Возглас раздался у дверей, откуда могло появиться запоздавшее на концерт начальство. Уж не командир ли дивизии пожаловал или — подымай выше! — гости из армии, из фронта?!

Все в зале вскочили, включая старших офицеров и командира полка.

Глядя на соседей, вскочил со скамейки и пленный.

— Сидите, сидите, товарищи. Вольно! — раздался тот же властный голос. — Это я приехал.

Все обернулись — по проходу шел клоун Борис Вяткин; он широко распростер руки и успокаивающе похлопывал по воздуху ладонями. Весьма благосклонный и покровительственный жест: «Разрешаю меня приветствовать сидя».

Неловкая тишина сменилась оживлением. Офицеры усаживались на свои скамьи или ящики, конфузясь не столько за себя, сколько за подполковника. А подполковник лишь развел руками: «Ну что с него взять, с шута горохового? Человек штатский, субординации не придерживается, чинов не признает. Клоун — он клоун и есть…»

Подполковник первый рассмеялся и зааплодировал Борису Вяткину, это помогло преодолеть смущение и самому подполковнику, и тем, кто счел клоунаду бестактной.

Тапочкин уселся на место с таким лицом, будто хотел сказать: «Ничего смешного! А дисциплинку у артистов тоже не мешало бы подтянуть…»

Независимо от того, что Борис Вяткин делал, что говорил своей партнерше или своей собачонке, удачно он острил или неудачно — зал покатывался со смеху; всех заглушал хохот помкомвзвода.

Нужно прожить долгие месяцы на переднем крае, где так мало поводов для смеха, а посмеяться в голос часто нельзя, чтобы понять, почему с такой легкостью смешил публику клоун с наклеенным носом, с размалеванной рожей, в огромных ботинках, в кургузом черном пиджачке и невиданном головном уборе, который почему-то, совсем по-солдатски, называется котелком.

Как ловко клоун выманил у артистки, ведущей программу, стакан «водки», который ей преподнесли за кулисами. Артистка, ведущая концерт, соглашалась уступить «водку» Вяткину при условии, если он опрокинет полный стакан вверх дном и при этом капли не прольет. Сделать этого Вяткин не умел, но в нарушение уговора все-таки выманил стакан! Он комично принюхался к «водке», пропел партнерше сиплым голосом «О, не буди меня…», причмокнул, страдальчески сморщился, а после того как опустошил стакан, расплылся в блаженной, сладостной улыбке. Беспрозванных по простоте душевной решил, что клоун действительно хватил стакан водки, уж больно натурально он ее глотал.

Конечно, клоун проехался насчет военторга, интендантов и поваров. Хорошо, что Матусевич ничего не слышал про «пшенное отродье, кухонное благородье», а то бы наверняка обиделся. Ну и дошлый мужичонка этот клоун — то он работает под Иванушку-дурачка, то под Чарли Чаплина, а то под фронтового любимца Василия Теркина.

А как лихо Борис Вяткин изобразил Гитлера! Он только на несколько секунд повернулся спиной к залу, но успел снять парик, приклеить под утиный нос усики и начесать на лоб челку. Как только собачонка увидела Гитлера, она подняла заливистый лай. И тут же прозвучала блатная песенка:

Речь шла о Гитлере и Геббельсе, которые замыслили покорить весь земной шар. Борис Вяткин принял «наполеоновскую» позу и, по-фюрерски кривляясь, выпятил челюсть. Глаза его беспокойно бегали по залу, как бы высматривая добычу, а руки со скрюченными пальцами изображали когти хищника.

Беспрозванных с любопытством оглянулся на пленного. Тот смотрел на клоуна исподлобья, с недобрым огоньком в глазах, и непонятно было — злится он на своего фюрера или зол, что над фюрером потешаются русские.

— У-у-у, га-ад! — гулко донеслось откуда-то из середины зала.

И это еще самая безобидная из реплик, какие раздались в зале по адресу фюрера; послышались и соленые, отнюдь не для девичьих ушей.

Тапочкин тоже позволил себе посмеяться, заметив, как непринужденно хохочут подполковник и другие старшие офицеры. После блатных куплетов Тапочкин хохотал со всеми заодно и даже от избытка чувств легонько подтолкнул в бок капитана Квашнина: «Ну как, дошло?»

Квашнин находился сейчас далеко и от сцены, и от того, что там делается. Единственный зритель, кого не захватило всеобщее веселье! Он не переставал думать о немце, сидящем на первой скамейке, у самого помоста. Ох, не ко времени приехали эти веселые товарищи из эстрады и цирка, не ко времени и весь концерт, где трофей разведчиков стал, так сказать, гвоздем программы…

Конечно, настроение солдат после такого концерта улучшится, добавится уверенности в своих силах. Но как бы при этом и благодушие не завелось!

Кое-кто уже привык к тому, что в Пустошке работает клуб; что военторг открыл палатку в соседней деревне, там иногда можно выклянчить бутылочку «тархуна»; что у некоторых блиндажей выросли штабеля дров, заготовленных впрок. А в избе, где разместился узел связи, уже и занавески появились на окнах, телефонистки позаботились.

Люди тянутся к теплу, к уюту, жизнь берет свое; в полку за эти месяцы сложился свой быт, свой уклад, и многие довольны, что всю осень и часть зимы ведут оседлый образ жизни в этой Пустошке, в окрестных деревнях, в блиндажах и землянках, врытых в западные крутости оврагов.

А что значит — зимовка полка? Это значит, что и немцы, в той же самой мере пользуясь покоем, зимуют в других деревнях, в нескольких километрах западнее. И закрепились немцы на своем рубеже так, что вот уже полгода дивизия, а с нею и весь Западный фронт топчутся на месте.

Несколько раз начинали наступательные операции, первая из них, помнится, была проведена двенадцатого октября. Кровопролитные, но безуспешные бои!

Квашнин знает, что здесь, севернее Орши, стоит 78-я штурмовая немецкая дивизия, которой командует генерал-лейтенант Траут. Дивизионные разведчики, бродившие по ближним тылам врага в предзимье, а также партизаны, перешедшие линию фронта, сообщили, что в траншеях 78-й дивизии торчат шесты с табличками: «Русским вход воспрещен — здесь Траут» или: «Где стоит Траут — русские не пройдут». Немцы отрыли на этом участке фронта больше десятка траншей. Они прорезают Минское шоссе между 471-м и 472-м километрами, считая от Москвы. По сведениям разведотдела штаба дивизии, генерал-лейтенант Траут считается в ставке Гитлера мастером обороны, его называют железным генералом. Трауту предлагали более высокий пост, но он отказался. Гитлер, которого так бойко изображал сейчас клоун Вяткин, наградил Траута Рыцарским крестом. А вот узнать бы, кто у немцев держит фронт южнее Траута и где у них стык частей? И правда ли, что в 78-й штурмовой дивизии семнадцать тысяч солдат? Захваченный пленный этого, к сожалению, не знал; во всяком случае, на первом допросе, проведенном до концерта, пленный показался не очень-то осведомленным.

Квашнин вдруг испытал острое недовольство собой. «Именуюсь разведчиком, а точно ничего не знаю. Слишком часто довольствуюсь догадками… В нашем словаре вообще не должно быть места словам „приблизительно“, „около“, „по всей вероятности“. Да здравствует точность во всем и всегда!»

Наверное, иные зрители еще и сейчас раздумывают, как это фокуснику, выступавшему в первом отделении концерта, удалось вытащить из своей тросточки столько цветных шелковых платков, да еще колоду карт, да еще цилиндр. Но ему, капитану Квашнину, значительно важнее было узнать, где у немцев стык двух полков или дивизий.

А заодно выяснить бы, как устроены немецкие бронеколпаки, которые наши называют «лошадиный череп», «краб». А может быть, у этих дотов различное устройство и оборудование?

Квашнин снова вгляделся в пленного, сидевшего сбоку; тот не спускал воспаленных глаз со сцены.

Что известно этому обер-ефрейтору с испуганным лицом, который, однако, пытается время от времени выглядеть независимым и даже высокомерным? И что удастся вызнать у него? Может, генерал-лейтенант Траут уже убрался со своими штурмовиками из этой округи и его траншеи заняла другая дивизия? А может, противник готовится к отходу на новый рубеж? Не повторить бы нам ошибку под Вязьмой, допущенную минувшей весной, когда разведка проморгала отход противника. Вот тогда будет уже совсем не до смеха и самый находчивый клоун, какой бы нос он себе ни приклеил, как бы ни размалевал себе рожу и какие бы уродливые ботинки ни напялил, разведчиков не рассмешит…