– Спаси-и-и-и ее! Вызови скорую!
– Сама вызови! Я окажу ей первую помощь.
Она повесила трубку, а Хидео наконец-то с наслаждением откинул телефон в сторону. Когда все это закончится, он обязательно его сожжёт.
– Девушка, в-вы в порядке? – спросил зачем-то он.
Но никто ему, естественно, не ответил.
Нет. Нет, только не это. Она не могла умереть.
Мацумура поискал какое-нибудь ранение и обнаружил проткнутый левый бок. Он кинул взгляд ниже и совсем некстати заметил нож. Такой блестящий.
К уликам прикасаться нельзя, к трупу (если это был уже он), соответственно, тоже. И всё-таки, Хидео просто не мог остаться в стороне.
[Это повлечёт за собой последствия].
Плевать.
[Тебя обвинят в убийстве и посадят].
Мацумура зажмурился до боли в глазах и судорожно выдохнул. Если что, Мичи может дать показания. Она… может… дать показания…
Перед глазами поплыло от вида крови, которая продолжала вытекать из грязного тела.
– Вот дерьмо, – выругался Хидео и попытался обезвредить рану.
Крови под неё натекло уже достаточно для того, чтобы потерять сознание и даже умереть.
Если говорить начистоту, Хидео не знал, как оказывать первую помощь. Вполне можно было бы попытаться остановить кровотечение, но, кажется, девушка потеряла её уже так много, что остановка ничем не поможет. А вдруг она ещё жива и только он может помочь ей продержаться до приезда скорой?
Он ещё раз мучительно выругался.
Следом последовало что-то само собой разумеющееся: он отключил разум, оставил сознание где-то там, в недрах своей головы, зато подсознание работало на всю катушку.
Он делал всё на автомате: снял с себя кофту, обхватил обездвиженное тело и затянул на поясе. Это было явно неправильно, но Хидео, подобно роботу, пытался сделать хоть что-то.
«Спаси её».
Спасти её, чтобы Мичи перестала уже кричать в его голове, чтобы мысли о его бездарности и ничтожестве оставили его в покое, чтобы он больше не метался от одной к другой, чтобы больше не было этой неопределённости, чтобы… чтобы…
Ему показалось, что он увидел красновато-синие незабудки на своих руках.
А дальше замигали огни, и туман сладким коконом окутал его.
День Ⅴ. Перелом
Хотя звук очень тихий, но мне он кажется невероятно громким, так что я машинально закрываю уши руками. Но от этого звук слышится только лучше. Аа, ну конечно же. Разумеется, звук, идущий изнутри меня, я слышу лучше, когда блокируются звуки извне. Стало быть, я даже уши закрыть не могу. Меня натирают, как на терке, и я никогда не смогу убежать от этого звука. И это больно. Вполне логично: когда тебя натирают на терке, это больно. Должно быть, так себя чувствуешь, когда сердце превращается в морского ежа. Непрерывная пульсирующая боль. Может, это чувство вины? А мне-то казалось, что это первое чувство, которое у меня исчезло. Должно быть, оно более живучее.
Эйдзи Микагэ «Пустая шкатулка и нулевая Мария»
1
Утром гудела голова. Гудела и воспроизводила последние минуты до отключки. Воспроизводила в более красочных деталях и в ярких красках.
Багряная кровь горела ядовито-красным. Её тело было не таким тёмным, как вчера. Оно было таким бледным, словно перед Хидео расположилась огромная личинка, такая белая и мёртвая.
Парень понял, что сегодня вряд ли удастся подняться с постели и пойти хоть куда-нибудь. Всё перед глазами мелькало и кружилось, стоило оторвать голову от подушки.
Мыслить разумно не получалось, потому что вчерашняя картина тошнотворным комком преграждала горло. Стоило лишь на секунду забыться, как Хидео поглощало отчаяние.
Полиция, как он помнил, опрашивала его вчера ночью, когда доктора привели его в чувство. Что он отвечал, он помнил слабо, куда делось тело, он не знал вовсе. Он догадывался, что Мичи тоже опросили, всё-таки, это она сделала звонок в скорую. И, должно быть, в полицию.
После многочисленных вопросов Хидео отпустили и он побрёл домой, благо, было недалеко.
А теперь он лежал в своей кровати и пытался представить, что всё это – сон.
Мама пару раз заходила с едой и каждый раз нежностью и беспокойством смотрела на своего сына. Говорила, какой он хороший, оказал первую помощь пострадавшей [которая умерла] и вызвал скорую [которую он не вызывал]. Его голубая кофта с пятном крови посередине еще долго будет напоминать всем этот бессмысленный подвиг.
Как такой никчемный человек, как он, мог кого-то спасти?
Ты просто опоздал.
Опоздал.
Не вини себя.
Мичи больше не звонила, сообщений от неё тоже не было, но Хидео было даже хорошо, когда она не звонила и не писала.
Он чувствовал себя таким виноватым и потерянным, что просто не мог с ней говорить.
Куча вопросов сейчас отошли на второй план. Потерялись, забылись, рассыпались.
И исчезли.
Ночью Мацумура плакал и клял себя за расторопность и неуклюжесть. Последние воспоминания стирались и меркли на фоне новых.
Он начал по-другому воспринимать мир. И жизнь.
Какой-то невидимый ключ в его сознании словно повернулся, и Хидео понял, что страдает напрасно.
Пару часов назад ему звонил Генджи, чтобы сказать что-то очень важное, но Хидео просто не брал трубку. Мысленно он уже с ним разговаривал и возвращался к тому старому разговору, когда Генджи рассказывал ему о маньяке. Когда думал о том, что Мацумура маньяк. Он отчётливо вспомнил боль в животе и скривился.
Когда был самый первый разговор об этом злосчастном убийце? Кажется, пару дней назад.
Тогда Хидео всерьез решил, что ему безразлична судьба всех девушек его города.
Но у Мичи умерла сестра. Они даже не познакомились с ней, как следует, хотя Мичи очень этого хотела.
И с чего же она решила, что он знает её сестру в лицо?
Парень попытался вспомнить лицо этой девушки, но перед глазами стояла одна лишь грязь. Он зажмурился.
Как переживала эту трагедию сама Мичи – он не знал. Но надеялся, что она не полезет из-за одной смерти в петлю.
Что до Хидео – он был в глубоком шоке. Переосмысливал себя и всё своё бытие, одновременно с этим сгорая от вины и стыда.
А ведь еще вчера днём он веселился с Генджи.
После обеда, когда Хидео вновь проснулся, он попытался встать и чем-нибудь заняться. Всё-таки, если он будет лежать и страдать, то этим уже точно больше никому не поможешь.
[Эта девушка тебе никто].
Все же, несмотря на то, что Хидео не смог помочь этой девушке, в новостях и в городе все отзывались о парне лояльно и искренне его хвалили за неравнодушие. Тогда у него складывалось ощущение, что все его жалеют.
Хидео же каждый раз представлял себе лицо Мичи, которая смотрела бы на него с отрезвляющим голодом и блеском в глазах.
Хидео прошёл в кухню и заметил на столе свой телефон. Поначалу всё ещё остались те смутные воспоминания того, как он откинул его в сторону. Видимо, его нашли и отдали ему. Может быть, он сам взял его, машинально.
Мацумура подошёл к обеденному столу и лёгким движением подхватил телефон. Там значилось одно новое сообщение и пару звонков от Генджи. Сначала звонок на домашний телефон, потом на мобильник. Или наоборот?
С опаской открыв сообщение, Хидео передёрнуло: оно от Мичи. Хотелось выбросить мобильник в окно. Он почти замахнулся, но тут раздался звонок.
Мичи Хамада.
Нет.
нетнетнетнет.
Этот простой протест въедался в голову ядовитыми осколками, а пальцы неуверенно шевелились, поглаживая кусок пластика и металла.
