Особенно ужасным, почти противоестественным, казалось Николаю Сергеевичу начинающее входить в моду боление среди женщин. Когда он слышал — здесь ли вот в столовой или по телефону — пересуды жены с одной своей знакомой о вчерашнем матче, ему хотелось волком завыть: ну неужто не о чем больше говорить!

Поужинав, Николай Сергеевич пересел в кресло и тоже некоторое время смотрел матч с бразильцами. Но то ли громкие восторги жены и ее подсказки футболистам, кому и как бить по воротам, то ли постоянное возвращение в мыслях к Вадиму, а может, то и другое вместе мешало сосредоточиться; он вроде бы внимательно смотрел на взлетающий и падающий мяч, на бегающих сломя голову футболистов, а уловить общий ход игры, понять смысл той или другой комбинации не мог.

Больше-то всего, наверное, отвлекал Вадим, этот его трусливый умысел избежать встречи или по возможности дольше оттянуть ее. Да, трусливый, и по-другому не назовешь. Сын-то, ко всему прочему, оказывается, еще и трус!.. Ну, оступиться каждый может, ладно. Но будь мужчиной, наберись храбрости сказать об этом! А прятать голову под крыло…

Увидев тогда сына прикорнувшим на диване, Николай Сергеевич подумал: ну, слава богу, узел с Вадимом начинает развязываться. Теперь он понимал, что если тот милицейский узел и начинает развязываться, то в его отношениях с Вадимом, в самом Вадиме идет все как бы наоборот. Не затягивается ли тот узелок еще туже?! После этой игры в прятки вряд ли надо ждать от сына прямого, открытого признания… Впрочем, что гадать, завтра все выяснится. Завтра — воскресенье, и, хочет того Вадим или нет, они поговорят.

— Ну, бей же, бей! — горестно простонала жена в своем кресле. — Ну разве так можно?! Ведь верняк был, натуральный верняк!.. О господи, аж сердце схватило…

Она протянула руку к журнальному столику, взяла с него заблаговременно приготовленный пузырек с валидолом, сунула таблетку под язык.

Судьба футбольного матча, похоже, ее волнует куда больше судьбы сына! Она-то уверена, что если сын дома — значит, все в порядке, значит, и волноваться за него нет причин…

Почти весь нынешний день Николай Сергеевич провел в милиции. В первый-то раз корреспондентским удостоверением он всего лишь прикрылся. Нынче он был там уже как корреспондент. Он будет писать! Николай Сергеевич пока еще не решил, какой материал возьмет он для своего очерка и в какой форме тот материал изложит. Может, об этой компании, об этом случае — как-никак, а ведь и его сын здесь замешан — он писать и не будет. Случаев и других много, хоть отбавляй. Он напишет большую статью о воспитании молодежи вообще. И отдельные случаи понадобятся лишь для иллюстрации. Главное не в них, главное, чтобы в статье были мысли о современной молодежи и о том, почему «случаев» год от года становится не меньше, а больше…

Еще с первой встречи проникшийся к нему доверием лейтенант познакомил его с некоторыми следственными материалами. Знает теперь Николай Сергеевич и как было в тот злополучный вечер со «снятием шапки». Так что ему от Вадима хочется услышать не подробности нападения на неизвестного для них заводского парнишку, а совсем-совсем другое…

— А-а, мазепа! — опять простонала жена. — Уж не мог поточней…

«Мазепу» современные болельщики, кажется, употребляют в значении устаревшего «мазилы»… А я даже и не заметил, что наш форвард промахнулся. Нет уж, видно, нынче я не в достаточно спортивной форме для настоящего боления спортом… Пойду-ка лягу, почитаю. А результат игры по ее окончании домашний знаток футбола все равно мне доложит, даже еще и со своими авторитетными комментариями…

Наутро Вадим поднялся даже раньше Николая Сергеевича. Должно быть, он и сам понял, что, сколь ни оттягивай неприятный разговор, все равно его не избежать.

— Доброе утро, папа! — выходя из ванной и продолжая причесываться, ровно и обыденно поздоровался он.

— Доброе утро!

И все… Ну, словно Курилы это те же Люберцы и словно они последний раз виделись не далее как вчера…

Но Николай Сергеевич не стал торопить сына. Пока хватит и того, что они наконец-то увиделись.

Во внешнем облике Вадима он не нашел каких-либо заметных изменений: все так же чисто выбрит и так же заботливо-аккуратно уложены пышные волосы. Ну, и конечно, обязательно свежая рубашка — так ведется еще с пятого класса школы. Не просто чистая — чистая может быть и вчерашняя, — а именно свежая, нынешняя.

Тихо, мирно позавтракали. Мать с сыном оживленно обменивались впечатлениями о вчерашнем «волнительном» матче, щеголяя друг перед другом своей футбольной образованностью, тонким знанием предмета. И разговор шел в таком умильном, таком прекраснодушном тоне, что будто и не Вадим вовсе, а кто-то другой недавно вернулся из «казенного дома», кто-то другой «снимал шапку» в темном переулке. А если даже это и было с Вадимом, то было так давно, что ни он, ни мать толком уже и не помнили, что именно было-то… Но вот Николай Сергеевич как-то встретился взглядом с Вадимом, и тот тут же отвел глаза, словно наткнулся на что-то острое. Значит, все же помнил…

После завтрака Николай Сергеевич спустился вниз, на первый этаж, за газетами. Не торопясь просмотрел их, взялся за принесенный вместе с газетами толстый журнал. Нет, он не будет звать Вадима, пусть тот сам придет к нему в кабинет. Так будет лучше. Сам приход уже будет началом разговора.

И Вадим пришел. Пришел будто за каким-то томом энциклопедии. Взял, унес к себе в комнату, а через полчаса принес обратно. Поставил на полку, а уходить не уходит.

— Может, поговорим, — откладывая журнал, предложил Николай Сергеевич.

Вадим — не понять: то ли облегченно, то ли обреченно — кивнул:

— Поговорим.

И вот куда-то исчез, испарился недавний футбольный авторитет, а вместе с ним и модно одетый, уверенный в себе юноша — перед Николаем Сергеевичем стоял съежившийся, растерянный, если не сказать жалкий, мальчишка. Вадим и годами вроде бы стал меньше, и ростом ниже, рубашка и то теперь сидела на нем уже не так элегантно. И такая жалость к сыну охватила Николая Сергеевича, что на какую-то секунду он даже пожалел, что настоял на разговоре. Нелегкий, надо понимать, для Вадима этот разговор! И чтобы начать его, помягче, без нажима, сказал:

— Садись, чего стоять.

И опять не стал пока ничего спрашивать у Вадима. Сам первый заговорил:

— Ну вот, побывал я на Курилах, на Ангаре. Со многими людьми повстречался, много интересного повидал. Теперь бы еще и интересно написать об увиденном!.. А ты?

— Что я? — Вадим то ли не понял, то ли сделал вид, что не понял.

— Рассказывай, как ты тут жил?

— Ничего интересного, — принимая предложенный тон, начал Вадим. — Никого не повстречал, ни в какие не то что дальние, а и близкие края не ездил…

Та секундная жалость уже прошла, и, чтобы положить конец бессмысленной игре в прятки, он хоть вроде бы и тем же тоном, но как бы на другом регистре сказал:

— Вот те раз! То на Курильские острова отбиваешь телеграмму, приглашаешь на свадьбу, то — ничего интересного, и вот уже третий день не находишь времени, чтобы — теперь уж лично — повторить приглашение.

— Извини, папа, это я тогда действительно сглупил… Под впечатлением минуты… Ты прав, ничего срочного не было.

Вадим так низко нагнул голову, что свесившиеся волосы закрыли лицо. И опять сердце Николая Сергеевича сжала непрошеная отцовская жалость… Нет, нельзя расслабляться, нельзя давать волю чувствам — это самое простое, самое легкое. «Извини», но о главном-то по-прежнему молчок.

— Ну, а говоришь, никуда не ездил, а вон как далеко заехал на такси — даже расплатиться денег не хватило…

Николай Сергеевич видел, как голова сына клонится еще ниже, но уж начал — надо сказать до конца.

— Говоришь, никаких встреч не было, а вспомни-ка, поздним вечером с дружками в темном переулке паренька в рабочей спецовке встретили.

Вадим молчал, подавленный, уничтоженный. В кабинете, среди шкафов и книжных полок, словно бы копилась, сгущалась напряженная тишина.