На подобное обвинение он все же соизволил дать ответ:

- Хочешь сказать -  это я виноват в твоих постыдных отношениях с братом? Я запрещал вам даже смотреть друг на друга, а ты с такой легкостью говоришь мне о поцелуях и лжи. Ты просто неописуемая женщина. Твой отец и я тебя избаловали вседозволенностью.

Больше не было слов. Да, и сил нет, чтобы ответить. Да, и слова бессильны.  К чему пустые разговоры, ведь Артур не желал слышать оправданий.

***

Через два дня после завершения свадебного торжества гости окончательно отбыли из замка и оставили вместо веселья гробовую тишину. Словно весь замок неожиданно вымер. Исключение составляли шепчащиеся слуги и шейх, разговаривающий в тронном зале со своими любимыми советниками по обыденные вопросам. Я за эти дни собрала себе и мальчикам рюкзаки для похода.  И вот на третий день, когда передо мной появились во всей красе личные сарацины, у меня не возникло ни одной плохой мысли касательно того, зачем те позвали в казематы. Интуиция на удивление спала, и потому я совершенно доверчиво по указу мужа направилась по их стопам.  Хоть бы одно сомнение возникло, но я как самое неразумное создание доверчиво спустилась мимо стражников в казематы, а затем по темным коридорам в самый низ. Надо было кричать, привлекать внимание охранников или слуг, а не идти за бездушными молчаливыми палачами - сарацинами, как послушной зверушке на заклание.  Но кто же знал? Я потеряла бдительность. Сглупила. Не знаю, что со мной в те минуты произошло.

Из-за моей доверчивости шейху меня провели в самые нижние казематы. В практически абсолютный мрак и холод. За одну минуту, только спустившись и пройдя несколько метров вдоль камер, я успела замерзнуть.  По дороге на этом этаже я заметила всего троих заключенных.

Мне никто и ничего не объяснил. Разумеется я задавала вопросы по дороге, но сарацины в принципе не говорят и не показываются, поэтому от них я услышала только:

- Шейх лично ответит на ваши вопросы.

Я искренне удивилась, разглядывая перед собой спины сарацинов и гадая, зачем Артур устраивает встречу в казематах? Хотел показать какого-то важного заключенного или что? С той страшной брачной ночи между нами не было ниодного взгляда, ни одного слова, ни одной встречи.

Наверное, беспокойство и любопытство пригнало меня сюда в последнюю камеру на последнем этаже каземат.

Сарацины открыли железную дверь. Не успела я отреагировать, как с двух сторон меня взяли под руки и мягко подтолкнули внутрь, после чего заперли дверь на засов. От удивления  я плохо соображала и попыталась сформулировать правильную мысль-вопрос о том, что происходило и зачем меня запирали в казематах. Я просто не ожидала подобного.

- Зачем вы это сделали!? А где шейх!? -  запоздало схватилась за жерди и подергала за них, словно намереваясь раздвинуть их в разные стороны и пролезть сквозь них на выход. До меня очень медленно и сложно доходил смысл всего этого происходящего. Меня! Посадили! В! Камеру! Как преступницу!

Сарацины, не удостоив объяснениями, развернулись и зашагали прочь. Тем же путем, которым прибыли.

- Позовите Бонифация! Немедленно! Я хочу его увидеть!

Сарацины ответили полным молчанием, а старуха, сидевшая в камере напротив, и, обнажив желтые прогнившие зубы, истерично захохотала над попытками позвать самого шейха в нижние подвалы каземат, где на стенах висит плесень и паутина, а в углу камеры шуршали две крысы, противно клацающие лапами по полу.

Я в недоумении, держась за жерди, грузно опустилась на колени и посмотрела в спины сарацинов. Я поверить не могла.

Он меня выбрасывал!? Выбрасывал, как отработанный, использованный материал. На свадьбе использовал в качестве защиты  от невест, а теперь в связи за ненадобностью убирал от себя подальше.  Чтобы не видеть меня, не слышать моего голоса, не чувствовать запаха. Вычеркнуть меня из памяти. Отрезать нас друг от друга. .

***

Первые дни я подлетала к решеткам. Долбила по ним ладонями, по неаккуратности ломая ногти.  Затем звала шейха, называя его не иначе, как Бонифаций. Проклятый Бонифаций, если быть точнее.   Требовала немедленной аудиенции, но никто кроме троих заключенных-соседей меня не слышали. Здесь никого. Даже охрана приходили всего три раза в день, чтобы принести пищу, воду и поменять ведро с отходами. Во время своих приходов охранники хранили стойкое молчание на мои крики, ибо видели в заключенной - работу. Не больше и не меньше. Их работа заключалось в сохранности заключенных на их местах, а не в бесполезных разговорах с безумцами и грешниками Красных Песков.

Моим спальным местом служила хилая соломка. В подвале было дико холодно. Накрыться и согреться нечем. Соломки настолько мало, что даже не укрыться. Единственными моими собеседниками и развлечением были копошащиеся в углах крысы и старуха из камеры напротив. Она каждый раз с надрывом хохотала, когда я наивно просила позвать Бонифация. Меня из-за криков и дебоша она стала величать безумной. Так однажды и сказала:

- Эй, безумная, не спи, твою ногу жрут крысы!

Когда я в панике подорвалась с соломы и пнула живность со своей ноги, старуха снова начала смеяться, прокатывая эхо смеха по стенам каземат. Никто не любит тишину. Тишина и одиночество сводит с ума и вынимает из недр памяти твои самые главные страхи. Поэтому старуха всегда так громко смеялась: чтобы не было тишины.

Мои безумства повторялись. Я упрямо. Упрямо. Изо дня в день пыталась достучаться до мужа и заверить в невиновности.

- Бонифаций, я не предавала!

Последний шанс, подаренный нам на водопаде, стремительно заканчивался. Все летит в обрыв, сердце в дряхлые ошметки, кости в щепки, а кровь почти всю выкачали. Всю высосали и выжрали из меня. До последней капли.

Постепенно от отчаянии я начала уставать. Если постоянно испытывать одну и ту же боль, то ощущения притупляются и уже кажется, что ничего не чувствуешь. Словно сердце зачернело, прогнило и часть его отвалилась и по этой причине там больше не болело.

К тому моменту на меня напала апатия к происходящему. Я часами сидела на соломке и, обняв ноги ладонями, смотрела в одну точку - на пламя свечи. Крысам и свече я пыталась доказать свою невинность. Как заведенная повторяла одно и тоже в пустоту. Мне надо было доказать, что не предавала и никогда бы не предала.

Как Зверь посмел во мне разочароваться? Как? Как мог подумать, что я - бесчестная? Женщина без чести и достоинства? Неужели не заметил, как сильно я поменяла отношение к нему? Какой огромный шаг сделала для «нас»!

Я бы спятила. Непременно сошла с ума от одиночества, отчаяния, боли. К тому же, каждый день беспокоилась о сыне и что тот думает обо мне. Вдруг Артур сделал меня предательницей в его глазах?

Если бы не он... Не парень-охранник. Я бы точно сдалась.

Он подошел на третий по счету день. Принес обед как раз в тот момент, когда я осипшим голосом требовала позвать Бонифация.

- Успокойтесь, вы делаете себе только хуже. Вас не трогают, никаких указаний о дальнейшей казни не поступало, значит, срок вашего заточения скоро истечет. Просто потерпите и не кричите.

Я настороженно отошла к стене, потому что мужчина вошел в мою камеру, осторожно поставил миску с едой и не торопился выходить. Его взгляд побеспокоил. Он все же мужчина.

Я - жалкая узница, он - охранник, который вполне может воспользоваться положением и поиздеваться над беззащитной заключенной.  Воин в серых форменных одеждах стражей показался молодым. Телосложение не слишком массивное, на лице отсутствовала густая растительности, так небольшая козья бородка.

Он подошел еще ближе, вызывая новые сомнения и страхи.

- Что вы совершили? - полюбопытствовал, как будто его это касалось.

На странное дружелюбие я отреагировала очевидно холодно и настороженно. На все вопросы промолчала, в силу того, что его банально не касалась данная тема.

- Ты совершила убийство? - вдруг фамильярно перешел на «ты».

В некоторой степени, да, меня можно считать убийцей любви.