В компаунде[9] университета, основанного еще в прошлом веке американскими миссионерами, стояла тишина, нарушаемая лишь щебетанием птиц в кронах старых деревьев, птиц, слетевшихся в университетский парк со всего Бейрута, где каждый мальчишка считал своим долгом охотиться на них с малокалиберной винтовкой. Посыпанные гравием широкие аллеи то спускались, то поднимались по склонам пологих холмов, на которых стояли старомодные университетские корпуса, сырые извилистые тропинки убегали в чащу парка, тщательно ухоженные клумбы радовали глаз красками экзотических цветов, аромат которых кружил голову.
Компаунд отгородился от города могучей каменной стеной, и у решетчатых ворот всегда стояли полицейские или солдаты. С университетских холмов, плавно нисходивших к набережной, открывался прекраснейший вид на море, на башню маяка, под которой был сооружен проточный бассейн. К бассейну из компаунда вел подземный ход — узкий тоннель, проложенный от спортивных площадок под набережную и открывавшийся в ее наружной, противостоящей морским волнам стене. Вход в тоннель тоже охранялся — администрация университета старалась закрыть компаунд для чужаков, словно таким путем можно было оградить студентов от политических страстей, уже с 1976 года бушевавших в Бейруте и во всем Ливане. Страсти эти проникали и в университет, и порой на его территории происходили ожесточенные стычки между студентами — членами враждующих партий, которых в Ливане развелось бесчисленное множество.
Дело доходило до стрельбы и поножовщины, и тогда в компаунд вызывали жандармов из знаменитой «16-й бригады», когда-то являвшихся основой правопорядка в Бейруте, но теперь, как горько шутили бейрутцы, занимавшихся главным образом охраной собственных казарм. Правда, в университетский компаунд они врывались бесстрашно, зная, что никакого сопротивления им здесь оказано не будет.
Разогнав дерущихся и схватив десяток первых попавшихся под руку студентов, жандармы удалялись. Арестованные через несколько часов возвращались в компаунд, где похвалялись своими синяками и шишками перед восхищенными их героизмом студентками. Но надо признать, что такое происходило нечасто, и большинство студентов прилежно грызло гранит науки, стараясь как можно скорее окончить учебу, получить диплом и уехать в какую-нибудь арабскую страну, а то и вообще куда-нибудь в Африку или Латинскую Америку зарабатывать большие деньги и наслаждаться сладкой жизнью, знакомой им по коммерческим американским фильмам, наводняющим кинотеатры Бейрута.
Об этом же мечтал и Мишель Абду, последний год изучавший в университете медицину.
В политику Мишель старался не вмешиваться. Он был из богатой христианской семьи, имевшей большие земельные владения в Южном Ливане и жившей доходами, получаемыми от арендаторов-издольщиков, большинство которых были мусульманами-шиитами, темными бедняками. Из поколения в поколение род Абду округлял свои владения, а чтобы не дробить их между многочисленными членами семейства, завел твердое правило: один из членов семьи управляет всей землей, а доходы делятся между всеми по договоренности.
Вот и сейчас старший брат Мишеля жил на юге, занимаясь землей, еще двое жили за границей — в США и Канаде, а Мишель, самый младший, получал доходную профессию в Американском университете и мечтал отправиться с докторским дипломом в Саудовскую Аравию, где можно за короткий срок заработать бешеные деньги — богатые шейхи от скуки любили лечиться. Но одинокому ливанцу, да еще христианину в стране ислама пришлось бы нелегко, и поэтому Мишелю необходимо было жениться.
Ему было уже двадцать шесть лет, и он любил Саусан, самую прекрасную девушку в мире, студентку того же Американского университета, последний год изучавшую искусство и мечтавшую стать актрисой. Мишель влюбился в нее, когда она выступала в «Братьях Карамазовых» — спектакле, поставленном студентами ее факультета на университетской сцене. Саусан играла Грушеньку, и Мишель был потрясен-то ли ее игрою, то ли образом, созданным гением Достоевского, а скорее всего — и тем, и другим сразу.
С тех пор Мишель стал исподволь разузнавать об этой высокой и стройной студентке с большущими, черными, как самая глухая ночь, глазами, с длинными, спадающими на плечи, тщательно ухоженными каштановыми волосами, волнующе хрипловатым грудным голосом и, судя по тому, как она командовала своими подругами, решительным и гордым характером. Сам Мишель бы мягок и добр. Его всегда тянуло к сильным натурам — может быть, это было неосознанное стремление укрепиться с их помощью самому, а может быть, и инстинкт самосохранения слабого существа, надеющегося укрыться от жизненных бурь за спиной сильного. Мишель не отдавал себе отчета в том, что тянуло его к Саусан, но тяга эта становилась все сильнее с каждым днем, и тогда, наконец, он признался самому себе, что влюбился, что жить без Саусан он не может.
В университетской библиотеке, в столовой, в аллеях университетского парка, на теннисном корте, в бассейне Саусан отныне видела грустные голубые глаза полноватого блондина. Он попадался ей везде и всюду и поспешно отступал, освобождая дорогу, когда они сталкивались. Объяснений такому поведению не требовалось, его быстро заметили и подруги Саусан, а затем и другие студенты. В конце концов отыскались и доброжелатели, которые помогли Мишелю заговорить с красавицей.
Сначала Мишель заикался, голос его дрожал, он не знал, куда деть свои большие руки, краснел под ее пристальным, чуть насмешливым взглядом. Вскоре Саусан начал забавлять этот робкий парень, так не похожий на других студентов: напористых, шумных, вспыльчивых. Она уже знала от подруг, кто он, и единственно, что мешало ей, — его вера, он был христианин.
Сама Саусан была из друзов[10], горного народа, живущего на склонах и вершинах хребта Ливан, гордого, независимого и воинственного. Друзы откололись от ислама много веков назад, но считали себя мусульманами, несмотря на то что ислам их таковыми не считал. Между друзами и христианами шла давняя и кровная вражда. Христиане упорно стремились в друзские районы, их тянула туда плодородная земля. Друзским феодалам выгодно было сдавать землю в аренду крестьянам-христианам, покорным, трудолюбивым, готовым от зари до зари отвоевывать у скал полоски карнизов, чтобы создавать пригодные для посевов и садов террасы.
Но с годами проникновение в горы чужаков становилось все более раздражающим — друзская община привыкла жить по своим скрытым законам и тайным обычаям. Простодушные и прямые горцы не могли конкурировать с христианами, возглавляемыми хитроумными маронитскими попами[11], за которыми стоял Ватикан с отцами-иезуитами. Христианские монастыри, один за другим возникавшие на проданных феодалами землях, становились сильнее и влиятельнее, чем друзские феодалы и эмиры. И, наконец, маронитские попы начали обращать в христианство горных жителей!
Недовольство переросло в ненависть. И достаточно было малейшей искры, пустякового столкновения, чтобы начаться резне. Пылали христианские и друзские деревни, взлетали на воздух стены монастырей и горные гнезда феодалов! Это началось в шестидесятых годах прошлого века, но и потом кровавые счеты много раз сталкивали христиан и друзов.
Саусан выросла в культурной семье. Ее отец был сначала учителем, потом стал инженером-строителем. Два брата учились за границей, а старшая сестра работала в Бейруте — в большой и влиятельной газете, склонявшейся влево. В университетском компаунде религиозные столкновения всячески предотвращались: иностранные профессора и преподаватели проповедовали веротерпимость, студенты-христиане, мусульмане и друзы — мирно соседствовали на лекциях, в библиотеке, на спортивных площадках, вместе учились, сдавали экзамены, получали дипломы, мечтали о тех днях, когда в паспортах ливанцев будет упразднена графа — «религиозная принадлежность», а ливанское государство будет строиться не на конфессиональной[12] основе.
