* * * А мы живем в мертвящей пустоте — Попробуй надави — так брызнет гноем, — И страх мертвящий заглушаем воем — И те, что первые, и люди, что в хвосте. И обязательные жертвоприношенья, Отцами нашими воспетые не раз, Печать поставили на наше поколенье — Лишили разума и памяти и глаз. * * * По речке плавал честный грека И утонул, а может — рак настиг. При греке заложили человека — И грека заложил за воротник. В нем добрая заложена основа — Он оттого и начал поддавать, — «Закладывать» — обычнейшее слово, А в то же время значит — «предавать». Или еще пример такого рода: Из-за происхождения взлетел, — Он вышел из глубинки, из народа, И возвращаться очень не хотел. Глотал упреки и зевал от скуки. Что оторвался от народа — знал, — Но «оторвался» — это по науке, А по жаргону это — «убежал». * * * Общаюсь с тишиной я, Боюсь глаза поднять. Про самое смешное Стараюсь вспоминать. Врачи чуть-чуть поахали: «Как? Залпом? Восемьсот?..» От смеха ли, от страха ли — Всего меня трясет. Теперь я — капля в море, Я — кадр в немом кино. И двери на запоре — А все-таки смешно. Воспоминанья кружатся. Как комариный рой, А мне смешно до ужаса: Мой ужас — геморрой. Виденья всё теснее — Страшат величиной: То с нею я — то с нею, — Смешно, иначе — ной! Не сплю — здоровье бычее, Витаю там и тут. Смеюсь до неприличия, И ищу — сейчас войдут… Халат закончил опись И взвился — бел, крылат. «Да что же вы смеетесь?» — Спросил меня халат. Но ухмыляюсь грязно я И — с маху на кровать. Природа смеха — разная, — Мою вам не понять. Жизнь — алфавит: я где-то Уже в «це-че-ше-ще», — Уйду я в это лето В малиновом плаще. Но придержусь рукою я В конце за букву «я» — <Еще> побеспокою я! — Сжимаю руку я. Со мной смеются складки В малиновом плаще. С покойных взятки гладки, — Смеялся я — вообще. Смешно мне в голом виде лить На голого ушат, — А если вы обиделись— То я не виноват. Палата — не помеха. Похмелье — ерунда, — И было мне до смеха — Везде, на всё, всегда! Часы тихонько тикали — Сюсюкали: сю-сю… Вы — втихаря хихикали, А я — давно вовсю! Две просьбы
М. Шемякину — другу и брату — посвящен сей полужспромт Мне снятся крысы, хоботы и черти. Я Гоню их прочь, стеная и браня. Но вместо них я вижу виночерпия — Он шепчет: «Выход есть. К исходу дня — Вина! И прекратится толкотня. Виденья схлынут, сердце и предсердие Отпустит, и расплавится броня!» Я — снова я, и вы теперь мне верьте, — я Немногого прошу взамен бессмертия — Широкий тракт, холст, друга да коня; Прошу покорно, голову склоня, Побойтесь Бога, если не меня, — Не плачьте вслед, во имя Милосердия! Чту Фауста ли, Дориана Грея ли. Но чтобы душу — дьяволу, — ни-ни! Зачем цыганки мне гадать затеяли? День смерти уточнили мне они… Ты эту дату, Боже, сохрани, — Не отмечай в своем календаре или В последний миг возьми и измени, Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли И чтобы агнцы жалобно не блеяли, Чтоб люди не хихикали в тени, — От них от всех, о Боже, охрани — Скорее, ибо душу мне они Сомненьями и страхами засеяли! * * * И снизу лед и сверху — маюсь между, — Пробить ли верх иль пробуравить низ? Конечно — всплыть и не терять надежду, А там — за дело в ожиданье виз. Лед надо мною, надломись и тресни! Я весь в поту, как пахарь от сохи. Вернусь к тебе, как корабли из песни, Всё помня, даже старые стихи. Мне меньше полувека — сорок с лишним, — Я жив, тобой и Господом храним. Мне есть что спеть, представ перед Всевышним, Мне есть чем оправдаться перед ним. |
