— А ты говорил, что Сами…

— Не ошибается? — зло перебил его Селим, бывший сегодня явно не в духе. — Не ошибается… когда не захочет!

— Так что же… по-твоему, он… захотел ошибиться? — удивился Мишель. — А потом захотел исправить ошибку? Не понимаю.

— Ладно, не понимай, — мрачно отмахнулся от него Селим и встал. — Твое счастье. Недаром говорят, что дуракам везет…

— Ну вот, — обиделся Мишель, — ты не в настроении, а я виноват.

— Извини — смягчился Селим, — я сегодня действительно не в духе. Не люблю, когда вдруг что-то не ладится в последний момент! Ошибка оказалась и в схеме «игрушки» того парня, с которым я работал до тебя. А теперь он в раю наслаждается тем, чего никогда бы не имел на нашей грешной земле. Понял?

Мишель, испугавшись неожиданной догадки, приподнялся:

— Не может быть!

— А вот это мы с тобой сейчас проверим, — решительно сказал Селим и приказал Мишелю: — Поехали!

— Но в чем дело? — Мишель решился спросить, лишь когда они отъехали от кафе и свернули на набережную.

— Не хочу расплачиваться за чьи-то ошибки, — буркнул Селим, прибавив скорость, и Мишель умолк, поняв, что расспрашивать его сейчас бесполезно.

Движение по набережной было небольшое, утренний час «пик» миновал. Они проскочили ее за несколько минут и въехали в Узай, бедный шиитский район, населенный рыбаками, ремесленниками и мелкими торговцами. На бетонных фонарных столбах, разделяющих широкую пыльную улицу на две встречные полосы, висели зеленые и черные флаги. На стенах одноэтажных и двухэтажных бетонных домишек красовались портреты шиитского имама Мусы Садра, несколько лет назад исчезнувшего при таинственных обстоятельствах при поездке в одно арабское государство, и черно-красно-зеленые эмблемы созданной им в семидесятых годах организации «Амаль».

Селим проскочил Узай с ходу, благо и здесь движение было небольшое, и понесся по ровному и прямому шоссе вдоль пустынных песочных пляжей, подступающих к коричнево-зеленому от густых водорослей барьеру скальных обломков, которые окатывали пологие пенистые волны. На обочине шоссе через несколько сот метров друг от друга стояли легкие сараюшки, те, что бейрутцы в насмешку называют «кафе-тротуар». Сейчас было то, что называется «мертвое время», и хотя кафе были открыты, в них никого не было. Пустынны были и пляжи — грязные, заваленные мусором.

Селим выбрал место между двумя «кафе-тротуар», дальше всех отстоящих друг от друга, и затормозил.

— Здесь, — сказал он самому себе и вылез из «фольксвагена».

Пока Мишель вылезал из машины, Селим открыл багажник и осторожно взял оттуда приемники прямо вместе с тряпками, на которых они лежали.

— А ты возьми вот это…

Он кивнул Мишелю на небольшой деревянный ящичек желтого цвета с красным крестом на крышке, который Мишель принял за дорожную аптечку. Не оглядываясь на Мишеля и не дожидаясь, пока он закроет багажник, Селим стал спускаться по невысокой щебеночной насыпи к пляжу. Оказавшись на песке, он быстро пошел к видневшимся неподалеку бетонным развалинам то ли рыбацкого домика, то ли сторожки, и Мишель пошел туда же, удивляясь, зачем Селиму ящик-аптечка и почему он так осторожно несет «игрушки», переданные Валидом.

Вдали в море глухо громыхнуло, и из воды поднялся высокий белый столб. Это глушили рыбу местные рыбаки. Законом такое запрещалось, но теперь в Бейруте каждый, у кого было оружие, был законом сам себе, и только газеты лишь время от времени вздыхали по поводу экологического разбоя, творящегося у ливанских берегов.

Пока они дошли до развалин, в море еще дважды громыхнуло и глухое эхо отразилось от невысоких лысых гор, сползающих к морю в полутора километрах от кромки пляжей. Эти взрывы давно никого здесь не беспокоили. Две чудом уцелевшие стены домика, к которому они подошли, еще держались под углом друг к другу. Бетонный пол внутри был освобожден от обломков рухнувшей крыши, а вместо нее кто-то натянул навес из вылинявшей, когда-то красной, грубой ткани. Под навесом лежали два закопченных бетонных обломка, служивших примитивным очагом.

Селим вошел в развалины, огляделся и направился прямо в угол. Здесь он присел на корточки и осторожно опустил на бетонный пол тряпки, в которых принес приемники. Потом кивком головы показал Мишелю, чтобы тот положил рядом с ними желтый ящик-аптечку. Когда Мишель сделал это, Селим откинул крышку ящика, и Мишель с удивлением увидел там не медикаменты, а аккуратно разложенные по ячейкам-отделениям инструменты: набор отверток — от миниатюрных до среднего размера, маленькие кусачки и плоскогубцы, пинцеты и зажимы, пилочки, напильнички, приборы для измерения напряжения и силы тока, пучки разноцветных проволочек, изоляционная лента, лампочки для карманного фонаря и две полутораваттные батарейки.

Селим внимательно осмотрел содержимое ящика.

— Положи-ка эти камни друг на друга, — велел он Мишелю, указав взглядом на обломки бетона, служившего очагом.

Мишель водрузил один обломок на другой, и получилось что-то вроде невысокого столика или верстака, на который Селим и положил тряпки с приемниками. Тут же хватило места и для желтого ящика. Присев на корточки перед импровизированным столиком, Селим принялся внимательно разглядывать приемники, сначала один, затем другой, осторожно поворачивая их перед своими глазами и даже, как показалось Мишелю, принюхиваясь. Наконец он поднял взгляд на Мишеля и протянул ему один из приемников.

— Возьми пока эту «игрушку», парень, отнеси ее подальше отсюда. Положи где-нибудь между камнями, отойди и никого к ней не подпускай. И чтоб ко мне ты тоже не подходил, понял?

Мишель послушно взял приемник, с недоумением глядя, как Селим в раздумье легко касается своими длинными тонкими пальцами то одного инструмента, то другого, мурлыкая про себя модную песенку.

Наконец Селим остановил свой выбор на тоненькой маленькой отвертке с прозрачной пластмассовой ручкой, в которой виднелась пружинка сопротивления, взял ее и придвинул к себе «Сони», собираясь вскрывать корпус приемника.

— Ты что! — ужаснулся Мишель. — Тебе же сказал Сами…

— А ты еще здесь? — искренне удивился Селим. — Я же тебе сказал, парень… Уходи!

— Но… Сами же сказал, что… можно взорваться!

— Если один человек сумел закрыть это… — (Селим пренебрежительно кивнул на приемник), — и не взорвался, то, значит, другой может открыть и… не обязательно взорваться. Надо только понять, что здесь к чему!

В голосе Селима были уверенность и злость. Черты его обострились, ноздри раздувались, он подобрался и напрягся, как породистая охотничья собака, сделавшая стойку.

— Ну что стоишь? — вдруг грубо крикнул он Мишелю. — Уходи!

И, смягчившись, добавил:

— Да иди же отсюда, парень! Я сам тебя позову, когда разберусь, что нам с тобой приготовили Дед и Сами.

«Опять Дед, — подумал Мишель, — опять у него эта навязчивая идея!» Но мешкать не стал: Селим уже освободил «Сони» от кожаного чехла и опять внимательно осматривал корпус приемника, мягко ощупывал его кончиками нервных пальцев. Наконец он удовлетворенно хмыкнул, положил приемник перед собою и уверенно взял отобранную им заранее тонкую отвертку.

— Здесь, — сказал он сам себе и поднес отвертку к боковой стенке приемника.

Дольше Мишель уже оставаться не решился — этот сумасшедший знал, на что шел, но умирать вместе с ним или в лучшем случае остаться калекой Мишель не собирался. И если этот упрямец решил наплевать на предупреждение Сами, пусть пеняет на себя. Правильно все-таки сказал о нем Джеремия Смит — парень с фантазиями!

Держа на вытянутых руках приемник, Мишель поспешно выбрался из развалин и отошел метров на пятьдесят к морю, к источенным волнами обломкам скал, обнаженным отливом. Найдя между ними подходящую расщелину, Мишель положил туда приемник, затем удалился метров на двадцать и присел на полузанесенную песком лысую покрышку от тяжелого грузовика так, чтобы держать в поле зрения одновременно и развалины домика, где остался Селим, и расщелину, куда спрятал свой «Сони».