Кто она?

Что она?

Вера набрала полные легкие воздуха, открыла рот, чтобы закричать, и отшатнулась. Левая дверь открылась, и на пороге появилась заспанная Мирослава. Живая, из плоти и крови. Вера узнала бы ее даже во сне, столько раз она видела ее фотографии и смотрела про нее документальные фильмы.

Мирослава была маленькой и едва ли достигала Вериного плеча. Короткие ножки терялись на фоне упитанного туловища. Скульптор, создавший ее каменное изваяние на первом этаже Генома, был явно большим льстецом.

Самая великая ученая мира стояла глубокой ночью на пороге своих апартаментов в помятом пиджаке и брюках, будто легла спать, не переодевшись. Кудрявые, похожие на проволоку волосы, примялись с одной стороны и торчали с другой, а ноги были босыми. И выглядела Мирослава настолько нелепо, настолько не походила на тот образ, который создавали в учебниках истории, что Верин пыл поубавился. Она все еще хотела узнать правду, но больше не собиралась силой выколачивать ее из Мирославы.

– Здравствуйте! Я очень извиняюсь, что побеспокоила вас, – поспешила сказать Вера, прежде чем Мирослава вызовет охрану. – Меня зовут Вера. У меня есть жизненно важный вопрос, и только вы можете на него ответить. Пожалуйста, уделите мне одну минуту! Я понимаю, что разбудила вас, но только вы можете мне помочь. Никто другой не в силах, только вы. Я правда не хотела вам мешать, вы даже не представляете себе, как мне неудобно, но…

Вера тараторила, решив уговаривать Мирославу так долго, как это потребуется, но, к ее большому удивлению, та улыбнулась и беззаботно отмахнулась.

– Я знаю. Я незаменима, – сказала она снисходительно. – Тебе повезло, что ты застала меня дома.

Хотя Вере претило такое откровенное самолюбование, она решила пропустить его мимо ушей. В конце концов, это она заявилась посреди ночи к Мирославе и должна радоваться, что та в принципе с ней разговаривает, да еще и довольно мило.

– Спасибо, я… – начала Вера, но Мирослава не дала ей договорить.

– И ты не обязана представляться. – Мирослава закатила глаза, как будто и не заметив, что во второй раз прервала Веру посередине предложения. – Я знаю каждого, кто заходит в мой дом.

– Ваш дом? – переспросила Вера. Она понимала, что совсем не о том хотела узнать при первой встрече с Мирославой, но эта формулировка показалась ей неподходящей.

– Я живу в Геноме. А ты не знала? – Она подняла тонкие, практически невидимые брови. – Самое прекрасное место на земле – это лаборатория, оснащенная лучшим оборудованием.

На губах Мирославы появилась мечтательная улыбка.

– Хм, да, – не очень убедительно поддакнула Вера. – Вы так преданы своему делу, – добавила она, надеясь, что это прозвучит восхищенно.

Однако Вера подумала, что самое прекрасное место на земле – это дом, в котором тебя всегда ждут, а не лаборатория, набитая скальпелями и шприцами.

– Вовсе нет. – Мирослава покачала головой. – Я предана жизни в ее истинной форме. Я хочу наполнить тело человека, ограниченное временем, безграничными возможностями. Я хочу забрать у любимых страх.

– Почему именно у любимых? – нахмурилась Вера, мысленно зацепившись за это слово.

Она любила Аарона и боялась за него. И если ему на самом деле что-то угрожает, она должна это знать и успеть его спасти. И именно Мирослава может ей помочь. Мысленно приструнив себя и не желая больше отвлекаться от единственно важной темы, Вера сказала:

– Я пришла спросить…

Мирослава резко крутанулась вокруг своей оси, провела указательным пальцем вверх по носу. Дотронулась до головы, груди и даже посмотрела себе под ноги. Вера с непониманием глядела на то, как Мирослава трет уши.

– Каждый раз одно и то же. Куда-то кладу очки и ищу их неделями. Когда сдаюсь и покупаю новые, тут же нахожу старые. У тебя так бывало?

Вера мотнула головой. Эти частые смены тем разговора сбивали с толку. Вера не понимала, как вести с ней диалог. Каждая реплика уводила в сторону, совсем не приближая к желанной разгадке.

– Я не ношу очки, – наконец ответила Вера, когда поняла, что пауза затянулась, а Мирослава ждала ответа на вопрос.

– Вот и славно. Мне, знаешь ли, противопоказана лазерная операция по коррекции зрения. Глаза отторгают вживленные линзы. Я вот даже думаю, а не сделать ли мне трансплантацию, отправить, так сказать, свои глаза на пенсию и вставить новые.

Вера уставилась на Мирославу, и, наверное, выглядела при этом невероятно комично, но она не могла поверить, что кто-то может думать о трансплантации органов как о покупке новой одежды. И главное, по такой абсурдной причине!

– Это кажется мне несколько радикальным решением, – пробубнила Вера и поняла, что опять говорит с Мирославой совсем о другом.

– Да-да, я еще подумаю. Спокойной ночи.

С этими словами Мирослава развернулась и собралась зайти обратно в свои апартаменты. Кажется, разговор был для нее закончен.

Вера долю секунды смотрела ей в спину. Какой вопрос задать, чтобы задержать Мирославу и вывести на более или менее адекватный разговор, не отпугнув? «Скажите, а Вечные умирают?» «Не подскажете, зачем вы экспериментировали с моей ДНК?» «Как вам кажется, где вы допустили ошибку в сыворотке бессмертия?» Нет, она не могла задать эти вопросы в лоб. Нужно было подойти с другой стороны.

– Что вы имели в виду, говоря, что хотите забрать страх у любимых? – спросила она наконец.

Мирослава застыла, очень медленно обернулась и поджала губы, будто бы что-то прикидывая в уме. Она прищурилась, разглядывая Веру с ног до головы.

– Вера, тебе всего восемнадцать, это сложно объяснить.

– Вы знаете, сколько мне лет?

Мирослава закатила глаза. У нее это получалось очень эффектно.

– Я сама давала согласие на твою работу в Геноме по окончании ПЭЦ и знаю гораздо больше. Не думаешь же ты, что кто-то имеет право принимать такое решение без моего ведома?

– Конечно нет, – пролепетала Вера.

Мирослава смерила ее взглядом.

– Какая ты еще зеленая… Ничего толком не знаешь.

– Да, и чем больше я узнаю́, тем меньше понимаю, что происходит вокруг, – ответила Вера.

Мирослава уставилась на Веру, а потом вдруг разразилась смехом, который в следующее мгновение перешел в грудной кашель. Мирослава похлопала себя по груди и медленно задышала. Ее лицо приняло задумчивое выражение. Вера неотрывно следила за ней и поражалась тому, как быстро менялось ее настроение. Мирослава выглядела чокнутым профессором в своей помятой одежде и с растрепанными волосами.

– Ты сирота, – вдруг сказала Мирослава. – Чисто теоретически ты, конечно, можешь скучать по родителям. Но ты их никогда не знала. Их потеря – формальность. Их у тебя никогда и не было толком.

«А кто в этом виноват?» – хотела спросить Вера с вызовом, подумав о том, как лишился матери Люб, но проглотила вопрос, который вряд ли сподвигнет Мирославу продолжить рассказ. На самом деле Мирослава была права. Вера никогда не скучала по своим биологическим родителям. Вся Верина любовь и преданность принадлежали Сати. Ей даже ни разу не приходило в голову узнать, кто ее родители и живы ли они до сих пор. Зачем, если настоящая жизнь начиналась в первом округе, куда ей помогла попасть Сати? Но теперь все изменилось.

– Ты их никогда не любила по-настоящему, – сказала Мирослава. Она повернулась боком и прислонилась спиной к дверному косяку, явно не замечая, как напряглась Вера. – Но представь себе, что у тебя есть дорогой твоему сердцу человек – родитель, муж, ребенок. Человек, ради которого бьется твое сердце. Умереть самому – несомненно страшно, но гораздо страшнее потерять того, кого ты любишь.

Верино сердце замерло. У нее есть такой человек…

– Я теряла любимых, – неожиданно охрипшим голосом продолжила свою мысль Мирослава. – Родителей. Рак и старческая деменция… Ужасно. Оба раза я наблюдала, как жизнь медленно покидает их тела. Как родители покидают меня. Оставляют одну. До создания бессмертия люди знали, что когда-нибудь родители умрут. Это сложно было принять, но тысячелетия оставили свой отпечаток. Люди смирились с неизбежностью. Но уже тогда я знала, что должна найти способ обмануть природу. – Мирослава сделала паузу, встала и посмотрела Вере в глаза. – Ты читала автобиографию?