Дымящиеся кружки уже пошли по второму кругу, а капитан все еще всплескивал руками и от удивления не мог усидеть на месте.

— Снег глубокий выручил, — засмеялся Мартынов. — Русская зимушка-зима о нас позаботилась.

Если не считать той калины, товарищи не ели шесть суток, но голода не чувствовали. Волчий аппетит пришел позже, когда они обогрелись и выспались.

Расставаясь с гостеприимным комбатом, Армашев не забыл оставить ему карту, на которую нанес план немецких укреплений. Он указал огневые точки противника, обозначил ложный передний край его обороны.

В качестве наземного разведчика флаг-штурман полка бомбардировщиков Армашев выступал впервые. Однако, судя по лицу пехотного капитана, штурман со своей задачей справился.

Полотняный Завод

Апрель, 1943

Фронт за последние дни ушел вперед, и теперь можно, уже не секретничая, сказать, что 2 сентября 1943 года командный пункт 222-й дивизии находился в березовом леске, близ деревни Клин.

Пусть календарь не отметил этого дня красным цветом, пусть не было торжественного заседания с президиумом и речами — все-таки это был подлинный праздник, один из самых знаменательных дней в истории дивизии, дата, полная глубокого и сокровенного смысла.

В этот день саперы собрались было, как всегда на лесном новоселье, рубить деревья, копать трудную землю, оплетенную корнями, мастерить блиндажи, укладывать бревна в несколько накатов.

Но сапер Николаев обследовал опушку леса и доложил своему командиру Платонову, что в лесу обнаружены вполне пригодные добротные блиндажи.

— Еще бы! — сказал Платонов с гордостью, которой не хотел скрывать. — Мои саперы плохо строить не умеют…

Два года назад без малого в этом березовом леске, близ деревни Клин, располагался штаб 222-й дивизии!

Здесь, в верховьях Десны, дивизия приняла первые бои, здесь дивизия держала оборону в тяжелые дни августа и сентября 1941 года.

Немцы бросили против дивизии танки из группы Гудериана. В те дни наши бойцы еще не носили в сумках противотанковых гранат, не видели противотанковых ружей, и даже бутылка с самовоспламеняющейся жидкостью КС была тогда в диковинку. Истребители танков пользовались простыми бутылками с бензином. К горлышку бутылки привязывался фитилек. Нужно было чиркнуть спичкой и зажечь фитилек в самую страшную минуту боя, и сделать это руками, не знающими дрожи, а потом уже с силой швырнуть занявшуюся огнем бутылку и разбить ее о броню танка.

Непреклонного мужества у бойцов подчас было больше, чем умения воевать с танками, но и в то лето немецкие танки горели дымными кострами у истоков Десны.

Летом 1941 года немцы еще ходили в психические атаки. Но нервы у бойцов были крепкие, глаза — зоркие, руки, лежащие на спусковых рычагах, — сильные, так что «психов» встречали убийственным огнем и обращали в бегство. Бывало, артиллеристы дивизии били прямой наводкой из тяжелых орудий по колоннам немецкой пехоты.

У деревни Натальино, в том месте, где лощина поворачивает к югу, немцев, шедших в атаку во весь рост, встретили кинжальным огнем наши пулеметы. В тот памятный день, 28 сентября 1941 года, на поле сражения близ Натальино осталось больше тысячи убитых фашистов. Дорогой ценой заплатила 268-я немецкая пехотная дивизия за попытку смять нашу оборону.

В жестоких боях прославился полк майора Мещерякова, и тогда же пал смертью храбрых сам командир полка, общий любимец. В разгар боя Мещеряков помчался верхом в батальон. Он выскочил на своем сером коне из деревни Починок. А на крыше крайнего сарая спрятался немецкий автоматчик. Он срезал всадника очередью.

Мещерякова похоронили в деревне Петуховке второпях, без особых почестей, потому что кругом еще гремел бой, и лучшим венком на могилу командира была тогда победа в бою, который сам он не успел довести до конца.

Вскоре немцы заняли Петуховку. Но когда бойцы и офицеры узнали, что там похоронен командир, два батальона бросились в контратаку, и не было в этом бою меры их упорству и ярости. Петуховка была отбита. Из свежей могилы вырыли прах Мещерякова и перевезли его дальше на восток, в селение Буда-Завод, где и предали земле.

Поставить памятник на могиле Мещерякова не успели. В начале октября панцирные колонны немцев загрохотали на шоссе, большаках, проселках, прорываясь на восток. Дивизия отступала.

Поздняя осень застала ее на реке Наре, там шли кровопролитные бои. Не забыть радостных дней декабрьского наступления, побед, добытых под Наро-Фоминском, под Вереей. Об этих боях рассказывает Александр Васильевич Казначеев, взявший на себя обязанность дивизионного летописца.

Впереди дивизию ждало много невзгод, тяжелых боев, но путь ее неизменно лежал на запад. И вот путеводная звезда победы привела ее 2 сентября 1943 года снова на берега Десны, на старые позиции, к блиндажам, которые соорудили когда-то в этом березовом лесу работящие саперы.

Штабной лейтенант ходил из блиндажа в блиндаж и раздавал офицерам полка новые листы карты-полуверстки. В дни наступления картами запасаются впрок. На них значатся деревни, которые предстоит отвоевать, реки, которые предстоит форсировать, большаки, которые предстоит перерезать огнем или «оседлать».

Нет лучше карты, чем полуверстка — подробная, обстоятельная, словоохотливая! Масштаб самый что ни на есть пехотный. Два сантиметра на карте равны одному километру на местности.

Я посетовал вслух на свою карту, полученную в штабе армии. Она вчетверо мельче — в каждый сантиметр бумаги втиснуто два километра земли. Карты такого масштаба любят штурманы самолетов, а для прогулок в батальоны это не очень надежный спутник. Как же тут не позавидовать другим офицерам?

— Возьмите мою, — неожиданно предложил майор Семенихин.

Я вопросительно посмотрел на Семенихина — кто же отдает свою карту? Но Семенихин не спешил рассеять мое недоумение. И лишь после длинной паузы сказал, доверительно понизив голос, будто хотел сообщить нечто, не подлежащее широкой огласке:

— Я ведь еще ту, старую карту храню. Первый наш рубеж! Два года возил с собой. Будто чувствовал, что придется еще раз воевать в этих самых местах.

Семенихин достал из планшета и развернул старую, истрепанную на сгибах, испещренную отметками карту двухлетней давности.

— Ну вот, — сказал Семенихин, разглаживая карту ладонью. — На Десну вернулись. Государству свой долг отдали. Теперь наша дорога — на Смоленск!..

В сумерки лейтенант Королев шагал по деревне Клин, откуда немцы были выбиты накануне. Из старенькой избы выбежала женщина.

— Сынок!

Королев пристально вгляделся в ее лицо:

— Марфа Григорьевна!

Потом он посмотрел на избу и все вспомнил…

Два года назад Королев, тогда еще рядовой боец, стоял на постое у колхозницы Марфы Юрковой. Она вышла напоследок проводить Королева, его товарищей, перекрестила их на дорогу, долго стояла у завалинки и печально, без упрека глядела вслед отступающим.

— Да ты как будто в командиры определился? — удивилась Марфа Григорьевна.

Королев молча кивнул.

— Хорошее дело. Ты уж прости, не знаю, как тебя величать теперь. Мы, старухи, не обучены погоны разбирать — кто к кому относится.

Тут же, на пыльной деревенской улице, возле избы Юрковой, тесным кружком обступили Королева крестьяне.

— Давно в новой дивизии воюешь? — поинтересовался старик в прохудившемся пиджаке и в лаптях.

— Зачем в новой? Нам, папаша, и в старой хорошо.

Радость была еще больше оттого, что в Клин вернулись живыми и невредимыми бойцы, офицеры, знакомые жителям еще по лету 1941 года.

Несколько женщин плачут, но это слезы радости после долгой разлуки. Многие на Смоленщине уже успели оплакать своих сыновей, ушедших на войну два года назад, а сейчас в сердцах отцов и матерей вновь затеплилась надежда.

— Значит, можно мечтать, что мои сыночки тоже живы-здоровы и где-нибудь наподобие вас воюют? — вытерла слезы женщина в черном платке. — Мои оба — в артиллеристах…