Мальчик подождал, пока трамвай не скрылся за поворотом, и тогда, не торопясь, направился к дому. Его сердечко было переполнено противоречивыми чувствами: в нем была радость предстоящего обладания велосипедом и была в нем жалость к отцу, такая острая, что хотелось плакать. Он не понимал, за что он должен его жалеть, это чувство возникало само по себе где-то в глубинах души, и время от времени Артур втягивал в себя побольше воздуха, чтобы не заплакать. Добрый, хороший отец!

Подойдя к своей калитке, он остановился, прижался лицом к забору и смотрел туда, внутрь, на тот мир, будто видел его впервые.

И у них был двухэтажный дом. С телевизионной антенной на крыше. И у них каждый клочок земли был занят теплицами — там за стеклами круглый год зеленели овощи. И у них сидел на цепи породистый пес, а на калитке была прибита дощечка: «Осторожно, злая собака!»

Отворив калитку, Артур вошел в это царство, охраняемое злой собакой. Дорожка, что вела к дому, была обсажена кустами сирени с едва припухшими бледно-зелеными почками. Посреди коричневой двери, словно волчий глаз, зияло застекленное отверстие — в него можно было разглядеть посетителя, прежде чем впустить его в дом. Под «волчьим глазом» медная дощечка: «Я. Упенек». Та же фамилия красовалась на стене вместе с улицей и номером дома.

Они — Артур, папа и мама — носили фамилию Линартов, а бабушка с дедушкой — Упенеки. Это потому, что папа женился на дочери Упенеков и перешел к ним жить.

Мальчик в раздумье стоял перед дверью, положив портфель на цементные ступеньки. Эта дверь, почти всегда закрытая, предназначалась для почетных гостей. Сами же домашние или гости не особенно важные пользовались черным ходом, проходя мимо собачьей конуры и теплиц. Артур ходил тем же путем, но сегодня почему-то забрел сюда. Сегодня ему захотелось войти в дом иначе, не так, как всегда. Именно сегодня…

Стоя у парадной двери, он видел, как в теплицу, где находился котел, обогревавший весь этот «комбинат», вошла Мелания с ведром угля. Мелания, дальняя бабушкина родственница, была придурковатая, но сильная, крепкая и работала за двоих. Испугавшись, что она заметит и прогонит его, Артур торопливо нажал кнопку звонка. И тут же, испугавшись еще больше, собирался броситься наутек, как это делают озорники мальчишки у чужих дверей, но, пересилив страх, остался: за дверью послышались степенные шаги. Он узнал их — это шел дедушка. И Артур стал быстро придумывать, чем бы отвлечь внимание старика.

— Ах ты, пострел этакий! Не знаешь, где положено тебе входить? А ну, сейчас же пошел в обход!

В приоткрытой двери стоял худой, сутулый человек с редкими седыми волосами и длинным тонким носом. Когда он говорил, его большой кадык двигался вверх и вниз — вот-вот выскочит. На старике был черный жилет, полосатая рубашка, в руке развернутая газета.

Артур все же ухитрился прошмыгнуть в переднюю.

— Дедушка, — спросил он, подняв кверху голову, — ты сидел в тюрьме?

Старик от удивления даже выронил газету, потом недоуменно развел длинными руками, а внук, не дожидаясь ответа, помчался дальше в комнату. Там он чуть не споткнулся о бабушкины ноги, закутанные в плед. Сидя в качалке, она, видно, задремала и долго не могла прийти в себя от неожиданности. Это была женщина преогромных размеров, с трудом носившая расплывшиеся телеса — ими было целиком заполнено кресло-качалка, как квашня опарой.

— Ты только послушай, что выдумал этот мальчишка… Спрашивает, не сидел ли я в тюрьме?

Упенек все еще не мог успокоиться и возбужденно размахивал руками. Он не мог понять, откуда подобные мысли у внука. Он не желал ничего слышать о тюрьме.

— Неужели так и сказал?

Бабушка смеялась. Смеха ее не было слышно, но его можно было видеть — расплывшаяся масса в кресле слегка колыхалась. Потом бабушка смахнула с левого глаза слезу.

— Ай да молодчина! Артур, детка, подойди ко мне!

Артур всегда чувствовал себя неловко в присутствии бабушки. Особенно когда госпожа Упенек, прижав его к бесформенной груди, начинала гладить по головке. Но делать было нечего, ослушаться он не мог.

— Вот возьми. Это тебе.

Бабушка нащупала на столе большой красный помидор и повертела его перед глазами мальчика.

— Твоя мамочка только что принесла из теплицы. Ну, бери же, бери!

Мальчик потупил глаза и, заложив руки за спину, отступил на шаг.

Бабушка с дедушкой переглянулись.

— Да здоров ли он? — озабоченно произнес старик.

В комнату вошла мать Артура, молодая женщина в рабочей одежде, с печальными глазами. Услыхав последние слова, она-приложила ладонь к его лбу. Температура как будто нормальная…

— Ну, бери же, бери помидорку!

Артур упрямо молчал. Опять, словно сильные руки, его душу сжали неведомые чувства, и он никак не мог от них отделаться. Отец говорил… Как он сказал? Да, про эти помидоры… И маленький Линарт, не поднимая глаз, краснея, проговорил:

— Я не хочу… — Видя, что никто не понимает причины его отказа, мальчик, мучительно подыскивая слова, словно сам себе объясняя, добавил: — Может быть, он нужен матери, у которой заболел ребенок… Может, она сейчас повсюду ищет помидоры…

Взрослые переглянулись. Бабушка смахнула слезу с правого глаза.

— Какой славный мальчик… Очень хорошо, дитя, что ты помнишь о других, это очень хорошо. У тебя доброе сердце. А завтра утром твоя мамочка с дедушкой повезут помидоры на базар, и там их сможет купить всякий, кто захочет, — и больной и здоровый… Ну, бери, сынок.

Так и не взяв помидора, Артур вышел на кухню. Всем своим существом он чувствовал, что разговор получился не таким, как следовало, но тут уж ничего нельзя было поделать. Положив портфель на табуретку, он прислушался. В комнате, которую он только что покинул, стояла гробовая тишина. И вдруг там все ожило: дедушка, шаркая ногами, забегал из угла в угол, заскрипела бабушкина качалка, мать что-то переставляла на столе.

Первой заговорила бабушка. Но теперь ее голос звучал повелительно, резко. Можно было подумать, что в качалке сидит совсем другой человек. Артур представил себе ее лицо: водянисто-голубые, неподвижные глаза, которые целый час могут глядеть в одну точку; тройной подбородок…

— Это он совращает ребенка, только он. Откуда ж еще набраться ему таких вещей? Откуда, хотела бы я знать?

— Придется выгнать его! — Теперь заговорил и дедушка. — Зачем он нам такой нужен? По хозяйству не помогает, в дом ничего не несет. Ну, что он из крупных вещей приобрел? Ничего. Только шляется всюду, пьянствует. Сидит у нас на шее. Пора с этим кончать. Хватит. Хорошо, что я не дал ему ключ от парадной двери. Пока еще тут, пускай черным ходом ходит.

Послышались тихие всхлипыванья: плакала мама. У мальчика сжалось сердце, перед глазами пошли темные круги.

— Что ж, он с сыном не имеет права поговорить? — произнесла она жалостно. — Все рушится, все распадается… Будь проклято ваше добро! Ведь он сначала не пил, а теперь… совсем стал чужим. И вы виноваты в этом! Вы!..

— Побойся бога! — воскликнул старый Упенек. — Сама не знаешь, что говоришь!

— Хватит! — словно топором обрубила бабушка. — Перестань хныкать, этим делу не поможешь. Тебе что, не нравится здесь? Может, хочешь потаскаться по общежитиям, откуда пришел твой любезный супруг? Оттого-то у него и замашки такие. Только ты сначала подумай — кто тебя с ребенком возьмет? Ну, ладно, ладно, все рассудим не спеша, не торопясь. А ты, старик, помолчи. Никуда он не уйдет. Здесь останется. Хоть один в доме должен на службе числиться, иначе нельзя. Потребуют справку — кто тебе даст? И ты, дочь, будь с ним поласковей, он нам еще нужен. А мальчика от него держать подальше — не то совратит.

«Он», «этот»… Артур отлично знал, кого они имели в виду. Они ругали отца, ругали за глаза, когда он не мог защищаться. А может, и не стал бы защищаться? Усмехнулся бы, пожал плечами и ушел? Для них он был чем-то страшным, нехорошим, чего следует избегать и сторониться. И мама плакала… Но все они были неправы, просто они по-настоящему не знали его папу.