясно, но что-то там было… Может быть, он выступил свидетелем.

В машине Веры пахло сигариллами, как в отцовской. Для Кевина этот запах с детства означал безопасность.

Ему давно уже хотелось задать один очень важный вопрос, но Кевин долго не знал, как его сформулировать. Сейчас вопрос наконец оформился.

– У вас с папой были отношения?

Ответ оказался быстрым и коротким.

– Да, – сказала Вера и выбросила окурок в окно.

Ее ответ словно подтвердил его неясные догадки. Кевин ощутил облегчение.

Представил себе их вместе.

Клинт Иствуд и Хелен Миррен.

Вера и его отец почти тридцать лет работали вместе, близко общались, и Кевин без особого труда представил их в одной постели.

То, что он услышал, вдруг показалось ему само собой разумеющимся.

– И долго?

Вера завела мотор.

– Начали, когда были подростками. Закончили лет пятнадцать-двадцать назад.

Как там мама сказала? Ей было всего тринадцать… Мокрощелка паршивая.

Вера вырулила с парковки.

– Ты злишься?

– Нет, на вас – нет. – Кевин открыл бардачок, где лежали сигариллы. – Можно одну?

Вера кивнула.

Пока Вера гнала машину через квартал высоток, оба молчали. Кевин закурил и опустил окошко.

– Как там Себастьян? – спросила Вера.

Кевин рассказал про те выходные, на Гринде, и как он, подросток, заявил, будто Себастьян всю ночь лез к нему обниматься и не давал спать.

И как папа и Вера отругали Себастьяна.

– Мы все не так поняли, поторопились. – Вера выехала на Нюнесвэген и поехала на север, в город.

Державшаяся несколько часов сухая погода кончилась, снова зарядил дождь. Кевин воспринимал каждую каплю как личное оскорбление. Он где-то читал, что шведы в представлении многих иммигрантов вечно жалуются на погоду. Впустую тратят энергию на то, на что не могут повлиять. Может быть, он совершает ту же ошибку, роясь в отцовском прошлом. Сладить со смертью он все равно не в силах.

А тайны будут всегда.

Вера кашлянула.

– Я в последнее время много думаю о Себастьяне… Может быть, я слегка категорична, но мне кажется, у него мания величия.

– Сильно сказано, – отозвался Кевин, хотя ему казалось, что все еще сложнее.

Побывав у Себастьяна, Кевин озаботился узнать побольше о словах “ути” и “сэкаи”. По-японски это значило “дом” и “мир” соответственно; так Кевин получил намек на возможную проблему Себастьяна.

– Он отказывается разговаривать со мной, – продолжала Вера. – Но постоянно дает понять, что у него в жизни есть некая миссия, столь великая, что по сравнению с ней все наши занятия не имеют смысла. И пока он убеждает себя в своем великом предназначении, он палец о палец не ударит, чтобы устроить повседневную жизнь. Найти какую-нибудь обычную работенку. – Вера стукнула по рулю. – Реалистичную цель в жизни, какой бы малой она ни была. Вот что мне делать?