Да еще эта Зойка… Ведь говорил же: не приходи. Куда там! Когда они с ребятами пришли, она уже на пристани высвечивала. А как бы просто без нее-то. Ребята шутили, дурачились, и хоть было им тоже не ах как весело — виду не показывали. А Зойка стоит и молчит. Только глядит своими голубыми (хорошие у нее глаза, что там ни говори!), и все. И ладно бы все — в глазах слезы блестят. А что я ей мог сказать? Накануне же длинный разговор был и наказ строгий: не приходить. Нет же… Ни к чему, совсем ни к чему. И себе лучше не сделала, и я вот гляжу на Ангару, а ее глаза вижу…
Пароходик сделал один поворот, другой, и стройка совсем скрылась из глаз. Лесистые берега теперь кое-где подступили поближе. Только… только, как это понимать? Еще до перекрытия Ангары в газетах писалось, что полным ходом идет подготовка ложа будущего моря. Но тогда почему же эти леса — не какие-то отдельные деревья, а целые леса! — остались невырубленными?! А ведь уже начало затоплять, и, значит, они так и уйдут под воду? Как это объяснить? Как и чем оправдать?.. Впрочем, за оправданиями дело не станет, они всегда находятся. Надо думать, найдутся и на этот раз: когда, мол, большое дело делается, до всех мелочей руки не доходят. Тем более что в недалеком времени эти «мелочи» вода скроет…
А в этом месте, да и выше, много островов на Ангаре было. Может, сейчас как раз над ними проходим… Жалко живность всякую, какая на них была, птицы, те улетели, а зверье?.. На одном острове и вовсе люди жили. Большое селение: по-сибирски добротные дома с садами и огородами, клуб посреди села, школа на околице… А ведь и над этим островом тоже сейчас вода…
Не пойти ли в ресторан? Вон там, как раз у окна, и место свободное, видно будет не хуже, а поесть толком с самого утра не довелось…
Он прошел в ресторан, занимавший носовой салон пароходика, сел на запримеченное место.
Так… Значит, нас обслуживает бригада коммунистического труда. Великолепно! Выходит, этому плешивому дяде, моему соседу, девчонка не просто сто пятьдесят и бифштекс принесла — она еще и сделала это соответственно своему званию. Принесла не просто из дымной кухни, или, как это здесь называется, камбуза, а как бы из завтрашнего далека. Романтично!.. До чего же любим мы всякие громкие слова. Хлебом не корми! Продает девчушка носки и зубные щетки, но, оказывается, не просто продает, а еще и вместе с тем борется за звание ударника коммунистического труда. Дворник улицу метет, однако не думай, что он просто метлой машет — он тоже борется за звание… А ведь надо бы обращаться с этим словом поаккуратнее.
Итак, будем есть бифштекс, поджаренный по-ударному.
Бифштекс оказался почти вкусным. Правда, трудно сказать, кому тут надо было отдать должное — искусству повара или волчьему аппетиту Дементия.
2
Откуда-то со стороны послышалось:
— Да вон два классных места!
Загляделся на ангарские берега и не заметил, как лысый ушел (он еще раньше расплатился), а теперь, похоже, те два типа к моему столу прицеливаются.
— Свободно?
Ну что сказать, если и в самом деле свободно?! Да и обед у меня все равно к концу…
Тот, что спрашивал, неприятный какой-то. И не в том дело, что не красавец, — глаза у него какие-то пустые, рыбьи, будто он уже глядит на белый свет не меньше тыщи лет — все-то они видели, ничего для них не внове. Вон только разве по девчонке-официантке стрельнул — огоньки в них вроде затлели а на лбу что-то отразилось, словно бы мысль какая проблеснула.
— Ничего кадр! — это дружку своему.
Не больно глубоко копнул! Такие мысли скоро и электронный мозг робота выдавать будет.
Дружок, как теперь видно, совсем другое дело. Даже, пожалуй, симпатичный парнишка: рыластый такой, ушастый, открытый, глаза живые, любопытствующие. (Хорошо писать таких, прямо бы вот хоть сейчас начал.) Жаль, не он, а тот старшо́й — это-то сразу видно, — а парнишке — хочется не хочется — приходится подстраиваться.
— Ну, начнем с главного. — И в голосе-то у него чувствуется власть, превосходство, словно он лейтенант или уж, на худой конец, старшина, а дружок если и не рядовой, то не выше ефрейтора. — Полкило потянем?
— Как бы перебора не вышло, Жека, и трехсот хватит.
— Мужайся, Харя, что за малодушие! Ты же покоритель Ангары, ты же ударник, почти герой!.. Затверждено: полкило. А на закусочку попросим эту девочку омулька нарисовать… Лимончик ба!
— Лимончиком будешь закусывать в Москве. Потерпи, теперь недолго.
Ну, Жека — это понятно, должно, Женькой зовут. А Харя — это на что подумать — Харитон, что ли? И почему не знаю ни того, ни другого? Ну не то чтобы по имени-фамилии, а просто даже и видеть вроде не приходилось… Однако чему удивляться: на стройке нас не сорок человек, а сорок тысяч… Нет, уже не нас, а их.
Подошла официантка, и Жека не то чтобы оглядел, а прямо-таки ощупал ее своими рыбьими глазами — аж в краску девчонку вогнал.
А когда та ушла, обернулся к Дементию.
— Что, корешок, такой смурной? — спросил запросто, будто они были если и не друзья, так хорошие знакомые. — Давай присоединяйся. — И этаким купеческим жестом: смотри, мол, какая широкая натура! — булькнул в стакан.
Дементий не успел остановить руку парня и почел за лучшее промолчать.
— Для начала надо бы за что-то идейное, — продолжал разглагольствовать Жека. — Может, за плотину? Пусть она стоит мильён лет!
— И наши кубики в ней есть! — Харя вздохнул и разом погрустнел.
— Мы до своей отметки достроили, — словно бы утешил его дружок. — Мильён лет!
Пьет привычно, со смаком. Не то что Харя: тот храбрится — вот, мол, я какой ухарь! — а рожу кривит, будто касторку глотает, аж уши шевелятся.
— А ты что не пьешь? И без нас достроят. Пей, не журись.
Лапоть лаптем этот Харя, а смотри-ка, ровно бы мысли его прочитал!
— Он не о плотине — о девахе. — Жека тонко так, интеллигентно (это он думает, что тонко) улыбнулся, а на самом-то деле просто ухмыльнулся. — Видал, Харя, какая шмакодявочка его провожала?
— Девчонку, парень, оставь.
Сейчас ему по морде дать или немного погодя? Можно и сейчас, а только куда торопиться. Морду я ему все равно набью, так что можно и обождать. Послухаем трошки, о чем еще будут гутарить эти гарные хлопчики. Може, шо и интересное услышимо…
— Мой папахен тоже — это уж точно! — встретит меня далеко не с распростертыми…
Это говорит Харя. Только о чем они? Видно, что-то пропустил.
— Отсталый народ!.. Недопонимают.
Жека и закусывает как-то уж очень умело, профессионально; ты смотри, каким мудрым чередом у него все идет: омуль, лучок, огурчик, опять омуль.
— Никакого чутья, никакого понимания движений души молодого поколения. Темнота и невежество.
И языком успевает работать дай бог… Только о чем, о чем это они? Надо спросить…
— Это кто же отсталый народ?
— Предки наши, — Жека усмехнулся, а вышло — как хрюкнул. Интеллигент! — Время идет быстро, и они за ним не успевают.
— Это интересно!
«Вот так, правильно, — сам себя похвалил Дементий. — Не горячись. Успеется».
— Это очень интересно! И кто же, сели не секрет, твой отец?
— Ну, допустим, фрезеровщик. — Жека явно не понимал, с чего это вдруг Дементия заинтересовала биография его «предка».
— И на фронте он у тебя был? — продолжал ставить вопросы Дементий.
— Был и на фронте.
— А у тебя, Харя?
— Ногу там оставил да три ребра, — опять погрустнел парень. И вот когда это самое ухарство с его физиономии сходит, ну совсем симпатичным малым делается.
— Значит, так получилось: отец тебя вырастил, выучил, а теперь отстал?
Жека понимает, что его, а не Харю спрашивают.
— Да, отстал, — отвечает с этаким вызовом.
— И не может понять движений твоей молодой души?
— Да ты чё прицепился?
— Нет, ты скажи: от кого и от чего он отстал?
— Я говорю отчепись. От меня и вообще от жизни отстал.
— А ну встань, сопля!
— Это еще зачем?
