Пора бы закруглиться с этим концертом и отправить «языка» в разведотдел дивизии. В прошлый раз «языка» отвозил в штаб Привалов. Да, вряд ли старший сержант вернется на фронт, ему бы как-нибудь прожить без костылей в тылу…

Разведчиков ждет отдых, а вот у него, у капитана, хлопот полон рот. Нужно еще написать похоронное письмо родным Лавриненко; чем больше детей, тем тяжелее отправлять извещение…

«Пал смертью храбрых…» — так пишется во всех случаях, даже когда убитый сплоховал, смалодушничал в своем последнем бою или погиб по-глупому.

Но что касается Лавриненко, он в самом деле был из самого храброго десятка.

Впрочем, бывает и так, что труса дома больше любят и дольше оплакивают, чем иного героя…

Капитан Квашнин отчужденно прислушивался к веселому гулу зрительного зала и все с большим нетерпением ждал конца концерта.

Он был очень доволен, когда все участники концерта, держась за руки, вышли на сцену и спели на прощание:

После концерта подполковник обошел разведчиков, каждого поблагодарил от лица службы, каждому пожал руку, сообщил, что представлен к награде.

Когда очередь дошла до Беспрозванных, Ноль-ноль что-то приватно доложил подполковнику. Поскольку помкомвзвода шептать не умел, Беспрозванных расслышал:

— …лично спас старшего сержанта…

Подполковник заинтересованно посмотрел на Беспрозванных, задержал взгляд на его крепко сколоченной фигуре. Тот стоял понурясь, опустив плечи.

— А почему невеселый? — спросил подполковник. — Кажется, тебе и клоун настроения не прибавил. Или устал? Мы ведь с замполитом пригласили на концерт желающих. А ваш помкомвзвода — рад стараться! — выдал приглашение за приказ. Что же это ты, Храпченко, опять дров наломал? Куда их тебе столько? Зима-то на исходе…

Ноль-ноль стоял, держа руки по швам; он виновато потупился и молодцевато отступил на шаг.

Он умело вел себя в минуты, когда начальство ругало и когда хвалило. Он был убежден, что правильный подход к начальству и отход от начальства — основа военной службы, они важны не менее, чем зычный голос и бравый вид. Когда начальство хвалило, на лице помкомвзвода было написано: «Всегда рад стараться. Вы же знаете, какой я служака. Ваш приказ для меня — закон!» Ну, а если начальство его ругало (что случалось значительно чаще), то всей позой и выражением лица Ноль-ноль подчеркивал, что рвется поскорей исправить допущенную оплошность или выполнить любое новое поручение.

Вот и сейчас на лице помкомвзвода можно было прочесть только преданность и рвение.

Подполковник махнул рукой и отвернулся.

— Разрешите обратиться, товарищ подполковник, — неуверенно попросил Беспрозванных.

— А что разрешить?

— Отлучку в медсанбат. За день успею туда и в обрат. Проведать Привалова, старшего сержанта. Шинель, вещмешок доставить.

— Ну что же… Только пройдет ли машина после такого снега? В Спас-Вилки дорога известная: Иван прошел — вот и вся дорога.

— А я как раз и есть Иван, — улыбнулся Беспрозванных и переступил с ноги на ногу.

— Машина утонет в первом сугробе, — гаркнул помкомвзвода; он сделал шаг вперед, держа руки по швам, ел глазами начальство.

— Тогда возьмите розвальни. А вы, Храпченко, обеспечьте лошадей.

— Есть обеспечить лошадей!

— Лучше всего возьмите на гаубичной батарее. Скажите я приказал. Там лошади поубедительнее. Все-таки овес жуют… Кстати, и у меня поручение есть. Привалов-то наш уже не старший сержант. Сегодня из дивизии прислали приказ. Младший лейтенант! Возьмите в строевой части копию приказа, отвезите в медсанбат. Может, и не придется Привалову больше командовать, но пусть хоть в офицерских госпиталях отлежится…

— Есть отлежаться в офицерском госпитале! — нелепо гаркнул Ноль-ноль.

Он бойко повернулся через левое плечо кругом и зашагал к землянке, каждым шагом подчеркивая свою исполнительность.

Шел он бодрой походкой, но в расстроенных чувствах. Вот и Привалов обскакал его со званием. Шутка сказать, как выдвинулся — младший лейтенант!

«Везет же человеку!» — подумал с завистью помкомвзвода, совершенно забыв в ту минуту, кому он завидует, забыв, что Привалов тяжело ранен, еще неизвестно, поставят ли его на ноги военврачи разных рангов или запишут в инвалиды. Помкомвзвода не видел Привалова после ранения и никак не мог представить себе этого удачливого, самоуверенного, веселого, пышущего здоровьем парня на госпитальной койке беспомощным, страдающим, а может быть, безногим…

В землянке уже знали, что Привалову присвоено звание младшего лейтенанта. Судили и рядили — вернется он в полк или напрочь отвоевался. Шульга принялся рассказывать чудеса про офицерские госпитали. Его послушать, есть такой госпиталь, где дают обед из четырех блюд и каждый день компот, где пять раз в день меряют температуру, а клизмы делают из газированной воды.

Евстигнеев опять принялся ворчать: правильно, что командирам выдают офицерский паек, но после ранения все становятся равны, и солдата в госпитале следует кормить и поить так же, как офицера и даже генерала — невзирая на чины!

Матусевич заявился в землянку для того, чтобы собрать вещи Привалова. Нужно поглядеть, что у него там в сидоре.

Так и есть, на добрую половину он набит письмами; иные конверты и треугольники даже не распечатаны. Матусевич растерянно подержал в руках толстую пачку фотографий, затем перебрал их, не задержавшись взглядом ни на одной девице. При этом вполголоса напевал любимую песенку Привалова:

— Чей портрет ты повезешь в госпиталь зря, а чей портрет — не зря? — Матусевич не дождался от Беспрозванных ответа и пожал плечами. — Похоже, нет здесь той, которая выходила, песни заводила… Ну в общем, которая платком взмахнула у ворот, провожала — ручку жала…

Матусевич рассудил: если бы у Привалова была любимая, он не держал бы ее карточку в общей пачке, а хранил где-нибудь особо, например в планшете за прозрачной переборкой.

Да и характер у Привалова не таковский, он вовсе не скрытень. Матусевич давно получил бы от него боевое донесение о сердечных делах.

Что же, однако, теперь делать? Везти в госпиталь эту коллекцию тыловых барышень? Ох и посмеются сестры, санитарки, если узнают, что у старшего сержанта хранится в вещевом мешке! Или соседи по палате возьмут и для забавы устроят фотовитрину; они ведь не знают про газету, не знают, каким случайным, шальным ветром прибило всю эту корреспонденцию.

— Может, зря? — спросил Матусевич у Беспрозванных и сам убежденно ответил себе: — Определенно зря!

Он решительно выложил из вещевого мешка всю почту, молча запихал туда все движимое имущество Привалова.

Перед тем как уложить в мешок губную гармошку, Матусевич пригубил ее, пропиликал мелодию «Как за Камой, за рекой» и заключил:

— Калибр у инструмента, конечно, мелкий. Но одну палату в госпитале можно взять на музыкальное довольствие…

Уже под завяз Матусевич положил в вещевой мешок приваловский планшет. В планшете хранились орденская книжка, справка о ранении, давнее письмо Матусевича, посланное Привалову в Москву, в Лефортовский госпиталь, квитанция на радиоприемник, сданный в самом начале войны, и другие бумаги и бумажки.

Хранился в планшете и «Василий Теркин», вырезанный из «Красноармейской правды». Привалов привез газету из госпиталя. Он несколько раз читал в землянке главу «Переправа» и все огорчался, что ему не попались в руки другие отрывки из поэмы. Может, во втором эшелоне газету получают аккуратно, как подписчики в мирное время, а только к полковым разведчикам один номер добредет, а три других заблудятся.