— Разве нет?

— Ты веришь в чушь! Ну что ж, жена. Верь. Пусть так и будет. Только верь без меня, — говорил он отрывисто, бросая сухо слова. — Мне такая жена не нужна. Детей я себе заберу, а ты можешь собирать свои вещи и валить к своей маме. Ты меня не заслуживаешь!

— Это ты меня не заслуживаешь! – психанула в ответ Алия. Вся обида за несколько лет поднялась в груди, чтобы выплеснуться из нее первой правдой, следом за ней и второй: — Ты мне врал. Все время врал!

Его слова не убедили жену, не испугали, что она все потеряет, не заставили думать о нем, пытаться погасить ссору. Конфликт зашел слишком далеко, и Тимур вдруг сорвался. Боль ненужности и отверженности не должен испытывать он, ей должно быть больнее.

— Врал? Да, я тебе врал. Ты услышала, что хотела услышать? Тебе стало легче? Ты ведь хотела признания? – и тут же дал еще один шанс. — А доказательства есть?

— Видеть тебя не хочу… — выдохнула из себя Алия.

Внутри нее все разрывалось на части. Обида кричала слова, видела измену, вранье, сердце безмолвно страдало «Не уходи, не бросай!», сознание принимать не хотело то, что говорил ей Тимур. Для всего нужно время. Кому-то много, кому-то мало, каждому свой срок.

— И не увидишь. Вот дура!

Злой, как черт, с чувством глубокой досады Тимур вышел в коридор, не обращая внимания на обескураженное лицо жены. Она выглядела потерянной и явно не осознавала до конца, что вообще происходит. Ничего. Осознает попозже. Через час. Два. Может, к утру. Тогда и станет покладистой, позвонит ему, извинится. А пока посидит и подумает.

Тимур взял с тумбочки борсетку, оделся и спустя несколько тягучих минут (Алия за ним не побежала), вышел в подъезд и хлопнул дверью. День поживет у Алины. Ему еще предстоит разобраться, кто звонил Алие. В любом случае, и Тимур это знал предельно точно, он с Алиной завтра расстанется. Эта связь, то, что она вышла наружу, непростительный прокол с его стороны, и проблему следовало как-то уладить. А позже он исправит ошибку и помирится с женой.

Алия стояла возле окна и смотрела на улицу. Раннее, совсем раннее утро. Сумерки. Серый дождь, серые насквозь промокшие тротуары, потемневшие от влаги стволы деревьев, превратившие осень в унылость. Запах сырости. Лужи, лужи, лужи. Много луж. И… большой апельсин.

Оранжевый зонт, как сладкая сочная долька. Воспоминаниями во рту вспыхнула вкусами детства, донесся до слуха шелест обертки, срываемой с новогодних подарков, предвкушение радости, надежность, защита, любовь и тихий родительский смех.

Откуда он только взялся? Как яркая капля в промозглой сырости и безнадеге. Оранжевый среди черного, серого. Яркий такой, как луч солнца.

Зонт отвлекал от раздражающих, гнетущих мыслей, зонт разбавлял ее боль. Алия то падала в пропасть душевных мучений, то выплывала из них на оранжевый. Время шло. Дождь барабанил по крышам, заливая водой все вокруг. Соседи выходили во двор, заводили машины перед тем, как разъехаться по своим офисам, а кто-то все гулял и гулял под оранжевым апельсином.

Кто под ним? Почему вышел из дома так рано и уходить не торопится? Плохо, как плохо внутри, но оранжевый маленький остров напоминал, кричал, советовал и обнадеживал, что в жизни все не так плохо. А ей сейчас очень плохо. Так плохо, что хочется умереть.

Кому она нужна с детьми? Никому. Тимуру она не нужна! Как ей теперь жить без него?

Оранжевый зонт прошептал: «Себе. Ты нужна себе и детям».

Как дальше жить?

Оранжевый зонт прокричал: «Просто жить, как все люди живут. Половина квартиры твоя. Мама и родственники как-то развод переживут. Работу тебе предложили».

От меня ничего не зависит.

Оранжевый зонт засмеялся: «Ты управляешь собой, своей жизнью, если захочешь».

Я ни на что не способна.

Оранжевый зонт усмехнулся: «Вспомни про свой английский. Вспомни какой ты была. Ты такой и осталась. Умеешь быть самостоятельной. Сильной. И дочек силе научишь».

Я одна.

Оранжевый зонт промолчал, но спустя секунды добавил: «Все мы одиноки по жизни. Посмотри на меня. Твой свет внутри тебя. В твоей любви к себе твоя сила».

Мне плохо. Очень-очень.

Оранжевый зонт обнадежил: «Это скоро пройдет. А не скоро, все равно скоро пройдет. Вот посмотришь!»

А Тимур?

Оранжевый зонт ухмыльнулся: «А ты, попробуй, его отпусти. Прибежит потом, будешь диктовать ему условия. А не прибежит – научишься жить без него. Ты же можешь хотя бы попробовать? Ну же! Не будь киселем, соберись!»

Звонок мобильного отвлек от диалога с оранжевым. Алия потянулась рукой в карман, машинально вытащила из него телефон и, не глядя, нажала на отклик. Хотелось просто услышать голос. Чей-нибудь. Просто услышать. Чей-нибудь просто голос.

— Жаным, моя. Девочка! – раздался встревоженный голос мамы. Ласковый, как тогда, когда она разбивала коленки и локти, и возвращалась к ней раненная. – Как ты? Все ли с тобой хорошо?

— Хорошо…

Алия напряженно смотрела за оранжевым апельсиновым пятнышком, будто от него сейчас зависела ее судьба. Зависело то, что скажет мама. Зависело какое-то решение, что до сих пор ускользало.

— Сон плохой вот только что мне приснился, — сетовала мама. — Решила тебе позвонить. Мне тут птичка на хвосте принесла, что ты беременна, да?

— Да. Родится дочка, — ответила Алия, не думая, что за птичка, которая носит всем новости.

В телефоне вдруг замолчали, а потом раздались слабые всхлипы. Потребовались секунды, чтобы понять, что происходит там, за пятнадцать километров от дома, где сейчас живет ее мать.

— Ты плачешь? – Алия удивилась. – Почему?

— От счастья, милая. Что у меня есть ты и внучки. Знаешь, ты должна знать. Если тебя муж обижает, то его бросай. Мы и без него справимся. Я терпела унижения, моя дочь не должна их терпеть. И внучки тоже. Ты заслуживаешь лучшей участи. Я вам помогу.

— А уят?

— Я заставлю замолчать всех соседей. И всех теток. Вот посмотришь. Будут болтать, вылью на них ведро с овощными очистками, пусть потом шелуху с волос собирают!

Алия впервые чуть улыбнулась. Мама может и вылить. Слишком уж боевая.

— Тебе такси вызвать, жаным? – спрашивала мама. — Может, приедешь сейчас? Проведем вместе день. А хочешь, у меня оставайся. Насовсем. Или сколько захочешь.

И Алия вдруг расплакалась. Эти слова поддержки вдруг оказались так кстати, разрушив кирпичную стену из традиций и правил. Мама, наконец, ее слышала, она хотела ей помогать, невзирая на пересуды, на возможные проблемы. Мама ее просто любила. Искренне, по-настоящему. Она предлагала ей помощь, подставляя плечо. Слезы очищающим потоком вырвались из груди, сметая барьеры так же, как осеннее небо проливалось сейчас сильным дождем. Боль выйдет из нее вместе со слезами, потом придет опустошение.

— Мне приехать, жаным? А давай я к тебе сейчас приеду. Помогу собрать вещи. Чай попьем, поговорим. На завтрак привезу баурсаки. Что скажешь, жаным?

Ласковый голос мамы успокаивал, вселял уверенность и возвращал в далекое детство, где она чувствовала себя в безопасности, смеялась, радовалась жизни в лучшие моменты. У мамы можно пересидеть, мама ее не обидит… Это отец был с ней слишком строг, иногда даже жесток, но его больше нет, значит, не упрекнет. Будет время для передышки, там с силами она соберется и придумает, что делать дальше.

— Приезжай, мам, — ответила Алия сквозь слезы, слыша, как плачет мама. – Я тебя люблю. Ты… Ты вовремя мне позвонила. Мне сейчас очень плохо.

— Я же мама твоя, я приеду, — раздался теплый голос, — все будет у нас хорошо.

Алия посмотрела в окно, и оранжевый зонт на дорожке будто бы ей подмигнул. Качнулся, со всем соглашаясь.

Я приехала к дому Алии ровно в пять утра на такси. Лил сильный дождь, но я понимала, что ни дома, ни в офисе не смогу находиться. Бракса брать не стала. В такую погоду хозяин собаку из дома не выгонит, но может себя выгнать сам. Мне было страшно. Я боялась непоправимого, но ничего не могла поделать. Попытки звонить или писать Алие были провальными. Мой номер явно был в черном списке, поэтому ничего не оставалось, как находиться поблизости. Вмешиваться я не имела права, это значило бы нарушить свободу выбора человека. От этого было еще хуже, чем если бы я вызывала спасателей, докторов, побежала к Алие на шестнадцатый этаж.