К началу занятий Саусан не приехала. Напрасно Мишель томился у старинных, красного дерева дверей ее колледжа, то притворяясь, что с увлечением читает газету, то прохаживаясь неподалеку — так, чтобы не выпускать из виду спешащих на лекции студентов. Но вот прозвенел звонок и опаздывавшие поспешно юркнули в массивную дверь, которая затворилась за ними с тяжелым вздохом, больно отозвавшимся в душе Мишеля. Его охватили тревожные предчувствия: ведь сколько раз по утрам в понедельник он вот так же встречал Саусан, возвращавшуюся от родителей точно к началу занятий! И никогда, никогда она не опаздывала, даже когда свирепствовали зимние грозы и шли проливные ливни, превращавшие улицы Бейрута в бурные мутные потоки, несущиеся вниз, к морю, и десятки машин бесконечно замирали с залитыми водой свечами.

Мишель отошел в глубь аллеи, обсаженной старыми олеандрами, и присел на каменную скамью, тронутую серо-голубым мхом. Отсюда был виден вход в колледж, и Мишель приготовился ждать, успокаивая себя, как мог.

Так он провел почти четыре часа. Звенели звонки, оповещая о конце очередной лекции и начале другой, начинались и кончались перемены, и веселые стайки подруг Саусан высыпали в аллею, сразу же оживляя ее громкими голосами и смехом. Студенты держались солиднее. Многие были с бородами и изо всех сил старались казаться агрессивными. Таков был стиль, диктуемый необходимостью постоянной готовности к самозащите. От кого? Да от кого угодно, в Бейруте каждый должен был думать о собственной безопасности и не надеялся ни на чью помощь. И поэтому парни были похожи на взъерошенных, готовых в любой момент вступить в драку боевых петухов. Агрессивность воспитывалась в них с детства, воспитывалась самой жизнью, которую они наблюдали вокруг себя и которой они жили. С семи-восьми лет у них было уже собственное оружие. Оружием в Ливане владели даже многие девчонки, не говоря уже о мальчишках. Владел им и Мишель, однако он был одним из немногих, кого не тянуло к оружию.

— Майкл, — услышал он вдруг над собою голос Джеремии Смита и встрепенулся… Задумавшись, он не заметил, как американец подошел к нему и теперь стоял рядом, широко и дружелюбно улыбаясь. — Не возражаете, если я присяду?

И, не дождавшись ответа, Смит сел рядом с Мишелем на скамейку, плотно, уверенно, устраиваясь поудобнее и надолго.

— Что это у вас такой грустный вид, Майкл? — дружески подмигнул он Мишелю. — Опять опаздывает ваша девушка?

Он, как всегда, все знал, но Мишель уже перестал этому удивляться.

— Вы всегда все знаете, — вяло констатировал Мишель лишь для того, чтобы из вежливости поддержать разговор.

Смит дружески положил руку с синеватыми ногтями на плечо Мишеля:

— А вы, Майкл, человек совсем открытый. Поверьте, я не угадываю ваши мысли, я просто читаю их на вашем лице. Хотя… не спорю, это тоже надо уметь и научиться этому дано не каждому…

— Ну вот, — слабо улыбнулся Мишель, — а я-то думал, что вы… колдун!

Они рассмеялись: Мишель грустно, а Джеремия Смит напористо весело, словно хотел передать свое хорошее настроение и Мишелю.

— А ведь я искал вас специально, Майкл, — вдруг оборвал он смех и сразу же стал очень серьезным.

Мишель с любопытством взглянул на него.

— Я хотел напомнить вам, что я просил вас… никому не рассказывать о том, что мы с вами вчера видели… — Он понизил голос: — …вчера на катере.

Кровь прилила к лицу Мишеля, он побледнел, губы его дрогнули, зрачки расширились, и, не в силах произнести ни слова, он кивнул.

— Немедленно прекратите… — крикнул Джеремия Смит, тыча пальцем в направление носа катера. — Слышите? Я требую!

Он выпрямился в своем кресле, на лбу выступили капли пота. Он крикнул это Фади, и лицо Фади перекосилось — он не привык, чтобы на него кричали.

— Я — требую! — яростным полушепотом повторил американец и положил тяжелые кулаки на стекло стола.

Фади вдруг нервно зевнул, провел ладонью по лицу, словно стирая гримасу ярости, и кивнул американцу. Затем резко встал, поправил полурасстегнутую кобуру, толчком отодвинул мешавшее ему кресло и твердым шагом направился за рубку — на нос катера.

Джеремия Смит проводил его ледяным взглядом, потом обернулся к Мишелю и развел руками:

— Фашисты остаются фашистами, ну что вы от них хотите!

В голосе и жесте его было осуждение, но осуждение это показалось Мишелю похожим на попытку оправдаться.

— Они бросили в море человека, — полуутвердительно-полувопросительно сказал Мишель, чувствуя в груди леденящий холод. — Они утопили кого-то…

— Они переняли опыт нашей мафии, — задумчиво сказал Джеремия Смит. — Наши мафиози ставили своих врагов ногами в ящик, который заливали бетоном. А потом выбрасывали с таким грузом за борт. Здесь фалангисты делают то же самое с заложниками-мусульманами…

Он поморщился:

— Извините, Майкл, но вы, ливанцы, меня удивляете. Вы гордитесь, что современная цивилизация проникла к вам глубже, чем к другим арабским народам, а более жестоких людей я, пожалуй, в своей жизни не видывал.

— Вы говорите о фалангистах? — нахмурился Мишель, слова американца задели его. Одно дело говорить о своем народе так самому, другое — иностранцу, пусть даже и такому неплохому человеку, как Джеремия Смит.

В ответ американец лишь печально улыбнулся:

— Если бы! Я читал о том, что в семьдесят пятом — семьдесят шестом годах, в самые первые годы гражданской войны, творили в Бейруте и те и другие. Фалангисты резали палестинцев в Тель-Заатаре, палестинцы резали фалангистов в Дамуре. Христиане расстреливали мусульман в порту и сбрасывали бульдозерами с причалов в море. Мусульмане-«мурабитуны» сталкивали пленных христиан с крыш высотных отелей, когда захватили засевших там фалангистов. А теперь вот… вы видели сами, что сделали у нас на глазах молодчики этого Фади! Эти парни потеряли человеческий облик, для них нет ничего святого. Ох, не желал бы я попасть в их руки в качестве врага. Подумайте только, представьте, как ваши ноги заливают раствором бетона и ждут, пока он затвердеет, чтобы выбросить вас потом… может быть, даже через несколько дней, в море. Страшно не то, что вы захлебнетесь и, вытянувшись во весь рост, пойдете на дно. Страшно само ожидание этого, страшно ощущать, как твердеет на ваших ногах бетон… Брр…

Его передернуло, он налил себе виски, подлил в стакан Мишелю. Катер тем временем заложил крутой вираж и понесся к берегу, с каждой минутой набирая скорость. Заметив это, Джеремия Смит удовлетворительно хмыкнул:

— На этот раз мы с вами спасли жизнь несчастным… тем, что ждут в трюме своего смертного часа. Но надолго ли? Впрочем, мистер Фади, как видно, не такой уж непреклонный тип, как о нем говорят. Хоть на время, но нам с вами он все же уступил… Не будем же требовать, чтобы он был лучше, чем есть…

Последнюю фразу американец произнес поспешно и полушепотом, указывая глазами Мишелю на появившуюся из-за рубки фигуру фюрера фалангистов. Тот широко улыбался, будто всего несколько минут назад и не хватался в ярости за пистолет.

— Идем в Джунию, — весело объявил он, сверкая красивыми, как у голливудского актера, зубами. — Оттуда вам будет ближе добираться в Бейрут. Я радировал, чтобы вашу машину перегнали из Библоса на нашу базу в Джунии.

И непринужденно, как ни в чем не бывало сев в свое кресло у столика, он поднял недопитый стакан:

— Чиерс! Ваше здоровье, джентльмены! И прошу извинить меня за маленькое недоразумение — парни неправильно поняли мой приказ и случайно утопили одного комми, красного. Им было приказано только попугать его, так сказать, совместить приятное — прогулку на катере с полезным, а он, болван, вырвался, ну и… Можно даже сказать, что он покончил жизнь самоубийством, такое ведь бывает, вы знаете: все коммунисты — фанатики.

— И все же вы могли бы… как вы сказали… попугать его не в нашем присутствии, Фади, — брезгливо проворчал Джеремия Смит. — Мы, американцы, не сторонники суда Линча…