Он похудел, и его гордые плечи поникли. Его некогда завораживающие глаза впали и потускнели, как будто он готовится к смерти.

Если бы я не согласись на это, то потеряла его.

Это только для того, чтобы спасти его, говорю я себе. Чтобы спасти нас обоих. Я имела в виду то, что сказал на днях. Если он уйдет, у меня больше не будет интереса к жизни.

Глотая слезы, я смотрю вверх и дрожу. В коридоре, в котором я нахожусь, еще холоднее, чем в комнате, которую я только что покинула. Я обхватываю себя руками, чтобы защититься от пронизывающего холода на моей обнаженной коже. Я все еще в одном спортивном лифчике, несмотря на бесконечные лихорадочные попытки Себастьяна заставить меня надеть его куртку.

Я слаба и голодна. Через некоторое время мой желудок перестал требовать еды и теперь просто сжимается от своей пустоты.

Единственное, что придавало мне сил и бодрости, — это необходимость спасти Себастьяна и вытащить его отсюда.

Я позабочусь о том, чтобы он был в безопасности, даже если это будет последнее, что я сделаю.

Кроме приглушенного света, вокруг ни души.

Надежда расцветает у основания моего живота. Может быть, я смогу найти выход и получить помощь.

— Я хотел, чтобы Квотербек смотрел, но он потерял сознание.

Я вздрагиваю от звука, доносящегося прямо позади меня, и оборачиваюсь, мое сердцебиение учащается.

Рен стоит в тени недалеко от двери и, должно быть, был там все это время. Или, по крайней мере, с тех пор, как я вышла. Ухмылка растягивает его губы, когда он отталкивается от стены и подходит к тому месту, где я стою.

Рен в точности такой, каким я его помню с первой встречи в нашем доме несколько недель назад. Высокий, худощавый, носит черный костюм без галстука, а из-за его шеи выглядывают татуировки в виде змей, как тонкий перевод гнева, которым он может обладать. Его серьги с черными точками придают ему бунтарский образ, который противоречит всему остальному.

В то время он казался озорным человеком, который хочет неприятностей, как дети, которые замышляют бунт, а затем прячутся, чтобы посмотреть, как он разворачивается.

Меня снова охватывает то же чувство. Только на этот раз, похоже, он хочет быть там и сам стать свидетелем происходящего.

Он кружит вокруг меня, как будто я его последняя добыча. Мои конечности напрягаются, а дыхание становится тяжелее.

В прошлом мне нравилось, когда со мной обращались как с добычей, но только в рамках моих игр с Себастьяном. Только потому, что это было на наших обоих условиях. Я ни разу не почувствовала, что нахожусь в опасности, независимо от того, насколько он выходил из-под контроля или как грубо обращался со мной.

Потому что он Себастьян, и в глубине души я знала, что он никогда не причинит мне вреда.

Эта ситуация совершенно иная.

С тех пор как я встретила Рена, все, что он делал, — это причинял мне боль. Тот факт, что я понятия не имею о его мотивах и целях, держит меня в напряжении.

— Может быть, я могу облить квотербека водой, чтобы он мог смотреть, как ты прыгаешь на моем члене, — он усмехается. — Что ты об этом думаешь?

Я сглатываю комок в горле и перехожу на свой твердый тон. — Ты сказал, что найдёшь ему врача.

— Властная. Почему я не удивлен? — у него легкий акцент, когда он говорит по-английски, похожий на мамин. Что, вероятно, означает, что он родом из Японии.

Но это почти ничего не говорит мне о нем.

Я выпрямляюсь и смотрю ему в глаза. — Ты обещал вызвать врача.

— Только после того, как я трахну тебя, пока ты будешь стонать и кричать. Особенно последнее.

Больной ублюдок улыбается при мысли о том, что заставит меня кричать.

Он протягивает руку, и когда он касается пряди моих волос, я вздрагиваю, как будто меня ударило током. — Почему ты ведешь себя так отвратительно, когда мы собираемся повеселиться?

— Я не буду этого делать, пока вы не вызовете ему врача.

— Мы так не договаривались.

— Теперь да, — я скрещиваю руки на груди. — Откуда мне знать, что ты не оставишь его умирать после того, как получишь то, что хочешь?

— Ты этого не сделаешь, и в этом весь смысл, — у Рена тонкая резкая манера говорить. Он делает это медленно, почти методично, с постоянной ухмылкой на губах.

Как будто цель его существования — действовать людям на нервы и провоцировать их злую сторону.

— Я не буду этого делать, пока ему не окажут медицинскую помощь.

Он приподнимает плечо. — Тогда он просто сгниет и умрет.

Разочарование бурлит в моих венах, а сердце сжимается за грудной клеткой. Если я этого не сделаю, я не сомневаюсь, что Рен оставит Себастьяна умирать. Если я это сделаю, нет никакой гарантии, что ему помогут.

Я делаю глубокий вдох через нос и выбираю единственный вариант, который у меня есть. — Хорошо, я согласна.

Он облизывает губы. — Ты уверена? Я позабочусь о том, чтобы квотербек получил отснятый материал в какой-то момент своей жизни. Может быть, через неделю или две. Через год или несколько. Но он увидит, как ты трахаешься с кем-то другим, пока он сам валяется в соседней комнате, как слабая маленькая сучка.

Я не могу контролировать влагу, которая собирается на моих веках, но я использую это как силу, а не как слабость. — Единственная слабая, маленькая сучка здесь ты, засранец. Ты пристрелил его, чтобы он стал беззащитным, а теперь используешь манипуляции, чтобы засунуть свой вялый член. Делай что хочешь, но я позабочусь, чтобы мой отец узнал об этом. И когда он хладнокровно убьет тебя, я получу видеозапись и буду смотреть ее долгие годы.

Я дрожу, мои руки сжаты в кулаки по обе стороны от меня. Я полностью ожидаю, что Рен повалит меня на землю и изнасилует, а потом убьет. Или, может быть, наоборот.

Вместо этого он разражается смехом, запрокидывая голову назад. Звук такой громкий, что я подпрыгиваю.

— В конце концов, ты Хитори, — говорит он, закончив психотический приступ смеха, слегка качая головой. — А теперь давай.

— Куда идти?

— Увидишь.

Я упираюсь ногами в землю. — Я никуда с тобой не пойду, пока ты не скажешь мне, зачем и куда.

Он наклоняется так быстро, что я не успеваю оттолкнуться. Затем он хватает меня за руку и смотрит на меня сверху вниз, его лицо всего в нескольких дюймах от моего. — Теперь ты действительно не имеешь права голоса, не так ли? Следуй за мной тихо и без вопросов, если только не хочешь раздвинуть эти ноги здесь и сейчас.

Я хмурюсь. Значит ли это, что если я пойду за ним, мне не придется раздвигать ноги? Или, может быть, я слишком много вникаю в суть вещей.

Выкручивая руку, я пытаюсь вырваться от него, но он сжимает ее крепче, пока не перекрывает мне кровообращение.

— Отпусти меня! — я напрягаюсь.

Звук открывающейся двери заставляет меня замереть. Я смотрю в противоположном направлении и совершенно забываю о Рене и его дикой хватке.

Человек, который небрежно прислонился к дверному косяку, — последний человек, которого я ожидала увидеть в этом месте.

Хотя теперь все это имеет смысл.

Это он разговаривал со мной через дверь несколько дней назад. В то время я не могла точно его идентифицировать, потому что он звучит более аристократично и сдержанно, когда говорит по-японски, чем по-английски.

— Ты слышал принцессу, — говорит он Рену по-японски. — Отпусти ее.

Одзё-сама.

Еще раз. Он называет меня принцессой, и теперь я еще больше уверена, что встречалась с ним до этого года.

Может быть, когда я был маленькой…

— Она сопротивляется, — говорит Рен на том же языке, и это звучит смертельно скучно.

— Или ты слишком долго выполняешь простую задачу, Рен.

— Ты называешь меня бесполезным?

— Твои слова, не мои.

— К-Кай…? — я запинаюсь, прерывая их бессмысленные разговоры.

Мужчина, которого я приняла за частного детектива, переводит взгляд на меня. В отличие от насмешливого присутствия Рена, присутствие Кая безмятежно, спокойно, почти успокаивающе.