А еще и потому, наверное, Николай Сергеевич не стал дожидаться жены и сына, что идти домой ему сейчас не хотелось. Несостоявшийся разговор с Вадимом теперь уж определенно не состоится. Если они с матерью еще до суда в один голос спрашивали: «А что, собственно, произошло?» — то теперь суд вполне авторитетно и официально подтвердил, что действительно ничего не произошло. Ребячья шалость, не больше.

В «Вильгельме Телле» отец должен был попасть стрелой в яблоко на голове сына. Пролетит стрела хотя бы на сантиметр выше яблока — смерть отцу; пройдет на сантиметр ниже — яблоко-то на голове! — смерть сыну. Те сантиметры имели высокий трагедийный смысл. А какой, хотя бы обыкновенный человеческий, смысл имеет тот сантиметр, благодаря которому Джим-Яшка фактически избежал наказания: два года условно — разве это наказание?! Будто перед ним стояла задача пырнуть ножом как можно ближе к области сердца, но не задеть самого сердца. И поскольку, мол, ты задачу эту успешно выполнил, мы тебя для вида пожурили, и можешь продолжать дальше в том же духе…

Ну а уж если за нож последовало чуть ли не символическое наказание, что говорить о какой-то шапке или бесплатном катании на такси?! Нашелся тот таксист, и суд, словно бы в насмешку, постановил взыскать с пассажиров те два рубля семьдесят копеек в его пользу. Будто все и дело-то в этих рублях и копейках!..

Целая книга — уголовный кодекс: сотни страниц, сотни различных, на все случаи жизни, статей. Но, оказывается, нет в этой премудрой книге статьи, по которой бы каралось унижение человека человеком…

Вспомнилась история, которую Николаю Сергеевичу года два назад рассказывали в одном селе.

Тракторист-пьяница терроризировал свою семью. Напиваясь по праздникам, по его же собственному выражению, до изумления, он гонялся с топором за женой, держал в смертельном страхе детей. Так продолжалось довольно долго. Жена пыталась жаловаться в милицию: укоротите буяна! В милиции сказали, что могут провести с мужем воспитательную беседу или — самое большее — посадить на пятнадцать суток. А привлечь к ответственности за угрозы и размахивание топором — нет такой статьи. «Ну хоть на пятнадцать суток. Может, одумается». Мужика посадили, время для обдумывания своего поведения у него и впрямь было. И что он надумал? Если и раньше характер у него был не слишком мягким, вернулся он из райцентра домой и вовсе зверь зверем: «Дура баба! Какая прибыль тебе от того, что я две недели тротуары подметал, а не на тракторе работал? Да я бы минимум сотню заробил — и выпить было бы на что, и тебе бы, много ли мало ли, перепало… Ну, теперь держись, кровавыми слезами тебе эти пятнадцать суток отольются!..»

Увы, это была не пустая угроза. Жена у него работала дояркой. А тут вскоре подоспел праздник животноводов. И вот в застолье ему померещилось, что жена что-то уж больно весело рассмеялась на какую-то шутку зоотехника. «Не иначе у них шуры-муры», — решил опьяненный всего-то скорее не столь ровностью, сколь вином супруг. И когда они вернулись с праздника домой, в кровати, прямо на глазах у детей, зарубил жену топором. Дали ему восемь лет; осиротевших детей — мальчика девяти и девочку семи лет — отдали в детдом. Пишет покаянные письма соседям, но винит в содеянном больше милицию, чем себя: почему сквозь пальцы смотрела на его художества, почему вовремя не остановила… Печальная история. Да и если бы одна такая история!

Неужто и в самом деле нет никаких прав и возможностей защитить человека от нависшей над ним и громогласно заявленной угрозы? Точно так же — и от издевательства? И только потому, что оскорбление, нанесенное человеку, к делу не подошьешь, а топор, которым размахивает дебошир, — пока еще не вещественное доказательство? Вот когда им будет кто-то зарублен, тогда — другое дело…

Николай Сергеевич попытался припомнить хотя бы один случай наказания по закону за оскорбление человеческого достоинства или за тот же топор, нож, который заносится над человеком, и не вспомнил. Может, где-то кого-то и судили, но он о таком не слышал, не читал в газетах. А вот как милиции терпеливо выжидает, когда угроза будет приведена в исполнение, и только тогда схватывают убийцу за руку, когда эта рука уже опустила топор или нож на жертву, о таком и читать и слышать приходится довольно часто…

«Стой, стой, а куда это меня занесло?»

Николай Сергеевич огляделся: бог ты мой, угол Петровки и Страстного бульвара! Вроде бы и не собирался на работу заходить, а смотри-ка, ноги сами принесли. Ладно, зайду. Заодно и жене позвоню — все будет оправдание, почему не сразу домой пошел…

В редакции царила обычная для второй половины дня рабочая суета: из открытых дверей кабинетов доносились автоматные очереди пишущих машинок, надрывались телефоны, по коридорам туда-сюда — из редакции в типографию, из типографии в редакцию — сновали быстроногие девушки с гранками и подписными полосами. То и дело слышалось: «Повис хвост в двадцать строк!», «Этот абзац совсем опустить, а этот перебрать петитом!», «Где подтекстовка под фото?», «Выпускающий просит сменить шапку», «А это — загоните в подвал…» И все спешат, все нервничают: через какой-нибудь час-два сверстанная и вычитанная полоса должна быть полностью готова к печати!

Если с утра сотрудники редакции могли позволить себе зайти один к другому, обменяться новостями, а то и за чашкой неспешно сваренного на электроплитке кофе рассказать свежий анекдот, то к концу дня и то и другое становилось недоступной роскошью. Словно бы какая-то невидимая рука каждый день запускала редакционный маховик, и он, постепенно набирая обороты, к вечеру развивал такую неодолимую инерцию движения, что людям уже не оставалось ничего, кроме как подлаживаться под эти все убыстряющиеся обороты колеса, быть в полном у него подчинении.

Проходя коридором в свой кабинет, Николай Сергеевич с некоторым удивлением ощутил, что объемлющий со всех сторон рабочий гул действует на него успокаивающе. Он как бы приобщал его к знакомому вращению редакционного маховика и настраивал на свой привычный лад.

В завтрашнем номере газеты никаких материалов по его отделу не стояло. А после только что виденного и слышанного в суде заняться каким-то мало-мальски серьезным делом он был не в состоянии. Так что в редакцию можно было и не приходить. Но уж коли зашел, надо, хоть для вида, немного побыть.

Николай Сергеевич сел за свой стол, машинально выдвинул один ящик, другой. На глаза попались читательские письма. Некоторые уже давненько лежат. Может, скоротать время и хоть немного отвлечься — на них ответить?

Отвлечься — видно, такой уж тяжелый день! — не удалось.

Первое письмо было простым: какой-то хваткий парень просил адрес девушки, фотографию которой поместила газета. Второе письмо тоже достаточно было принять к сведению: в нем уточнялась общая урожайность по одному колхозу на Кубани (об этом колхозе Николай Сергеевич еще летом писал). Третье же словно бы продолжило его теперешние мысли.

Рабочий одного из московских заводов писал, как в электричке к нему пристали

Дальше рабочий писал, что после этого случая в электричке кончилась его спокойная жизнь. Вот уже полгода таскают по следователям.