— Я бы не отказалась от шампанского, — перебила его Фаина и затушила окурок в пепельнице, потом достала из сумочки зеркальце, помаду и подправила губы.
Тем временем Иванов сходил к бару и вернулся с двумя бокалами шампанского.
Фаина встретила его ласковым взглядом.
— Как раз этого мне сейчас не хватает.
Он сказал, садясь рядом и опуская свободную руку Фаине на колено:
— Не могу решить для себя вопрос: когда ты красивее — во гневе на своего козла или в любви ко мне.
Она отпила глоток вина:
— Разве это так важно? Я есть — и ладно, — Фаина с удовольствием смотрела, как его рука нежно поглаживает ей колено; Фаина даже жмурилась от удовольствия, как жмурится кошка, которую гладит хозяин; потом едва заметная тень промелькнула у нее по лицу. Фаина вспомнила что-то неприятное, брови ее дрогнули и сдвинулись. — Я разругалась с ним в пух и прах…
— С Куртизановым?
— С ним. Я сказала ему много. Я колола его в сердце. А он все принял. Пилюлю за пилюлей. Только слабо трепыхался. Он раньше не был таким… Жизнь доламывает его.
— Ругайся с ним почаще, дорогая. Это тебе идет, — Иванов маленькими глотками пил вино. — Ты прекрасна во гневе!
— Он уже ни на что не годен — писатель хренов, — продолжала Фаина, прищурив глаза. — Ни на что. Не мужчина. И даже не самец. Просто некое существо в домашних тапочках на босу ногу и в замызганном халате. Он даже ремонт в квартире не способен сделать, гвоздь в стену забить… Боже, с кем я связала свою судьбу! С каким ничтожеством! От него никакого проку. Верно ведь говорят: от козла молока… Производитель? Ничего он не произвел. Не наделил меня счастьем материнства… Книги написал? Кому нужны его книги? «Про людей которые работают: про председателей колхозов, про секретарей обкомов партии, про учащихся ФЗУ, про производственные отношения в бригаде коммунистического труда…»
Сообразив, что этот монолог затянется долго, Иванов сходил к бару за бутылкой:
— Отдыхать — так отдыхать!..
Он подлил Фаине вина. Потом себе.
Фаина продолжала говорить, презрительно кривя красные яркие губы. Она, должно быть, и помаду выбрала поярче, чтобы Иванову виднее было ее презрение к «этому козлу»:
— От него никакого проку. Разве что сдать в утиль!.. — она отхлебнула большой глоток шампанского и задумалась над собственными словами; тут глаза Фаины озарились каким-то внутренним сатанинским светом — глубоким, красноватым адовым светом: — А что! Это идея! — Фаина оживилась и схватила собеседника за плечо. — Иванов, дорогой! Покупай у меня этого козла. На мясо, на органы… Сколько ты за него дашь? Ты не видел его? О, он в самом цветущем возрасте! Ни на что еще не жаловался…
Иванов несколько отстранился от Фаины, весьма удивленный, и посмотрел на нее пристально, серьезно.
— Иванов, я не шучу… — она потянулась за сигаретами.
Но он остановил ее руку:
— Я не люблю, когда много курят. И мне не нравится, что куришь ты…
— Хорошо, брошу… — она действительно, бросила пачку сигарет куда-то в сторону входной двери. — Ну, так что ты скажешь на мое предложение?
— Сколько ему лет? — серьезно спросил Иванов.
— Тридцать пять недавно исполнилось, — Фаина вся подобралась и сосредоточилась, когда заметила реакцию Иванова; до Фаины дошло, что ее неожиданное предложение перестало быть шуткой; ее немного испугало это, но ненадолго и только в смысле ответственности за содеянное в перспективе; Куртизанова ей было не жаль, ибо она давно ненавидела его всеми фибрами души вместе с его нудной пишущей машинкой и производственными отношениями в бригаде коммунистического труда; ей так захотелось избавиться, наконец, от этого ярма…
— Тридцать пять… — задумался Иванов. — Болезнью Боткина не болел?
— На сколько я знаю, нет, — Фаиночка заволновалась немного и чтобы скрыть это внезапное волнение, принялась пить вино — закрылась бокалом.
Иванов усмехнулся:
— Ты пошутила, наверное. А теперь пожалела. Я же вижу.
— Вовсе не пошутила… То есть сначала пошутила, а потом подумала: а почему бы и нет?!
— Чего же ручонки дрожат?
Фаина взглянула на свои подрагивающие руки:
— Не каждый же день сдаешь мужа в утиль.
Иванов смотрел на нее со все возрастающим интересом:
— Я, кажется, недооценивал тебя. А в тебе скрыт немалый потенциал.
— Во мне много чего скрыто, — усмехнулась Фаина. — Показать?..
— Не сейчас… В бильярдной покажешь… — Иванов разглядывал на свет стерильно-чистый бокал, в котором играло пузырьками искрилось вино. — Мы ведь о деле говорим.
— Хорошо. Сколько дашь?..
— Не гений, говоришь, твой Куртизанов? — задумчиво поинтересовался Иванов. — Мозги ни к дьяволу у твоего писателя, да?..
— Мы же не про мозги говорим, — резонно заметила Фаина.
— Да, разумеется… — он допил из бокала вино. — Ты просто зла на своего Куртизанова. Злость не сегодня — завтра пройдет, и ты одумаешься.
Фаина решительно покачала головой:
Моя злость не пройдет. Ей уже много лет… Если бы ты только знал, как я устала от Куртизанова. Он — обуза. Он лишний вес на моих ногах. Он мешает мне жить, понимаешь?
— Зачем же ты за него выходила?
Фаиночка обиженно поджала красные губки:
— Молодая была, глупая. Да и он не такой был десять лет назад. Он казался мне таким перспективным. Член союза писателей все-таки!.. — Фаина подставила свой бокал под новую порцию вина.
— Ты хочешь напиться?
— Я никогда не напивалась. Я тренирована спиртом, — красавица Фаина упрямо тряхнула своими великолепными несколько растрепанными волосами. — Так ты заберешь его, Иванов?
— Заберу, конечно, — тихо пообещал Иванов.
— Забирай. Ты меня этим только обяжешь. Я вздохну свободно… Только скажи: сколько дашь?..
Иванов вскинул глаза к потолку, что-то прикинул, почесал себе подбородок:
— Ну тысячи полторы я за твоего благоверного, пожалуй, дам. Больше — никак не получится. Сама понимаешь, неинтересно торговать в убыток себе.
Фаина была довольна:
— Полторы — так полторы…
Иванов посмотрел на нее изучающе: с одной стороны, с другой — какая это все-таки загадка — женщины!
— Что ты на меня смотришь? Осуждаешь?
— Нет.
— Может, я тебе не нравлюсь больше?
— Наоборот. Еще сильнее нравишься. Что-то родственное как бы появилось в тебе.
— Почему же тогда так смотришь?
Иванов отвел глаза:
— Ты на счет своего благоверного хорошо подумала?
— Хорошо. Пусть это тебя не тревожит.
— Не передумаешь, красавица?
— Нет.
— Ну ладно!..
И Иванов подвинул к себе телефон, набрал номер. Пока ждал ответа, ласкал взглядом обольстительную фигурку Фаины. Рука его опять легла ей на колено, но легла скорее по привычке, чем ведомая горячим плотским желанием — внимание Иванова в эту минуту было занято предстоящим телефонным разговором.
Ему долго не отвечали. Наконец на том конце провода подняли трубку. У Иванова заблестели глаза:
— Виктора Леонтьевича можно?..
Он подмигнул Фаине, потянул ее к себе за колено. Она не противилась, подсела ближе. Только вдруг залилась пунцовым румянцем — быть может, от вина, быть может, от предвкушения предстоящих ласк или назойливой мысли, что не слишком-то честно поступает она по отношению к супругу — хоть и нудному, бесполезному, бесталанному, сто раз рогатому козлу, но все-таки супругу, с которым как-то сходила под венец и с которым ее соединил Бог. А может, румянец заливал Фаину по всем этим причинам; вместе взятым… Попробуй разбери, что на уме у красивой женщины, которая еще хочет стать самостоятельной!..
Когда Фаина подсела ближе, рука хирурга Иванова скользнула вверх, занялась блузкой Фаины. Нежные, отливавшие перламутром пуговки одна за другой сдавали свои позиции. И тут уже взору Иванова предстала нежная многообещающе поблескивающая розовая ткань бюстгальтера. Рука хирурга — сильная и опытная — справилась и с этим препятствием. Всего через минуту сидел бюстгальтер где-то на ключицах у Фаины, и рука вмиг потеряла к нему всякий интерес. Рука уже сжимала молочно-белую очаровательную Фаинину грудь. Фаина полыхала, как костер, и дышала все жарче…
