Чувство досады обратилось в растерянность. Теперь понятно, почему ему захотелось разукраситься павлином. Это так глупо… даже стыдно подумать. И все из-за нее, из-за Юстины, чье имя он поклялся никогда не произносить, не вспоминать. Но стоило увидеть Юстину, стоило ей улыбнуться ему мимоходом, и все его клятвы растаяли как дым, он стал похож на дурачка, который смеется лишь потому, что показали палец. «Что с тобой, Каспар? — спрашивал он себя. — Отчего не можешь перестать о ней думать? Или у тебя разум помутился? Тебя сбили с привычного ритма, ты перестал быть хозяином своих мыслей? Чем только это кончится?..» Открыли дверь, и все пошли в зал.

— Уснул ты, что ли? — дернул его за рукав Харис. — Идем живей. Места не нумерованы.

Рейнис посадил «конструктора реактивного самолета» рядом с собой. Япинь с приятелями и Юстиной сели впереди, через несколько рядов. Каспар слышал, как он сказал Юстине:

— Иди сюда, Джудите, здесь лучше видно.

Не только Каспар, многие в зале поглядывали на молодых людей и девушку с восхищением, даже с завистью: они были молоды, красивы, держались свободно, как люди, знающие себе цену. Многое из того, что они говорили, в иных устах прозвучало бы грубо, пожалуй, глупо, а у них получалось легко и даже с каким-то изяществом. Каспар попытался представить себя на месте Япиня, — вот, скажем, сейчас, когда он, склонившись к Юстине, что-то с увлечением рассказывает. Нет, он бы ни за что не смог так — у него бы язык отнялся, молчал бы, испортил настроение и себе и другим. А то еще стал бы глупо улыбаться и думать о том, куда бы спрятать свои руки, большие, шершавые, с потрескавшейся кожей. Никакое мыло не способно сделать их такими же белыми и чистыми, как у Япиня и его приятелей. И еще он молчал бы просто потому, что не дано ему красиво говорить, а поучиться этому не было ни времени, ни подходящих условий. Ну, конечно, Каспар мог бы потолковать о смазке, запасных частях, о тракторах, но кого это волнует? На их лицах моментально отразилась бы скука: «Ну и нудный тип». В самом деле, Каспар, в жизни, кроме смазки и моторов, есть множество вещей, о которых ты лишь смутно догадываешься. Затаив дыхание, ты слушал песню без слов, ту, что пела тогда Юстина, и в душе рождался отзвук, — она затрагивала какие-то струны в самой глубине, струны, никогда еще не звучавшие. Тогда ты впервые почувствовал прелесть мелодии, но и сейчас не знаешь, что за мелодия и кто ее сочинил. Так-то, Каспар. Впрочем, если бы Юстина была одна, как в тот раз, у эстрады, может, ты и нашел бы что сказать. А может, мы говорили бы молча, ведь иногда молчание скажет больше, чем длинные речи. И еще бы мы могли позволить говорить за себя птицам, проносящимся по вечернему небу, или деревьям, шепчущим над головой. Но, Каспар, как ты смеешь говорить «мы»? Ты сидишь один, и никто тебя не уполномочивал говорить от имени Юстины, и поэтому, пожалуйста, не принимай желаемое за действительное, это принесет лишь разочарование. Возьми себя в руки, Каспар, посмотри на Юстину, — вон она сидит, — не мечтай о ней, она не для тебя.

Позади приглушенно жужжал аппарат, сноп света, вырвавшись из узкого окошка, устремлялся через зал и превращался на экране в людей, машины, дома. Юстина сидела в нескольких шагах от него, но ее мысли были не с ним, а с теми, кто мелькал на экране. Полумрак скрывал ее, но Каспару казалось, он видит ее лицо, а временами мерещилось, будто Юстина оборачивается к нему. Нет, конечно, нет… это только кажется. Каспар был не в силах оставаться в зале и, поднявшись, вышел. Тихо скрипнула дверь.

Рейнис толком не понял, почему ушел Каспар, но чувствовал, что это каким-то образом связано с Юстиной. Пожав плечами, он продолжал смотреть фильм. Прошло, быть может, с полчаса, вдруг его, подобно вспышке света, осенила догадка: ба! да ведь Каспар влюбился! Ну, конечно, влюбился! Это было как снег на голову, как первый жаворонок над снежными еще полями. Любовь стара, как само человечество, и все же каждое поколение ее открывает заново, находит, словно драгоценность, которую люди не унесли с собой, а только схоронили. Теперь Рейнис с небывалым интересом перебирал в уме свои стихотворения о любви. Он писал о ней, следуя каким-то образцам, и теперь чувствовал, что это его «творчество» было просто баловством. В нем пробуждалось что-то похожее на зависть: вот Каспар уже влюбился, а он еще нет. «Наверное, я просто неудачник, — подумал он. — Все у меня в жизни не ладится».

Рейнис отдался этой грусти, но потом она прошла сама собой. Впереди сидела Юстина, и он должен был волей-неволей смотреть на нее. Теперь и она в его глазах стала иной, не такой, какую он впервые увидел час назад. Ведь это была девушка, в которую влюбился Каспар, это была любовь Каспара. В голову пришла озорная мысль, и он наклонился к Харису:

— Послушай, ты, увалень, надо увезти Юстину у Япиня из-под носа.

— Какую Юстину? — удивился Харис, не сразу сообразив, о ком идет речь.

— Ну, дочку Бернсона, вон сидит перед тобой.

— А-а! — протянул Харис. — А как это сделать?

— Это придется сделать тебе. Выйдем из кино, предложи отвезти ее домой на «Победе». У Япиня всего-навсего мотоцикл. Так что дело верное.

Харис беспокойно заерзал на стуле, должно быть, такое приключение пришлось ему по душе — трудно было дождаться конца сеанса. Рейнис посмотрел на своего маленького соседа. Парнишка сидел, позабыв обо всем на свете, жадно следя за происходящим на экране.

— Нравится? — спросил Рейнис, положив руку на плечо соседу и стараясь заглянуть ему в глаза. Тот даже вздрогнул от неожиданности, будто только что проснулся, и долго не мог понять смысла сказанного. Наконец, радостно заморгал, закивал головой.

Как только зажгли свет, Харис бросился к проходу и встал там, поджидая Юстину. С милой улыбкой он поклонился ей, как старый знакомый, и пошел рядом. Юстина, видимо, пыталась припомнить, где она встречалась с этим человеком, но так и не вспомнила. Впрочем, Харис не давал ей размышлять. Объяснил, что приехал с приятелями в кино, а после сеанса они условились прокатиться на Дальние озера, да вот один из них, по имени Каспар, невесть почему исчез, а посему придется поездку отложить. Так можно подвезти барышню до дома, — разумеется, если с ее стороны не будет возражений. Машина рядом, у самой двери. Да, а вот его товарищ, Рейнис, познакомьтесь.

— Ну, а теперь поехали! — закончил Харис тоном, не допускавшим возражений.

Юстине было смешно. Ее вовлекли в какой-то спектакль, где все роли заранее распределены, и ей тоже предстоит играть, хотя еще не ясно кого. Но спектакль, видимо, обещал быть интересным.

Был синий, безоблачный вечер. Люди, отойдя на несколько шагов от освещенных дверей клуба, таяли в сумерках, были слышны только их голоса, но и они постепенно затихали. Приунывший Япинь побрел в одиночестве к своему мотоциклу: собираясь провожать Юстину, он заблаговременно распростился с друзьями.

Юстину посадили на почетное место, рядом с шофером, а на заднем сиденье уселся Рейнис со своим маленьким другом — его тоже пообещали прокатить. Но тут наступило неловкое молчание, никто не знал, о чем говорить. Первое действие спектакля было закончено — Юстина сидела в машине, а что делать дальше — об этом заранее не подумали. Хорошо, что подвернулся этот мальчик. С ним разговаривать было куда проще, чем с Юстиной.

— В твоем бы возрасте книжки читать, — наставлял его Харис. — Никакие бы шалости в голову не лезли. Пойди в нашу читальню, там этого добра полным-полно.

Рейнис усмехнулся про себя: Харис читал по книжке в год, да и то с трудом. Но он промолчал: ведь Харис говорил в воспитательных целях, и его собственная персона значения тут не имела.

— А я у них все книжки перечитал, — робко ответил мальчик. — Некоторые по два раза.

Тут даже машина запетляла — так был поражен, услышав это, водитель.

— Все, говоришь? И русские тоже?

— Все.

— Ну, не беда. Принимайся в третий раз. Кашу маслом не испортишь.

Юстина рассмеялась. Мальчик тоже задвигался, заулыбался, с гордостью поглядывая на соседа. Но скоро ему пришлось сойти. На прощание Рейнис спросил, как его звать.