Указательным пальцем он постучал по картинке.
— Знаешь этих людей?
Я мотнула головой.
— Уверена? — протянул он, понимая, что я врала. Они лишь поймали нас с Алексом за кражей денег под псевдонимами, которые придумали сенатор и люди на фотографиях.
Но я не собиралась колебаться или так легко сдаваться, так что, скрестив руки на груди, откинулась на спинку стула.
Агент был недоволен. Я видела это в его глазах, когда он задавал нудные вопросы один за другим. На некоторые мне были известны ответы, на другие нет. Целый час он пытался убедить меня заговорить с ним, используя различные тактики: махал передо мной свободой и давал пустые обещания. Но я не собиралась в этом участвовать.
За время, проведенное с болтуном, я узнала, как они нас поймали… или не нас, в буквальном смысле. Они пытались схватить сенатора и мафиози. ФБР давно следило за ними и их участием в организованной преступности.
После нескольких лет прослушки АНБ (примеч. Агентство национально безопасности) телефонов и слежки издалека они, наконец, получили искомые сведения. Информатор, человек близкий к сенатору, связался с ФБР и сообщил им о тайных банковских счетах, отмывании денег и контролировании выборов.
Просто слепая удача, что именно в этот день они следили как раз за тем банком в ожидании сенатора, который должен был снять украденные деньги. К нему слишком близко подобрались, и он собрался сбежать.
Но появились мы с Алексом, сменив одного мошенника другим. Им было известно о нашей деятельности, от нападения на Терри до череды грабежей. И только после вымогательства у сенатора они начали следить за нами более пристально.
Бонни и Клайда этого поколения поймали случайно, направив расследование в совершенно другую сторону.
— Слушай, — устало вздохнув, он собрал фотографии и сунул их обратно в папку, — я знаю, что за игру ты тут ведешь, Мэдисон. Закрылась и отказываешься отвечать на мои вопросы. Хороший план. Даже умный, — он наклонился через стол. — Готов поспорить, он научил тебя этому, не так ли?
Сердце заколотилось, из меня словно вышибли весь дух. Одно упоминание о нем подействовало на меня так, как я даже не ожидала. Все мое существо обратилось во внимание, переводя глаза от двери к стене рядом.
Он рядом, я чувствовала это.
Возможно, в соседней комнате…
Все мои обещания и правила полетели к черту.
— Где он? — выпалила я.
Мой голос напугал агента Гаррета, прозвучав впервые за все время, такой дикий и угрожающий, что у мужчины ушла пара секунд на ответ.
— Он здесь. Его допрашивают, как и тебя.
— Мне надо увидеть его. — Я вскочила с места и метнулась к двери
Она оказалась заперта. Я в отчаянии дергала ручку, нуждаясь увидеть его… почувствовать его. Глаза пекло от подступающих слез, терзающая тупая боль в груди, прямо в сердце, усилилась.
Блядь! Выпустите меня!
— Мэдисон, — позвал агент, положив руку мне на плечо, — ты не можешь увидеть его сейчас. Это невозможно. Давай, вернись и сядь на место.
— Нет! — выкрикнула я, отмахнувшись от его унижающего жеста. — Он нужен мне. Вы не понимаете!
— Думаешь, это любовь? Я работаю здесь уже столько лет и отлично знаю таких типов, как он. Они видят симпатичную молоденькую впечатлительную девочку, как ты, пользуются ее доверием и втягивают во всякого рода неприятности.
В мыслях мой полный ненависти взгляд буквально сверлил его череп.
— Я не жертва.
— Нет, не жертва, — подтвердил он. — Но ты заслуживаешь больше, чем он может предложить.
Такой же разговор у меня был с копом в Фениксе. Тогда это не сработало, и уж точно не подействует сейчас. Маниакальная, абсолютная любовь к Алексу с той ночи усилилась до непреодолимого, какого-то безумного уровня.
Никто не убедит меня отказаться от него.
— Буду с тобой откровенным, — заговорил агент, привлекая мое внимание. — Мне не нужно признание. У нас достаточно доказательств, чтобы засадить вас обоих.
Мысль об Алекс за решеткой до конца его дней убивала меня.
Истощенная и несчастная, я прижалась лбом к деревянной столешнице.
— Арестуйте меня, прошу, а его отпустите.
— Ты готова променять свою свободу на его?
— Да.
— Тебе восемнадцать, Мэдисон! Чертов ребенок! Ты даже жить еще не начала, но пытаешься сказать мне, что этот кусок дерьма, — Гаррет махнул в сторону стены по правую руку от меня, — стоит твоей жизни, проведенной в тюрьме?
— Он не кусок дерьма! — огрызнулась я, сощурив глаза. — И Вы понятия не имеете, что он значит для меня.
Наступила напряженная пауза, хороший и плохой парни, идущие вровень, оказались в тупике. Федералу не получить от меня желаемого, что он отлично понимал. Я безнадежна, развращена преступной жизнью без возможности вернуться к нормальной.
И он увидел меня такой, какой я стала теперь…
Отпетой преступницей.
— Давай я дам тебе время еще подумать о своем будущем, — предложил он и, взяв меня за руки, застегнул наручники, плотно защелкнув их на запястьях за спиной, после чего оторвал от двери и с силой усадил на стул. — А пока не хочешь воды?
Спустя часы моего молчания и отказа от воды и пищи, они выдвинули против меня обвинения в крупном автоугоне, нескольких вооруженных ограблениях, трех нападениях при отягчающих обстоятельствах и вымогательстве у сенатора США.
Приговор для этих тяжких преступлений: от двадцати пяти лет до пожизненного без права на досрочное освобождение.
Любая надежда на сделку путем выдачи информации о сенаторе, то, что они действительно хотели, оказалась уничтожена на следующий день, когда пришла посылка — любезность Алекса Райана и Мэдисон Перес. Теперь у них было все необходимое для ареста, и мы им были больше не нужны.
Обычная для нас дерьмовая ситуация. Одним уверенным броском мы умудрились облажаться дважды.
Я требовала и кричала, чтобы мне предоставили адвоката, и не раз, но из-за того, что обвинения против нас были обширны и каждый штат пытался получить нас первым, не было возможности предоставить мне общественного защитника. В итоге эту войну выиграла Аризона, и нас собирались перевезти туда в четверг утром.
На время меня засунули в обезьянник, но не в обычный, как те, что я видела по телеку. Комната скорее походила на помещение для допроса, только была меньше, с кроватью и туалетом. Не уверена, сколько дней я там провела, может, четыре, но без такого способа отсчета времени, как восход и закат, сложно было сказать точнее.
Отходить после кокса в кутузке было хуже всего. Голова раскалывалась на две части, меня рвало в божество из нержавейки. И чувствовала я себя просто погано. Мне хотелось только спать, но койка была бугристой, и своенравные пружины кололи в спину. Все эти ночи я провела без сна за блеванием.
На этом острове я одна.
Никаких звонков, посетителей и корреспонденции.
Мне отказывались сообщать новости об Алексе. Появилось ощущение, что его никогда и не было. Единственным доказательством обратного было его имя, вытатуированное на моей коже. Оно стало моим маяком. «Когда-нибудь», — пообещала я себе. Я смогу увидеть свое имя, выписанное черным жирным шрифтом, вдохнуть аромат плоти и ощутить его тепло.
Положительный момент (мне действительно был необходим таковой): через пару дней в одиночной камере у меня начались месячные, что стало облегчением. На один пункт меньше для беспокойства. И, честно говоря, я даже не могла представить, что принесла бы ребенка в мир, где оба родителя закрыты в тюрьме. Его бы всю жизнь преследовал позор из-за такого родства, что не было честно по отношению к малышу.
Но опять же, я была опечалена тем, что не получила этой части Алекса, пусть даже и на секунду. Эгоистичное желание охранить в себе то, что уже недостижимо.
Теперь это останется лишь в мечтах, плодом моего воображения.
Я начала забывать о нем все.
— Перез, — обратился Брюстер, еще один федерал в здании с сотнями таких же. Отперев дверь камеры, и распахнув ее, он зашел внутрь и жестом велел встать. — Руки за спину, лицом к стене.
