«Ночью я снова стану орлом, — шутливо писал Харитон. — Поднимусь в небо и полечу далеко-далеко, в чужие, недобрые края. Но, кажется, орлы не пишут писем? Не видела же ты орла с пером в руке, склонившегося над листочком бумаги. Так что некоторое время не жди от меня весточки, дорогая… Только куда бы ни забросила меня судьба, ты всегда будешь у меня в сердце, словно ласточка в родном гнезде.
Мы устали от разлуки — и ты, и я. Но кому жаловаться на это? Время сейчас не такое, чтобы жаловаться, да и некому жалобы разбирать. Война! Огненный вихрь на нашей земле не стихает. Каждый день гибнут люди — тысячи замечательных людей. Когда все это кончится? Кто ответит на этот вопрос? Но без надежды нельзя воевать, нельзя жить. И да будет так, как мы с тобой, любимая, договорились, ладно? 22 июня 1941 года — день нашей несостоявшейся свадьбы. 22 июня в год окончания войны! — наша новая свадьба! Дай руку, радость моя! Хорошо? Я пожимаю твою руку от всей души! Тебе не больно?..
До свидания, любимая! Подожди, подожди, не прощайся — только еще одно теплое, сердечное объятие и один сердечный поцелуй! Вот так, теперь совсем хорошо! Мне стало легко, когда я поговорил с тобой. Я буду смелее чувствовать себя на крутых и длинных поднебесных дорогах. А теперь еще раз до свидания! До встречи в Берлине. Ведь разобьем же мы когда-нибудь этих фашистских бандитов, прогоним их с родной земли! Да, до встречи в Берлине! И чтобы мы танцевали там победный симд — наш старинный осетинский танец. Береги себя, Илита».
Слезы потекли по щекам Илиты. Она не могла, не хотела их сдерживать. Пусть текут, если плачется. Это не от слабости, не от растерянности. Это… просто слез много… накопилось.
Потом, наплакавшись, сложила письмо привычным треугольником, спрятала его в карман гимнастерки. Харитон надеется, что они встретятся в Берлине, в самом логове грязного убийцы Гитлера. Надеется, что они будут танцевать там победный симд. Что ж, Илита не откажется сплясать симд в Берлине. Но доживут ли они с Харитоном до этого славного, счастливого дня? И как далеко этот день от дня нынешнего?
Вздохнув, Илита встала и подошла к окну. Она и дома, в родном Фарне, любила подолгу стоять у окна в зимнюю пору. Тут, на краешке кубанской земли, снега было немного. Но зато ветер, неутомимый и злой ветер, рыскал по полям и дорогам, стискивал ледяными объятиями верхушки холмов, сбивал с ног людей. «Таманец, — говорили о таком ветре. — С Тамани идет».
Таманец то и дело рвал холодными и острыми когтями рамы. Он взвихривал снег перед окном, и тогда быстрая, текучая пелена скрывала от взгляда Илиты разбросанные дома хуторка, возле которого расположился аэродром.
Безлесная, скучная равнина расстилалась вокруг. Как говорится, глазам не на что порадоваться.
И тут Илита вспомнила о елочке, которую она вчера ночью сбросила с самолета севастопольским детишкам. То-то будут они счастливы! Конечно, елка маленькая, куцая, но зато она, может, единственная на весь Севастополь. Вот соберут ребят в каком-нибудь бомбоубежище, украсят елку чем бог послал и устроят новогодний праздник…
Илита попыталась представить себе эту картину и не могла. Праздник… Немало ребятишек осталось в Севастополе. Елка им, конечно, понравится. А ведь из-за этой малорослой елочки Илита пошла на большой риск. Могла бы и машину погубить. Уж старший лейтенант Ефименко выговорил бы ей за это. Неизвестно еще, как посмотрит на все дело Джапаридзе. Будет обидно, если он действительно влепит ей суток десять домашнего ареста!
Прошлой ночью, когда Илита вернулась на аэродром, друзья тут же окружили ее. Одни с укором качали головой, другие предрекали Илите самое суровое наказание за самовольство, за риск, которому она подвергла и себя и машину.
— С ума сошла девка! — сердито кричал Ефименко. — Мы ведь думали, что тебя подбили! На выручку самолет хотели послать! А ты… за елочкой, видите ли, спустилась. Ну, подожди, всыплет тебе командир эскадрильи по первое число! Я сло́ва против не скажу, когда он посадит тебя под домашний арест. И поделом! Ишь, новый Валерий Чкалов выискался!
Старый друг, Сергей Иванович Козорез, с озабоченным лицом ходил вокруг «Ласточки», считая пробоины.
Эх, «Ласточка», «Ласточка», в каких только не побывала ты переделках! И ураганы хлестали тебя ветрами, и снега кутали, и били тебя жестокие пулеметные очереди «мессеров», а ты все жива! Даже в тот трудный день, когда «мессершмитты» бомбили поселок и ты смело бросилась им навстречу, отвлекая врага от госпиталя, заполненного ранеными, когда, истерзанная пулями, ты с трудом села на прибрежный песок, и тогда ты не сдалась! Подлатал тебя твой «доктор» Козорез и снова выпустил в полет. И сейчас, побывав над Севастополем и выдержав поединок с зенитками, ты, несмотря на пробоины в крыльях и фюзеляже, выглядишь браво…
А Козорез между тем бормотал:
— Что детям на Новый год елка нужна, это само собой. Но «Ласточку» тоже надо беречь! Машина все-таки, не игрушка. А ее в решето превратили — дырка на дырке… Ну что я теперь с тобой буду делать? — Он обращался к самолету, будто к живому существу.
Отеческое ворчание Козореза тронуло Илиту больше, чем выговор Ефименко. Может, она действительно сделала что-то не так? Может, поиски и доставка елочки в Севастополь — сентиментальная чепуха, которой не следовало заниматься?
Еле волоча ноги от усталости, Илита пошла в длинный барак, где размещались летчики эскадрильи. В ее комнатушке давно не топили. Холодно тут, неуютно. Прямо в одежде она бросилась на жесткую койку. Лежала, думала о своем, ждала, что майор Джапаридзе вызовет, расчихвостит, а то, чего доброго, и посадит под арест.
Так и заснула не раздеваясь.
На следующий день Ефименко запретил ей летать. Впрочем, летать-то было не на чем — «Ласточку» ремонтировали.
А вечером пришло долгожданное письмо от Харитона — событие радостное и вместе с тем немножко тревожное. Судя по письму, Харитон не щадит себя. Каждый полет его — а тяжелые бомбардировщики, как об этом говорят сообщения Информбюро, летают сейчас на бомбежку вплоть до Германии, — по существу, игра с огнем. Илита боялась представить, что будет, если Харитон потерпит аварию, очутится на чужой территории. Нет, нет, лучше не думать об этом!..
О чем же думать? Теперь, наверно, вся эскадрилья знает о вчерашней истории с елочкой. И Джапаридзе уже доложили. Странно, почему он не вызывает к себе?
Злой ветер снова и снова бил в стекло, заставлял дрожать раму.
Мысли Илиты опять вернулись к вчерашней ночи. Она и сама бы не могла сказать точно, что побудило ее полететь за елкой, а затем сбросить подарок над Севастополем. Это был какой-то неожиданный и неодолимый порыв. Она не могла совладать с собой, когда у нее вдруг возникло желание во что бы то ни стало раздобыть елочку для севастопольских детишек. Думала ли она, что может погибнуть, что может погубить машину? Нет, не думала.
День 22 декабря Гитлер назначил последним сроком взятия Севастополя. Предыдущее, ноябрьское наступление на героический город окончилось провалом. Весть, что Севастополь стоит, что фашисты бессильны прорвать его оборону, — эта весть разнеслась по всему миру. И теперь, в декабре, гитлеровские вояки буквально лезли вон из кожи, чтобы сломить сопротивление защитников Севастополя и взять город. Они не останавливались ни перед чем: бросали в бой всё новые и новые полки, день и ночь бомбили оборонительные точки города. Имелись сведения, что у стен Севастополя стоят шесть вражеских дивизий, и не каких-нибудь, не потрепанных, не уставших в боях, а свеженьких, только недавно прибывших из оккупированной Франции, из Польши.
Севастополь сражался. И это было чудом, в которое трудно поверить. Не хватало продовольствия, пришлось нормировать воду. В городе не осталось ни одного целого здания, защитники Севастополя и гражданское население, правда сильно поредевшее, ютились в пещерах, вырытых в крымском туфе. Здесь же, в пещерах, расположились заводы, мастерские, работавшие на фронт, госпитали и штабы войсковых частей.
