— Пошли. — Санитар развернул носилки в сторону «блейзера».

Когда Чипа, не подававшего признаков жизни, положили плашмя на заднее сиденье и закрыли дверь, первый санитар, вместо того чтобы идти к карете «скорой», решил поинтересоваться, как выглядит «вездеход» сзади.

— Можешь, не смотреть, — долговязый уже сидел на переднем сиденье и произнес это через открытое окно. — Номер штата Флорида. Разве мы не похожи на уроженцев Майами?

«Блейзер» неспешно отъехал от тротуара и на первом же перекрестке повернул направо.

— Что он тебе сказал, откуда они? — наконец-то выговорил второй санитар, делавший Чипу уколы.

— Он — директор психиатрической больницы, а это их пациент.

— Тимоти, а зачем ты осматривал машину?

— Она мне очень понравилась, такую не часто встретишь.

— Точно, Тимоти, вот если я когда накоплю…

Тот, которого называли Тимоти, резко повернулся:

— Давай молчать. Во-первых, это был ложный вызов. Человек просто надрался, как свинья, и решил отдохнуть на асфальте. Во-вторых, нас будет спрашивать шофер, и мы ответим ему то же самое и добавим: случайно проезжали его друзья на машине твоей мечты и подобрали его. «Ха-ха-ха! С кем не бывает, простите его…» Мы простили и уехали.

— Но ведь ты говорил о психиатрической больнице. Парень разве не псих? Зря я колол ему седуксен?

— У него нервный криз, и он вовсе не псих. Пока… Я надеюсь, что ты ничего не понял и будешь молчать.

— Я и вправду ничего не понял, Тимоти.

— Это хорошо для такого болтуна, как ты. Бери носилки, заснул, что ли?

В крошечном кабинете, одна из стен которого была окном в операционную, сидели двое. Оба в голубых халатах. На толстом мужчине, время от времени наблюдавшем за медсестрами в операционной, халат был застегнут на все пуговицы. Его долговязый собеседник не утруждал себя, просто накинул халат на потертый джинсовый костюм.

— Вам не впервой, док. Мы хотели, чтобы вы опробовали на нем препарат, который развязывает язык, но посоветовались и решили, что уже все знаем. Но другим он не должен говорить ничего, правильно, док?

— После лоботомии он, — «док» повернулся и посмотрел на человека, лежащего на операционном столе, — будет чистым листом бумаги. Он будет счастлив и начнет писать свою биографию сначала.

— Вы лирик, док, — парень захихикал, — куда уж нам, оперативникам.

«Док» был явно польщен столь неуклюжей лестью.

На интеркоме мигнула лампочка. «Док» нажал клавишу.

— Профессор, все готово, можно начинать.

— Иду. Но сначала принесите мне все, что лежало в его карманах.

— Хорошо.

Через минуту в кабинет без стука вошла медсестра с небольшой сумкой.

— Поставьте здесь. И начинайте анестезию.

Когда медсестра вышла, долговязый раскрыл сумку.

— Сигареты… зажигалка… ключи… мелочь… носовой платок… расческа… желтый фломастер-маркер… «Паркер»… А вот здесь — бумажник. Паспорт, кредитная карточка «Дайнерс клаб», карточка «Америкэн экспресс», водительское удостоверение… Так. Письмо. Деньги… Сколько тут, сотен пять наверно…

— Мне пора. — «Док» встал с кресла.

— Погодите, самое интересное! Удостоверение Управления по международным связям!

Собеседник долговязого пожал плечами:

— Ничего интересного не вижу. Он начинает новую жизнь, и ему не нужен ни один из этих документов.

— А вот этот, док, тем более. Он просто недействителен, потому что УМС вновь переименовали в ЮСИА!

— Есть много недействительных документов. Хотите, напрягу память? «Ни одно учреждение в системе разведывательных органов не должно организовывать, заключать контрактов или само проводить научные исследования, связанные с проведением экспериментов на людях, за исключением тех случаев, когда они действуют в соответствии с указаниями, сделанными министерством здравоохранения и социальных служб. Согласие человека, на котором проводятся опыты, должно быть документально оформлено, как того требуют эти указания».

— Вы голова, док, поверьте! Я заснул на первом же абзаце административного распоряжения президента по разведке… Док, но у нас все в порядке. Во-первых, мы проводим не какие-то опыты, а давно отработанную операцию. Во-вторых, человек, который на операционном столе молчит, а разве это не знак согласия?

— Я в этом не сомневался. Кстати, где наш «новый человек» начнет свою биографию?

— Здесь же, в Сан-Франциско. Туристы на Рыбачьей пристани любят чудаков: музыкантов, художников… И сумасшедших.

— До свидания. Мне действительно пора. — Не протягивая собеседнику руки, «док» вышел из кабинета.

— Мистер Чип! Мистер Чип! — рыжий подросток мчался с пирса навстречу медленно бредущему мужчине. — Мистер Чип, вы что, не слышите?

Когда мальчишка подбежал к мужчине шагов на десять, тот поднял глаза и улыбнулся. Мальчишка попятился.

— Мистер Чип, вы не узнаете? Рыжий Джерри, которому вы спасли десять долларов. Я вам обещал апельсиновый сок при следующей встрече, сейчас я сбегаю в магазин, подождите!.. — Джерри говорил все тише и тише, конец фразы он произнес еле слышным шепотом. — Что с вами, мистер Чип, вы больны?

Мужчина улыбнулся и заговорил:

— Вас зовут Вирджил Чип, юноша? Я рад познакомиться. Меня зовут… Забыл. А, вспомнил.

Он посмотрел на лацкан своего пиджака. Джерри увидел два жетона-значка, приколотых один над другим. На верхнем было написано «Я оставил свое сердце в Сан-Франциско», а на втором — «Награда чертовски хорошему парню».

— Я — чертовски хороший парень. Очень рад видеть вас, мистер Чип.

И шагнул навстречу Джерри.

Рыбаки, ловившие крабов на пирсе, оглянулись, услышав крики, и увидели, как рыжий подросток рванулся прочь с пирса.

Вытаскивая сетку с запутавшимся в ней крабом, рыбак обратился к соседу:

— Хороший парень, этот Джерри. Сколько уже лет сидит здесь рядом с нами и зарабатывает для семьи этой дурацкой ловлей. Жалко, если с ним что-то случилось.

— Да, — ответил сосед, сделав маленький глоток из банки с пивом. — Джерри — умница. Ты знаешь, чего он мне вчера сказал? Хочу, говорит, стать известным журналистом, когда вырасту… Вот незадача, дождь пошел, а у меня нет зонта!

Александр Ситон стоял у телекса Ассошиэйтед пресс в своем кабинете в ЮСИА. С большой скоростью телекс гнал «пустышки».

Ситон посмотрел в окно и не увидел там, как всегда, ничего интересного. Вновь взял телексную ленту. Начали передавать погоду.

Ситон решил дождаться конца сообщения и сорвать длинный и никому не нужный кусок ленты, уже выползшей из телекса. Наконец сводка кончилась.

Телекс отбил:

Ситон оторвал ленту и швырнул ее в мусорную корзину.

Мишель еще раз взглянул на часы — «омекс-аутоматик» на моднейшем браслете, надетые специально для торжественного случая. Сегодня Мишель должен был сделать предложение Саусан, здесь на скамейке под старым эвкалиптом, гладкий ствол которого был исчерчен арабскими, английскими и французскими надписями, оставленными студентами многих выпусков Американского университета Бейрута. Эвкалипт каждый год сбрасывал кору, как змея кожу, словно хотел освободиться от этих надписей, шутливых и задорных, любовных и печальных, философских и скабрезных, но студенты знали его натуру, и надписи врезались глубоко в тело дерева, оставаясь на нем навечно.