Илита с детства хорошо лазила по скалам. И бетонную стену не считала серьезным препятствием для себя. Что ни говори, а она все-таки горянка…

Она сунула пистолет в карман комбинезона. В один миг нашла на стене несколько бугорков и впадин. Так, отлично! Ногу — сюда, а руку — туда. Теперь ногу туда…

Она вскинула голову и вдруг увидела на гребне стены человека в синем больничном халате. Человек, по всей видимости, поднялся на стену с террасы. Он держал в руках большую суковатую палку.

Когда немец приблизился к нему, человек размахнулся и изо всей силы ударил гитлеровца палкой. Летчик, вскрикнув, покатился вниз, чуть было не задев Илиту.

Он лежал на земле, со страхом глядя на людей из поселка. Тут были и раненые из госпиталя, и солдаты караульной роты, и даже две девушки — медицинские сестры.

Один из раненых шагнул к поднимавшемуся фашисту и ткнул его кулаком в грудь:

— У-у, сволочь гитлеровская! Гадина! — Он обернулся к поселку, над которым по-прежнему клубился черный дым. — Смотри, твоя работа!..

Илита в одну секунду очутилась на земле. Вот уж чего нельзя допустить — чтобы люди расправились с пленным! Он нужен командованию, этот «язык». В штабе с ним поговорят, и, можно не сомневаться, он расскажет многое!

— Стойте, товарищи! — крикнула Илита. — Не трогайте пленного!

Но возмущение раненых было так велико, что, казалось, еще минута, и они бросятся все разом на фашистского летчика и растерзают его. Хорошо, что на помощь Илите уже спешили моряки со сторожевого катера.

Молоденький черноволосый мичман с видимым удовольствием протянул ей руку:

— Будем знакомы — мичман Габуния!

— Илита Даурова. — Она тут же поправила себя: — Лейтенант Даурова.

— А здорово вы на своей «этажерочке» этого фрица сбили! — восхищался мичман. — Мы с моря все видели.

— Я его не сбивала, — устало вздохнула Илита, — он не мог из «пике» выйти…

— Ну, сбивали или не сбивали, а одним «мессером» у Гитлера меньше стало, — усмехнулся мичман. — Вставай, падаль фашистская! — Габуния со злым презрением взял немца за рукав кителя. — Вставай, говорю!

Немец встал, с тревогой поглядывая на стоящих поблизости раненых в синих халатах. Тот человек, что сшиб летчика со стены, грозно махнул палкой.

— Мало я ему дал! — крикнул он. — Мало! Был бы внизу, еще бы добавил!

— Я доложу командиру о вашем подвиге, — сказал мичман Илите. — А пленного мы заберем с собой. В штабе с ним по душам побеседуют. Верно, немало знает! — Он оглянулся на своих матросов: — Берите его! Головой за него отвечаете. Я сейчас вернусь, только погляжу, что там стряслось с «этажерочкой» лейтенанта…

По дороге к морю мичман спросил у Илиты:

— Вы, случайно, не из хозяйства Джапаридзе?

— Случайно, да, — улыбаясь, ответила Илита.

— Мои земляк! А вы откуда будете, если не секрет?

— Из Осетии.

— Землячка! — радостно воскликнул Габуния.

— Ну, если так считать, — Илита дружелюбно взглянула на мичмана, — все советские люди — земляки!

— И то правда, — согласился он.

— Давайте побыстрее, — заторопилась вдруг Илита. — Мой стрелок-радист ранен, оставила я его около машины…

Через несколько минут они были у «Ласточки». Богомолов лежал в тени самолета. Он не стонал, но, судя по глазам, по закушенной губе, испытывал сильные страдания.

— Потерпи, браток, — сказал ему мичман. — Сейчас мы перенесем тебя на катер. Полежишь в госпитале, и так тебя залатают, что родная мама швов не найдет!

Вместе с Илитой и мичманом к «Ласточке» подошли человек пять легко раненных. Габуния попросил их закидать самолет ветками. Все-таки маскировка.

Появились матросы с катера. Доложив, что пленный заперт в каюте и охраняется, они положили Богомолова на носилки и тронулись в обратный путь.

Илита попрощалась взглядом со своей «Ласточкой». Куда там, разве поднимешь ее в воздух! Левое крыло будто решето. И шасси — в щепки. Быть может, и починить все это нельзя…

Мичман махнул ей издали рукой: быстрее, время не терпит!

А уходить Илите не хотелось. Вспомнила она вдруг свой страшный сои. Хоть верь, хоть не верь, а в нем было что-то пророческое! Ранен Богомолов, к которому она сильно привязалась. Повреждена «Ласточка», ставшая ей за последнее время роднее всех истребителей и бомбардировщиков на свете…

Раненые уже прикрывали самолет Илиты ветками, принесенными из лесу. Она пошла вслед за мичманом к катеру. И больше не оглянулась: боялась, что, если оглянется, заплачет.

Прошло три месяца, а Илите казалось — промелькнули три дня. За это время случилось немало событий и на фронте, и в эскадрилье майора Джапаридзе, и в жизни Илиты.

Гитлеровцы были разбиты под Москвой — не удалось им, как об этом трещало фашистское радио, встречать 7 ноября на Красной площади. Сокрушительный удар нанесли врагам наши части у Ростова — фашисты откатились, оставили город. Укреплял оборону блокированный Ленинград. Героически держался Севастополь. Чтобы отвлечь от него силы противника, было решено высадить десанты моряков в Керчи и Феодосии. Моряки высадились внезапно, с боями заняли Керчь и Феодосию и сейчас медленно расширяли плацдарм.

Эскадрилья майора Джапаридзе теперь дислоцировалась на одном из аэродромов Таманского полуострова.

Три месяца назад Илита посадила свою израненную «Ласточку» на песчаный пляж безымянного поселка. Три месяца назад… Будто вчера это было! Но время течет как вода, быстро и необратимо. И вот уже на пороге Новый год!

До воины это был один из самых ярких, самых красивых праздников. Ждали его с трепетом, с каким-то чудесным волнением, загадывая, что принесет с собой Новый год. И когда часы показывали двенадцать, лица людей освещались надеждой. Родные и близкие собирались вместе за праздничным столом, чтобы поздравить друг друга, пожелать счастья и здоровья, мира и благополучия в наступающем году. Веселье, шутки, смех, красивые тосты сопровождали этот праздник.

Но сегодня, в преддверии Нового года, Илите было не до веселья. Тоска то и дело тяжелым обручем сжимала ее сердце. Илита и сама не могла толком понять, что тому причиной. Казалось бы, нет особых поводов для грусти. Дела на фронте идут получше. Наконец-то Красная Армия дала почувствовать свою силу гитлеровским воякам. Миф о непобедимости фашистской армии был развеян, и это придало бодрости народам Европы, борющимся с нацистами. И письму Харитона надо радоваться, хотя чуткое сердце Илиты и уловило в нем какие-то горькие, тревожные нотки. Писем от Харитона давно не было, и то, что этот треугольничек, не найдя ее под Лазаревским и на Дону, добрался сюда, на Керченский плацдарм, следовало считать чудом из чудес…

А может быть, все дело в том, что вчера ночью Илита видела горящий, истерзанный Севастополь? Она уже не раз летала в Севастополь, но недавняя картина пылающего города поразила ее. Как можно жить в таком аду?..

Она вспоминала Севастополь, и мысли одна тяжелее другой роились в голове.

Илита сидела за столом в холодной, неуютной комнате. Она была в теплой кожаной, на меху, куртке, на ногах меховые унты. И все же ее била дрожь.

Пытаясь отвлечься, она снова взялась перечитывать письмо Харитона. Неспокойно, видно, Харитону, сердце у него не на месте. Или знает он что-то о войне такое, чего Илите не известно? Что немцы все-таки сильны? Что они готовятся к новому наступлению?

«Ах, не надо думать об этом!» — остановила себя Илита.

Свое письмо Харитон написал на родном языке — пожалуй, впервые за время войны. Это было большим и щедрым подарком для Илиты. По-русски она писала теперь лучше, чем раньше, но родное слово и пахло по-своему, и звучало особенно. Илита несколько раз прочла письмо Харитона, и теперь, если бы случилась нужда, сумела бы наизусть повторить его. Только читать письмо приятнее. Вроде опять разговариваешь с любимым, вроде прикасаешься к нему: к его рукам, губам, сердцу.