— Я не знаю, что заложено в тебя матушкой, но природой в тебя не заложен мужчина. Посмотри на себя, Куртизанов! Какой же ты мужчина?!

Он смотрел на себя: какой-то дорогой, но уже пришедший в ветхость домашний халат… брюшко, в прежние времена задорно вздернутое кверху, а ныне несколько опавшее… худые волосатые колени… потертые тапочки на босу ногу…

Куртизанов не нашел ничего необычного. Сейчас многие еще в худшем положении, чем он. Поэтому он изрек довольно уверенным тоном:

— А что! И ничего мужчина…

— Разве это мужчина! — взорвалась Фаина (раньше она не позволяла себе так взрываться; это было что-то новенькое; быть может, что-то изменилось в ее жизни?). — Всего лишь кобель. Самец. Кстати, не очень опрятный…

— Что ты хочешь сказать? — совсем насупился Иннокентий.

— А это как в анекдоте! — зло рассмеялась Фаина. — Мужчина это тот, кто зарабатывает деньги. Понимаешь?.. Чем больше денег, тем мужчина — мужчинее. Даже если он импотент!.. Даже если у него вообще нету ни орудия, ни лафета!..

— Значит все дело в деньгах? — облегченно вздохнул Куртизанов; он, кажется не мог перенести оскорбления, если бы жена поставила сейчас под сомнение его мужские физиологические способности. — В деньгах все дело?

— И в деньгах тоже!.. — все-таки укусила красавица Фаина.

— Ну, знаешь, дорогая!.. Я тебя не узнаю, — покачал головой расстроенный Куртизанов. — Бывали времена, когда не очень-то тебя прельщали деньги. Вспомни, как хотелось тебе покрасоваться в лучах моей славы. И как ты красовалась!..

— Времена изменились, — вставила Фаина.

— Да, но все еще вернется, — с надеждой в голосе воскликнул он. — И вот тогда…

— Ничего не вернется! — убежденно заявила Фаина. — Таким, как ты, больше не подняться. Сейчас другие правят бал, другие заказывают музыку…

— Погоди! Я напишу роман… — потряс над головой пальцем Куртизанов. И тогда…

— О чем ты напишешь? — только Фаина умела так жестко смеяться. — Опять про завод? Или про это… как его?.. ФЗУ? Про колхоз?.. Ха-ха! Умник! Кому это надо?

— Пишу, о чем знаю, — с гордым видом запахнул халат Куртизанов. — Захочу — напишу сексуальный роман…

— Сексуальный? — открыла от удивления рот Фаина. — Ты хочешь сказать, будто что-то понимаешь в этом?

— А разве нет?

— Не смеши меня, мальчик! Дальше известных способностей хряка у тебя дело не продвинется…

Куртизанов чувствовал себя неуютно: какая-то сила будто стояла за Фаиной и придавала ей невероятной уверенности. Этой уверенности в ней не было раньше. Он, действительно, не узнавал собственную жену. И опасался идти напролом, дабы не сделать еще хуже.

Куртизанов вздохнул, сдавая некоторые свои позиции:

— Ну, Фаиночка, ты не должна быть так строга. Надо иметь хоть чуть-чуть великодушия… Пойми меня. Многое изменилось в стране, и я пока не могу зарабатывать большие деньги. Вспомни, Моцарт вообще не вылезал из нищеты. Возможно, бедность — это удел всякого гения!.. Бедность — это невеста гения!..

Фаина иронически хмыкнула, но промолчала. Еще полчаса назад она собиралась прилечь и отдохнуть, но теперь, как видно, переменила планы; она ходила по комнатам от зеркала к зеркалу и наряжалась. А Куртизанов ходил вслед за ней.

И голосом, казавшимся ей нудным, выговаривал:

— Я честный человек, Фаиночка. Я не халтурщик какой-нибудь. Я зарабатываю деньги честным трудом.

— Где, интересно, эти деньги? — Фаина примеряла новые серьги.

Куртизанов воззрился на нее:

— Откуда эти серьги?

Вопрос его остался без ответа. И Куртизанов продолжил:

— А честным трудом сейчас много не заработаешь. Это просто невозможно. Разве не так, Фаина? Если ты видишь, что кто-то едет на «мерседесе», — будь уверена, едет вор.

— Сколько воров вокруг? — обронила ехидную улыбку красавица Фаина.

— Вор на воре, ты права…

Фаина ушла, хлопнув дверью.

А гениальный писатель Куртизанов едва не наткнулся на эту дверь носом. Он был растерян в связи с переменами в супруге.

— Но, Фаиночка…

После полудня Владимир Нестеров вышел из палаты и направился в сторону туалета. Старая мымра пребывала у себя на посту. Она сидела за столом и что-то сосредоточенно писала. Очки висели на самом кончике ее носа.

На Нестерова мымра не обратила никакого внимания, и потому ей не дано было узнать, отчего так топорщатся его карманы. Благополучно миновав сестринский пост, Нестеров заперся в туалете.

Здесь, как всегда, дурно пахло. Нестеров открыл настежь форточку, но это практически не помогло: за окном накрапывал дождь, и движения воздуха почти не было.

Нестеров достал одно яйцо и щелчком пальца разбил его с тупого конца. Подняв голову к потолку, выпил содержимое. Скорлупу смял и бросил в унитаз.

Достал второе яйцо и повторил всю процедуру с точностью автомата. Достал третье… Выпив его, скривился. Огляделся вокруг себя. Да, дело было не из простых и не из приятных. Нужно было обладать немалым мужеством и прекрасной выдержкой, чтобы одно за другим выпить полтора десятка сырых яиц в смердящем общественном туалете…

Но Нестеров явно обладал и мужеством, и выдержкой, потому что в течение десяти минут карманы его пижамной куртки опустели, а унитаз, напротив, едва не наполнился — смятой скорлупой.

Нестеров выпивал яйца одно за другим, а от дурного запаха отвлекал себя мыслями. Он думал о том, что с его желчнокаменным холециститом — очень вредно принимать одновременно такое количество яиц. Ведь желток — это сплошной холестерин, а холестерин — это новые камни в желчном пузыре, и в перспективе новые приступы…

Но была еще идея! А ради идеи на какие жертвы не пойдешь! Приходится рисковать ради идеи…

Владимиру Нестерову нужен был белок в моче. Это называется альбуминурия… Поэтому сейчас он выпил столько яиц.

Так поступали студенты мединститута, когда не хотели ехать на сельхозработы. Они выпивали полтора десятка сырых яиц, а через некоторое время шли в студенческую поликлинику и предъявляли сильные боли в пояснице. Разумеется, им тут же назначали анализ мочи, незамедлительно обнаруживали альбуминурию и… врачи поликлиники за голову хватались! Естественно, с такими больными почками разве можно ехать на сельхозработы? И симулянт получал искомое освобождение…

Вот этот фокус и решил сделать Нестеров…

Спустив воду в унитазе и убедившись, что ни одной скорлупки не осталось на виду, Владимир вышел из туалета.

Доктор Иванов у себя в операционной установил второй «аквариум» — недалеко от первого, в котором билось ожившее сердце. В этот второй резервуар, наполненный желтоватой питательной жидкостью, Иванов поместил почку.

К почке тоже тянулись разнообразные трубки — гофрированные и гладкие — а также разноцветные проводки. Под почкой был короткий отрезок мочеточника — сантиметров пять. К мочеточнику подсоединялась резиновая трубка, которая посредством небольшого отверстия в стенке резервуара выводилась наружу — в объемный стеклянный сосуд, играющий роль мочевого пузыря. В этом сосуде уже был установлен электронный миниатюрный анализатор. Если бы почка начала работать и выдала «на гора» порцию мочи, анализатор тут же принялся бы за дело — дал самые развернутые характеристики. Вся система управлялась и контролировалась отдельным компьютером.

Иванов один за другим пробовал новые питательные растворы, которые были разных цветов. С помощью стеклянной воронки он вливал их в прозрачный приемник, что располагался позади насосиков. Поршни потихонечку перекачивали растворы из приемника в систему, растворы бежали по трубочкам в почку, а Иванов с напряженным видом следил за показаниями датчиков. Но те никак не реагировали.

— Абсенс… Опять абсенс! — восклицал Иванов, открывал свою книгу в зеленом переплете и записывал туда сплошные нули напротив сложных химических формул. — Отсутствие результата — тоже результат.

Эта истина успокаивала его. Понаблюдав за почкой, за мочеточником, из которого не вытекло ни капли, Иванов брался за новый раствор.