С трудом перевернув человека в бушлате, Илита пощупала пульс на тонкой кисти. Пульса не было. Или ей только так показалось? Она снова взялась за руку и на сей раз различила его: вот он, тусклый, вялый удар, за ним еще один. Илита приподняла голову человека и слегка окропила щеки водой из фляжки. Веки раненого затрепетали.

— Кто ты? Что с тобой? — тихо спросила она.

— Гу-ри-ев, — невнятно ответил человек. Он наконец открыл глаза и увидел Илиту. — Гу-ри-ев…

«Гуриев! — взволнованно подумала Илита. — Я нашла его!»

— Пи-ить… — сказал Гуриев и снова закрыл глаза.

Илита всунула ему горлышко фляги прямо в зубы. Пусть пьет. Пусть потребует от Илиты чего угодно — она все сделает, чтобы он остался жив!

Она была так возбуждена, что заговорила по-осетински:

— Таймураз? Вано фурт дэ?[4]

— Чызг уый дэн[5], — ответил Гуриев, отрываясь от фляжки. В глазах его мелькнуло удивление.

— Дон аназ, мефсымар![6] — сказала Илита, снова поднося фляжку к губам раненого. — Ты меня не узнал? Я — Илита Даурова…

Гуриев кивнул, показывая этим, что вспомнил Илиту. Он пил, закрыв глаза. На тонком горле его, словно живое существо, ходил кадык. Илита заметила это, и ее вдруг охватила такая жгучая жалость к своему земляку, к этому сильному духом человеку, что она чуть не заплакала.

А он, оторвавшись от фляжки, попытался встать. Неудачно. Рука у него подломилась, и он снова опустился на землю.

— Обними меня за шею, — сказала Илита. Она закинула руку Таймураза Гуриева себе за спину и с усилием приподняла тяжелое тело мужчины.

— Я — сам… сам…

— Самому тебе не дойти.

Они стояли теперь — Илита и Таймураз — и оба шатались: она от непомерной тяжести раненого, он от потери крови.

— Пошли, — сказала Илита, сделав первый шаг.

Нет, так ничего не получится! Легче нести Таймураза, чем вести его. Но согласится ли раненый, чтобы женщина несла его? Горский характер — он и тут мог выказать себя. Илита была уверена, что Таймураз воспротивится этому, он скорее умрет, чем позволит ей взять себя на плечи.

— Куда ты ранен? — спросила Илита. — Может быть, тебе нельзя идти?

— Можно идти, — ответил Гуриев. — Я должен идти… Я должен вывести роту из окружения…

— Не беспокойся, Таймураз, — уговаривала Гуриева Илита, — рота выведена из окружения… Бритый Барс послал нас к тебе на помощь… Немцы бегут…

Куда идти с раненым? Илита не знала, что делать. Уходить той дорогой, которой провел их сюда Федунов? Но разве они с Гуриевым осилят эту дорогу? Нет, надо двигаться вслед за наступающими матросами, двигаться на север…

Не успели они пройти и десяток шагов, как к ним подбежал рослый белокурый боец.

— Наш командир ранен? — взволнованно спросил он у Илиты.

Боец обнял Гуриева, помогая ему идти. Теперь он обращался только к своему командиру:

— Держитесь, товарищ старший лейтенант! Мы еще с вами повоюем, верно? Глядите-ка, немцы как драпанули! Сейчас артполк начнет долбать их линию обороны…

И правда, в ту же секунду где-то в вышине засвистели особенным, пронзительным свистом снаряды артполка Чичугина и Железняка. Затем горизонт окрасился вспышками разрывов.

— Так их, гадов! — радостно воскликнул белокурый боец. — Товарищ командир, видите, наши артиллеристы дают фрицам прикурить! Эх, хорошо!..

— Далеко отсюда расположение артполка? — спросила Илита у солдата.

— Да нет, близко. — Он махнул свободной рукой. — Сейчас овраг будет, потом холмик, за холмиком и стоят наши артиллеристы. Молодцы ребята! — продолжал он. — Комиссар у них — голова! Ему бы армией командовать, а не в полку комиссарить. Слышали про такого? Железняк Наум Леонтьевич.

Илита ответила:

— Не слышала…

Наум Леонтьевич Железняк? Вроде бы действительно Илита слышала о нем. Но где? Она мысленно перебрала последние события, те места, куда забрасывала ее судьба: аэродром под Лазаревским, фронтовой аэродром на Дону, эскадрилья майора Джапаридзе, госпиталь… Да-да, она познакомилась с Железняком именно в госпитале! Теперь она вспомнила.

Боец продолжал еще что-то рассказывать о знаменитом комиссаре артполка, а Илита вызвала в своей памяти те дни, когда она находилась в госпитале.

Двустороннее крупозное воспаление легких — болезнь не шуточная. Бывали часы, когда врачи сомневались, останется ли Илита жива. Она и сама пала духом: температура по вечерам скакала к сорока градусам, мучала рвота, болело сердце.

Утром, когда наступало облегчение, Илита шла к выходу из пещеры: хотелось подышать свежим воздухом, увидеть, как на склонах севастопольских холмов оседает снег, распрямляются ростки первой зелени.

И вот как-то у входа в пещеру она повстречалась с человеком, который вдруг заговорил с ней так просто, словно был знаком многие и многие годы. Незнакомец, как и Илита, носил плотную больничную пижаму. Но если Илита накинула поверх пижамы ватник, то на нем была хорошо сшитая офицерская шинель. И вообще, несмотря на то что лежал он в госпитале и лечился, по-видимому, от тяжелого ранения, выглядел он собранным, аккуратным, подтянутым.

Он спросил у Илиты, откуда она, давно ли воюет. И спросил он это так неназойливо, так по-дружески, что Илита неожиданно для себя размягчилась душой и поведала незнакомцу всю свою биографию.

Потом офицер рассказал о себе. Впрочем, он был немногословен. Скромно заметил, что воюет с начала войны и, как говорится, бог миловал: два месяца назад у него под ногами разорвалась мина, а отделался царапиной.

Илита невольно улыбнулась: хороша царапина, если ему пришлось два месяца лежать в госпитале.

— А ведь мы с вами породнились, — неожиданно сказал незнакомец. — Да, да, породнились, — повторил он, отвечая на недоуменный взгляд Илиты. — Когда вас привезли в госпиталь, нужна была кровь для переливания…

— Ну и что же? — не выдержала Илита.

— Да ничего… — Незнакомец стеснительно улыбнулся. — Взяли у меня триста кубиков…

— Значит, у меня теперь ваша кровь? — Илита взволнованно всплеснула руками.

— Выходит, что так…

Илита растерялась. Сказать этому человеку «спасибо»? Но разве эта благодарность способна выразить то чувство, которое Илита испытывала, глядя на своего спасителя. По-другому и не назовешь его никак — только спаситель.

Должно быть, незнакомец заметил смущение Илиты. Он вдруг заговорил о том, что недавно получил с Большой земли — так называли защитники Севастополя Россию — письмо от жены. Плутало это письмо чуть ли не три месяца, пока добралось до Севастополя. Но зато другого такого радостного письма он, Железняк, в жизни своей не получал: в декабре 1941 года жена родила сына!

— Не знаю, как она его назвала, — продолжал рассказывать он. — Да это и неважно. Важно, чтоб хорошим, сильным человеком вырос. — Он доверительно наклонился к Илите: — Никому я об этом не говорил, а вам почему-то захотелось раскрыть свою тайну… Написал я сыну письмо, ну вроде бы он уже взрослый и все может понять… А в письме — напутствие. Как жить ему надо, как к хорошему привыкать и как отвыкать от плохого. Я коммунист и верю, что сын мой тоже будет коммунистом… Идет смертельная схватка с фашистами, и никто не может дать гарантии, что я останусь в живых. Так вот, я написал: если убьют меня, пусть сын сделает то, чего не сделал я. Пусть все свои силы, всего себя до последней кровинки отдаст Родине, партии…

Илита смотрела на своего собеседника с восхищением. Вот мужественный человек! И самое приятное, что нет в нем и тени рисовки, зазнайства. Илите польстило, что незнакомец рассказал ей о письме из дома, о рождении сына и о своем отцовском напутствии — это ведь не каждому рассказывают.

Она подумала: «Если б у меня был сын от Харитона, я бы написала ему то же самое».