Илита в один миг очутилась около мальчика и вытащила его на берег.

— Дика! Валерик! — окликнул их Петруненко из кустов. — Бегите сюда, я вас прикрою огнем!

Валерик ожил, подстегнутый этим ободряющим криком. Они побежали к кустам, откуда Петруненко вел огонь по фашистам.

Крепкий парень в тельняшке и бушлате подхватил ослабевшую Илиту, потом оставил ее, метнулся к Валерику.

Он подхватил бесчувственного мальчика и в один миг донес его до кустов.

Только тут наконец можно было отдышаться. Матросы — их было человек пять-шесть, — улыбаясь, смотрели на Илиту и Валерика. Петруненко подсел к мальчику и ласково обнял его:

— Вот мы и у своих!

«У своих!» — счастливо улыбнулась Илита.

В душные июньские ночи над развалинами Севастополя стоял густой, неприятный туман. Стрелы ракет — и наших, и немецких — с трудом вспарывали его толщу.

Илите часто казалось, что туман этот рожден не разрывами снарядов и бомб, не дымом от все еще тлеющих пожарищ — хотя в городе давно уже сгорело все, что могло гореть, — не поднятым к небу прахом земли. Ей думалось, что зловещее темное облако, упавшее на Севастополь, — страшное чудовище, выпестованное самой войной.

Наступали последние дни героической обороны Севастополя.

В июне Гитлер бросил на город двенадцать дивизий — почти двести тысяч солдат и офицеров, около тысячи танков, семисот орудий, более пятисот бомбардировщиков! Во сколько же раз фашистов было больше, чем защитников Севастополя? В двадцать, в тридцать?..

Илита слышала, что на одного защитника крепости приходилось пятнадцать — двадцать врагов, прекрасно вооруженных и сытых. А севастопольцы жили впроголодь, и патроны выдавались бойцам лишь по десятку в день.

Севастополь встал непреодолимой преградой на пути гитлеровцев, спутал их планы летнего наступления на Кубань, Ставрополье, Кавказ — районы, богатые хлебом и нефтью. Оставлять у себя в тылу непокорившуюся крепость Гитлеру казалось опасным, да и престиж фашистов, привыкших в Европе к легким победам, падал с каждым днем. Гитлера раздражало, что, задержавшись на юге, он до наступления зимы не мог снова повернуть свои бронированные орды на Москву, окружить ее и сровнять с землей. Он был взбешен нечеловеческим упорством защитников и Севастополя, и Ленинграда, и Сталинграда. Он не мог понять, как держатся эти превращенные в руины, обескровленные города.

Осажденный Севастополь боролся двести двадцать дней — до июня 1942 года. Весь мир с тревогой ждал: чем закончится июньское наступление на город?

Начиная со второго июня, пять дней и пять ночей немецкая артиллерия, не умолкая ни на минуту, била и била по Севастополю. Одна за другой появлялись в воздухе немецкие эскадрильи, нагруженные десятками тонн бомб. В городе не осталось ни одной улицы, ни одного переулка, ни одного дома! В эти дни на каждый квадратный метр обороняемой территории упало около полутора тонн смертоносного металла. Еще ни одни город на свете не принимал на себя такого мощного огневого удара. Кто бы мог поверить, что здесь останется что-нибудь живое?

Но когда после мощной артподготовки фашистские дивизии снова рванулись к городу, их встретил ураганный огонь. Казалось, стреляли камни, руины, сама земля…

В последние дни обороны Севастополя Илита и ее товарищи защищали от яростно наседавшего врага Ушакову балку — важный стратегический рубеж.

Все эти дни рядом с Илитой был и Валерик. Она привязалась к нему, как к собственному сыну. Мальчик отвечал ей самой горячей привязанностью, на какую было способно его сердце, еще не преодолевшее весь ужас жизни в оккупации. Да и все матросы в роте Илиты относились к Валерику с предельной нежностью; каждому хотелось сделать для мальчугана что-нибудь хорошее, сказать ему ласковое слово, потрепать по отрастающим вихрам. Ведь у многих дома, то ли на оккупированной врагом территории, то ли в далеком тылу, остались такие же вот мальчишки!..

Матросы то и дело норовили сунуть Валерику что-нибудь из своего скудного осадного пайка. Но он всегда отвергал эти подношения, говорил: «Я такой же солдат, как все».

Один из бойцов был особенно настойчивым. Ночью он подложил Валерику в карман ватника несколько конфет. Мальчик разозлился и демонстративно швырнул конфеты на землю.

— А парень-то с характером! — заговорили матросы, узнавшие об этом случае. — Волчонок, как есть волчонок!

И прозвище это — Волчонок — так и осталось за ним, хотя Валерик был добрым и сердечным пареньком.

Мастерству владеть оружием — автоматом и пулеметом, гранатой и бутылками с горючей смесью — его учили Ваня Петруненко и Энвербек Азиев, Василий Паукштит и Аркадий Журавлев — каждый, у кого оказывалась минута свободного времени.

Валерик щеголял теперь в настоящей военной форме. Из ворота полурасстегнутой гимнастерки выглядывали синие поперечные полоски матросской тельняшки. Ее подарил мальчику дядя Энвербек — учитель из далекой Осетии. Он берег тельняшку для своего сына. Но как было не подарить ее такому джигиту, каким оказался Валерик!

Армейские брюки, укороченные Илитой, сидели на Валерике немножко мешковато, но это не причиняло ему огорчений. На голове у него красовалась красноармейская пилотка со звездой. И шинель была настоящая, красноармейская.

Валерик был горд и счастлив, что он тоже находится в рядах героических защитников Севастополя. Пусть не было приказа начальника флотского экипажа о зачислении Валерия Волкова в ряды воинов-моряков — не это главное! А главное то, что матросы приняли его в свою семью, в свое святое солдатское, матросское братство, верят ему, любят его!

Гитлеровцы стремились во что бы то ни стало овладеть Ушаковой балкой, чтобы через нее прорваться к Корабельной бухте. Если б это случилось, им удалось бы выдвинуть вперед орудия и обстреливать каждый корабль, идущий к севастопольским причалам с боеприпасами и медикаментами; исчезла бы возможность погружать на санитарные транспорты раненых защитников Севастополя, которых нельзя было оставлять в этом аду.

В Ушаковой балке все дома были разрушены. Уцелел только один из трех этажей здания школы. Стоявшая здесь прежде часть, истаявшая в непрерывных боях, вырыла в крутом обрывистом склоне балки пещеры и блиндажи. Здесь-то и размещалась разведка Илиты Дауровой, перешедшая в знаменитую, прославленную бригаду морской пехоты Жидилова.

Принимая на себя все более и более ожесточенные атаки врага, гарнизон Ушаковой балки редел, но не отступал. Почти каждый час приходилось хоронить убитых. Честно говоря, не всегда было место, где бы их по-настоящему можно было похоронить. Делать могилы в откосах балки — значило сейчас же вызвать на себя прицельный огонь противника. Закапывать на дне балки невозможно: при первом же дожде стремительно текущая вода размоет могилы. Убитых хоронили в одной из пещер, выдолбленных в склоне.

По гребням балки тянулись укрепленные камнем и бревнами окопы. Именно там было самое опасное место, именно на эти окопы фашисты обрушивали шквал минометного и артиллерийского огня, именно на эти редуты катились волны атак. В темные ночи подходы к укреплениям минировались. Смельчаки выползали как можно дальше вперед и закапывали там противотанковые мины, а немцы рвали и рвали небо ракетами, вывешивали над балкой свои «фонари», чтобы спугнуть саперов. Сколько наших бойцов осталось на этой заминированной полосе! Но зато как только танки врага пытались прорваться к Ушаковой балке, они один за другим подрывались на минах, из окопов по ним начинали бить противотанковые ружья, а в прорвавшиеся танки летели бутылки с зажигательной смесью. И как памятник бесстрашным защитникам Ушаковой балки вдоль всего ее восточного берега чернели остовы сгоревших немецких «ягуаров» и «фердинандов».

Первые дни Валерика в окопы, наверх, не пускали. Сначала он никого не хотел слушаться, но когда Бритый Барс во время очередного посещения роты прикрикнул на него, Валерик перестал обижаться на Илиту и товарищей, не пускавших его на передовую. Он старался делать все, чтобы как-то облегчить ратный труд бойцов: чистил оружие, готовил еду, похлебку или кашу, когда в роту доставляли продукты. «Ты у нас и швец, и жнец, и на дуде игрец», — смеялись матросы, а Федунов шутя звал его «кок-каптенармус».