— Если только отец тебя отпустит. А вообще, чего там загадывать. Может, я и сам уйду отсюда. Не нравится мне у вас. Дыра дырой… Говорят, в Атлантике на сельдях хорошо зарабатывают. Вот где море, простор, приключения всякие. А то в Казахстан махну, на целинные земли. Или на Сахалин… Надоело тут. Тебе, конечно, невдомек, что здесь я ради идеи страдаю… Идея, брат, штука такая, из-за нее можно неделю на черством хлебе и воде просидеть. Теперь у меня одно на уме — отомстить. Как сказал поэт: «Мести сладостная сила, лишь она волнует кровь…»
— А по-моему, там о страсти говорилось? — неуверенно проговорил Дивпэда. — Страсти сладостная сила…
— Какое это имеет значение — страсти или мести? Ох и чешутся руки одного придурка пристукнуть. Словно мерзкую козявку.
Дивпэда усмехнулся.
— Мерзкую козявку можешь пристукнуть. Только нет их пока. Время не вышло.
— Дурак ты, — беззлобно бросил Тедис. Закутавшись плотнее в свою куртку, он кинул в воду крошечный окурок. Шлепая по грязи, стал подниматься по склону. С полдороги вернулся — багор забыл.
— Пропади он пропадом!
На ходу кивнул приятелю — голову подними. На высоком берегу стоял Дивпэда-старший. Стоял и смотрел. Одна рука в кармане черного пальто, другая деревянным метром хлестала по голенищу сапога. Если бы не багор, Тедис давно бы посвистывал где-нибудь в отдаленье, рядом с Капитаном и другими рабочими, валившими в реку дрова. Но теперь придется встретиться с начальником. А Тедис привык всегда избегать начальство, большое и малое.
На берегу, шагах в пяти от Дивпэды, Тедис снял кепку и поклонился. Его приветствие было настолько подобострастным, что начальник брезгливо поморщился, а его и без того румяное лицо побагровело. Ему показалось, что рабочий смеется над ним. Сощурив глаза, он смотрел, как Тедис одной рукой — в другой держал багор — пытается снова напялить свою поношенную кепчонку, смотрел и не знал, как ему быть. Но что-то надо было сказать, и он сказал, что никак не поймет, будет сегодня дождь или не будет. Если дождь пойдет, то завтра сюда на машине не подъедешь, и придется тогда на другой склад перебираться, где имеются резервы. Сказав это, он замолчал, чувствуя себя как-то неловко: с какой стати все это рассказывать мальчишке. Что он смыслит в машинах, в резервах?
А Тедис между тем надел кепку. Глянув на небо, затянутое облаками, сочувственно закивал головой.
— Вот бы лягушка сейчас пригодилась. Да стеклянная банка. Налить в нее воды, опустить туда лесенку. Сидит лягушка в воде — к непогоде, забралась на лесенку — солнышку быть. Это дело верное. Ручаюсь, товарищ начальник!
Дивпэда ничего не ответил. Уходя, Тедис слышал позади ритмичные удары деревянного метра по голенищу сапога. А когда он отошел настолько, что не мог ничего расслышать, Дивпэда-старший произнес одно-единственное слово:
— Пьянчуга!
Трактор с ревом карабкался по склону. Дивпэда стоял, казалось, внимательно разглядывая развороченную землю. Когда трактор выбрался на ровное место, он махнул рукой, чтобы тракторист приглушил мотор. Подойдя ближе, он сердито крикнул сыну:
— Чего с ним путаешься, с этим пьянчугой! Смотри, как бы сам таким не стал. Останешься без гроша…
Дивпэда-младший молчал. Только уши опять покраснели.
— Смотри у меня! — пригрозил отец и зашагал в ту сторону, куда ушел Тедис и где рабочие валили в реку дрова.
Первое, о чем Капитан спросил подошедшего начальника, был спирт. Плотогонам ежедневно полагалось пятьдесят граммов этой жидкости. Но по каким-то причинам в последнее время спирт не выдавался, и теперь каждому причиталась изрядная толика. Рабочие окружили Дивпэду, и только Тедис продолжал валить дрова: ему было холодно и он пытался согреться.
— Будет вам спирт, будет, — ухмыляясь, произнес начальник. — Что положено, то положено. Получите все, до последнего грамма. Но, — и улыбка исчезла с лица, — никаких загулов, понятно? Чтобы я об этом не слышал! Ни сегодня, ни завтра.
— Когда спирт дают, — сказал Капитан, плутовато подмигивая, — сметливое начальство исчезает с горизонта — ничего не видеть, ничего не слышать… — Капитан тихонько прыснул. — Мы-то народ бывалый. А вот Тедиса стоит поучить уму-разуму. Слышь, Теди! Продаешь свой спирт? Иначе, приятель, без порток останешься!
Дивпэда откинул полу своего пальто, достал из кармана брюк серебряные часы. Звучно щелкнув, отскочила крышка.
— Пора кончать, — сказал он.
Смех мгновенно оборвался, все бросились отыскивать свои багры — спешили домой.
Накрапывал дождик. Втянув шею в воротник, Тедис брел позади всех. Его нагнал Дивпэда-младший, трактор он оставил на берегу. Тропинка была узкая, извилистая, местами она совсем раскисла, и рабочие шли гуськом. С ветвей елей за шиворот падали холодные капли. У толстого троса, державшего перекинутую поперек теченья перемычку, Тедис остановился. Конец троса крепился на связке бревен, стоймя врытой в землю. Влажным, скользким черным змеем он спускался вниз к воде и где-то там, посреди реки, почти окунувшись в нее, цеплялся за перемычку, потом снова тянулся вверх, к противоположному берегу. Казалось, приложи к нему ухо — и станет слышно, как поет от натуги металл, противоборствуя с разнузданной силищей вешних вод.
— Ты бы смог по тросу реку перейти? — спросил Тедис Дивпэду-младшего.
— Ты что! — воскликнул тот. — В два счета сковырнешься. На бревне покататься и то не велят, куда там по тросу ходить.
— Скажи лучше, сдрейфил.
— Ну, сдрейфил, — пожал плечами Дивпэда. — А зачем мне ходить по тросу, когда рядом перемычка с дощатым настилом?
— Конечно, по настилу безопасней, — сказал Тедис и пошел дальше.
Дивпэда поплелся за ним, недоумевая, что взбрело на ум приятелю и что могли бы означать эти странные вопросы.
Перебравшись на другой берег, рабочие прислонили багры к ветвистому дубу, что стоял над кручей, и стали готовиться к раздаче спирта: по всему общежитию искали, ополаскивали порожние бутылки, потом шли с ними к дверям конторы. Когда Дивпэда-старший открыл ее, в небольшом помещении сразу стало тесно. Капитан разливал спирт, а начальник водил пальцем по списку, ставя галочки против фамилии получателя, чтобы тот знал, где расписываться.
Тедис тоже стал искать посуду в своей комнате, где, кроме него, обитали Капитан и Дивпэда-младший, которому отец велел жить вместе с рабочими. Но ничего путного не попадалось. Достав из-под кровати свой чемоданчик, Тедис извлек краюшку хлеба, поворошил рукой мятую бумагу на дне чемодана, будто надеялся отыскать что-то еще. Не найдя ничего, раскрыл складной нож, отрезал ломоть хлеба. Повертел его в руке, налил из графина в кружку воды. Передумал и, завернув хлеб в бумагу, спрятал его в карман. Потом выпил воду и, взяв стоявшую в углу удочку, вышел.
Сквозь раскрытую дверь конторы доносился приглушенный гул. Снова вспомнив про спирт, Тедис остановился. Из кухни плыл аппетитный запах съестного. Глотая слюни, Тедис прислонил удочку к стене и направился туда.
За длинным столом из грубого теса, на лавке, тоже наскоро сколоченной, сидел бригадир Лапайнис. В печи полыхали поленья, на плите кипел чугунный котел. Сурово глянув на Тедиса, Лапайнис продолжал шуршать просаленной бумагой, высвобождая из нее окорок. Взяв со стола нож, стал легонько водить им по свинине, прикидывая в уме, на сколько дней придется растянуть свои запасы. Наконец, решившись, оттяпал изрядный кусок, швырнул его на стол. Облизал пальцы, остаток завернул в бумагу.
— Подай-ка мне прутик, — сказал Лапайнис, — вон тот, у плиты.
Тедис протянул ему прутик. Лапайнис ободрал с него кору, заострил конец. Проткнув колышком свинину, бросил ее в котел. И опять облизал пальцы.
— Ну, как дела, дружок? — спросил он, выпрямившись, и потом с самодовольной ухмылкой заметил: — Коли кусок свой не пометить, глядишь, кто другой сожрет. Так-то. Ну, чего уставился… Стишки при тебе?
Тедис отошел в угол и сел на скамейку возле бака с питьевой водой. Прислонившись спиной к стене, сложил руки на коленях… Лапайнис, словно бугор, громоздился перед ним, занимая чуть не половину кухни: плечистый, коренастый, с лоснящимся от пота лицом. Тедис, казалось, еще больше забивался в угол — ни дать ни взять звереныш, которому все пути к отступлению отрезаны, осталась одна надежда: на когти и зубы, хоть мелкие, да острые.
