Через порог калитки, с трудом скрывая смущение, перешагнул мужчина средних лет в тщательно отглаженном сером костюме. Он глядел в сторону, словно и не замечал Илиту. Остановился, переступил с ноги на ногу, потом неловко снял фетровую шляпу, такую же серую, как и костюм. Смуглое худое лицо его казалось по-детски растерянным, темные глаза под кустистыми бровями смотрели в землю, будто мужчина что-то потерял и не мог найти. Наконец с видимым усилием он поднял взгляд и виновато посмотрел на Илиту, затем на детишек, что играли в тени яблонь.

— Здравствуй, Илита…

— Здравствуй.

Илита сразу же узнала мужчину, пришедшего вместе с дядюшкой Дзабо: это был Сала́мов, родственник Харитона.

На лицо Илиты легла тень печали: воспоминание о Харитоне, пропавшем без вести двадцать лет назад где-то во вражеском тылу, острой мгновенной болью отозвалось в сердце. За эти годы боль утраты ослабла, стала глуше, но всегда вспыхивала с новой силой, если что-то напоминало Илите о любимом.

Через минуту она справилась с собой и смогла даже пошутить:

— Вы ко мне в детсад с направлением? — спросила она. — К сожалению, принять вас не могу: у меня свободных мест нет.

Гости подошли к круглому столу в тени цветущей яблони. Деревья уже отцветали, и на столе стаей белых бабочек вздрагивали, колыхались под ветром лепестки яблонь.

— Ты все шутишь, сестра, — с укором сказал Илите Дзабо, присаживаясь к столу. Он поставил палку между колен, положил на стол, прямо на яблоневые лепестки, свои большие, натруженные полувековой работой руки. — Ты шутишь, а человеку, — он кивнул на Саламова, — не до шуток. Да, — повторил он, — ему не до шуток, вот почему я и пришел к тебе…

— Ко мне? — подхватила Илита, поправляя растрепавшиеся на ветру волосы. — Но разве нет в нашем селении женщин, кроме Илиты Дауровой? — Она кивком головы показала Саламову на скамью. — Странно, что для вас свет клином сошелся на Илите… Я не молода. И кругом немало женщин красивее меня…

Саламов устроился рядом с Дзабо; коротким взглядом окинул Илиту, севшую напротив, и в смущении принялся рассматривать игравших неподалеку детей.

Дзабо сурово взглянул на жениха:

— Ну, говори джигит! Раскрой Илите свое сердце. Когда мы шли сюда, ты был так красноречив! Что ж молчишь сейчас? Или проглотил вместе с шашлыком язык?

Илита сидела молча, не поднимая головы.

— Старший прав, укоряя меня, — негромко заговорил Саламов, облизнув сразу запекшиеся, сухие губы. — Мне сейчас действительно трудно объясняться… Я пришел, Илита, чтобы просить тебя… Ты знаешь, Харитон мне не чужой, и если б я хоть на мгновение усомнился в его гибели, разве осмелился бы прийти к тебе со своим делом?

Илита промолчала.

Тут Дзабо решил, что настала его очередь вставить веское слово. Он заговорил, сердито шевеля седыми бровями.

— Я, по праву старшего в роде Дауровых, заявляю: мы, твои родственники, сестра Илита, не хотим терять кровной связи со славным родом Саламовых. Да-да! Мы настаиваем, чтобы ты прислушалась к голосу близких тебе людей. Не нам нарушать обычаи дедов и отцов, Илита. Эти обычаи священны. Харитон был из рода Саламовых, и ты обязана сдержать слово, данное его роду…

Илита улыбнулась уголками губ. В сущности, эта улыбка больше походила на горькую усмешку. Да, она хорошо знала законы адата, касающиеся женщин. Если умирал жених, уплативший калым роду невесты, она должна была стать женой брата умершего; не было у погибшего братьев — права жениха обретал ближайший родственник. Сложившийся веками обычай имел раньше свой смысл: родители невесты могли не возвращать калым, полученный от жениха как выкуп за девушку.

А калым не был грошовым, Илита и это знала по рассказам людей старшего поколения. Для незнатных родов он исчислялся стоимостью двадцати, а иногда и сорока коров. Брали калым и пахотными, и сенокосными угодьями, что при тогдашнем земельном голоде на Северном Кавказе было особенно распространено; брали калым и деньгами, и верховыми породистыми лошадьми, и отарами овец; не брезговали порой и козами, медными котлами для приготовления пищи и даже посудой. И, в случае несчастья с женихом, родители девушки были готовы пойти на все, лишь бы не возвращать полученный калым. Любит или не любит молодая жена своего нового, как говорится, неожиданного супруга, значения не имело.

Старики, знакомые Илиты, частенько рассказывали страшные истории, связанные со старинным адатом. Сколько раз случалось прежде, что девушек насильно выдавали за нелюбимых. А сколько девушек шло на смерть, чтобы только не изменить своей первой любви.

Илита горько усмехнулась.

— Обычаи дедов и отцов… — начала она. — Но ни сам Харитон, ни его родственники Дауровым калыма не платили. Ни единой копейки, ни зернышка. Разве не так? — Она взглянула на дядюшку Дзабо.

— Пусть так, — неохотно согласился старик.

— И вообще пора даже тем, кто шагнул из прошлого века в этот и носит седую бороду, им тоже пора понять, что женщина не корова и не коза, которые продаются и покупаются…

— Хм, — неопределенно кашлянул Дзабо.

— И коли так, — продолжала Илита, — ни к чему вспоминать о старых обычаях. — Она наклонилась к старику. Ей хотелось смягчить резкость своих слов. — Я понимаю, не все старые обычаи плохи. Есть ведь и хорошие. Но этот, — Илита окинула быстрым взглядом Саламова, — мне не по душе… Да и какой женщине он сегодня может нравиться?

Дзабо долго не отвечал, только коричневые узловатые руки его нервно блуждали по столу, роняя на землю лепестки яблоневого цвета. Илита поднялась и с мягким укором смотрела на старика. Она понимала его чувства. Ясно, Дзабо любит ее, как родную дочь, хочет, чтобы она тоже получила свою долю женского счастья, чтобы в этом детском саду, которым она заведует, вместе с другими ребятишками играли бы и ее дети. Вот о чем думал Дзабо, выступая в роли свата. Но при чем здесь адаты предков? Если б она снова полюбила — тогда другое дело, тогда бы Илита не придиралась к словам дядюшки Дзабо…

— Пусть так, — повторил Дзабо, не глядя на Илиту. — Мы, Дауровы, не брали за тебя калым, это верно. Но ведь мы отдавали тебя Саламову! Харитону Саламову! Каждый народ должен жить по своей совести, — он поднял вверх большой палец, — и по своим обычаям… У нас, горцев, есть и такой обычай: дал человеку слово — сдержи его! Пусть будет тебе сто раз трудно — сдержи! Иначе ты замараешь честь своего рода. И потом, сестра… ведь Саламов любит тебя, он будет холить и беречь тебя, он будет тебе хорошим мужем… Мы, старики, скоро в землю ляжем. Кто, если не муж, станет тебе защитой в беде, в несчастье?

Илита не разомкнула губ и сейчас. Лишь щеки ее покраснели и вновь сошлись к переносице тонкие черные брови.

— Твой Харитон погиб за Родину — честь ему, слава и вечная наша благодарная память! — продолжал старик. — Но твои слезы, твоя тоска уже не воскресят его. Будь же благоразумна! Человек, которого я привел сюда, любит тебя, любит давно…

— Это правда, — торопливо закивал Саламов, с надеждой глядя на Илиту. — Прости меня за откровенность, но… я любил тебя еще до того, как ты стала невестой Харитона. Если бы не Харитон, ничто бы меня не удержало. Я выкрал бы тебя из родительского дома! Поднял бы сто всадников, сто джигитов, и мы бы похитили тебя, — пусть бы потом мне грозила тюрьма или смерть. Ты же знаешь, Илита, как мы, горцы, умели похищать девушек, коли они показывали свою гордость и не желали добром выходить замуж. А любовь приходила потом… Джигиты…

— Джигиты? — перебила его Илита, вставая. — Не слышала я, что ты такой отважный джигит, Саламов! Не верится мне, что это так. Харитон был отважен, и, когда нужно было, он встретил врага грудью… А ты? Говорят, когда осенью сорок второго ты услышал у Эльхо́товских ворот вой немецких снарядов, твоя отвага козлом в горы поскакала и ты вслед за ней. Она за Крестовый перевал, ты — за ней! Или врут люди?

Лицо Саламова налилось кровью; он судорожно провел ладонью по лбу, утирая пот, и опустил взгляд в землю.