Мы решили остановиться на этом тексте, так как он хронологически относится к повороту не только в биографии Хармса, но и в его поэтическом творчестве. Начиная с этого момента жизнь поэта превращается в длинный спуск в ад, что приводит к тяжелейшему кризису в 1937 году. Его дневники показывают, что в этом году отношения Хармса с Детгизом — единственным издательством, которое его печатало, — катастрофически ухудшились[894]. У него больше нет денег, он страдает от голода; «ужас» становится каждодневным и постоянным: Так начинается голод: с утра просыпаешься бодрым, потом начинается слабость, потом начинается скука; потом наступает потеря быстрого разума силы, — потом наступает спокойствие. А потом начинается ужас. Но мы не станем описывать историю несчастий поэта — это была бы слишком длинная история, да к тому же это не входит в нашу задачу. Однако необходимо помнить эти факторы истории падения поэтической системы, применявшейся: Хармсом в первые годы своей литературной жизни. Случайности материального мира приведут к явному творческому тупику. Это явствует из его дневников, где изобилует прилагательное «ужасный» («Боже, какая ужасная жизнь и какое ужасное у меня состояние»[896]) и намеки на невозможность писать. Чувство падения преобладает над всеми остальными, а надежды приподняться — никакой. 12 января 1938 года он наконец пишет: «Так низко, как я упал, — мало кто падает. Я упал так низко, что мне уже теперь никогда не подняться»[897]. Но даже если не читать его дневников, достаточно лишь окинуть взглядом стихотворное творчество поэта в целом: период с 1933 года до смерти уместился всего в один том издания Михаила Мейлаха и Владимира Эрля, в то время как предыдущий период примерно такой же по продолжительности составил три тома[898]. Тематически 1933 год явился как бы переходным между двумя моментами его творческого пути. В августе того же года он пишет следующий диалог в стихах, в котором словами двух персонажей выражаются два полюса его духовного состояния: Мне все противно. Миг и вечность меня уж больше не прельщают. Как страшно если миг один до смерти, и вечно жить еще страшнее. А к нескольким годам я безразлична. — Тогда возьми вот этот шарик — научную модель вселенной. Но никогда не обольщай себя надеждой, что форма шара — истинная форма мира. Действительно, мы к шару чувствуем почтенье и даже перед шаром снимем шляпу: лишь только то высокий смысл имеет, что узнаёт в своей природе бесконечность. Шар бесконечная фигура <...> [899]. В первой строфе «вечность» и «мгновение» являются негативными категориями. Во второй изображен шарик (круг) — символ бесконечности и совершенства. Если здесь мы еще наблюдаем чередование безмятежности и страдания, то, напротив, начиная с 1934—1935 годов поэзия Хармса все более и более склоняется к стихам, выражающим, скорее, второе состояние души, нежели первое. С этого времени она приобретает две основные черты. Первая — прямое обращение к Богу, которого поэт просит освободить его от «лени, падения и мечтания»[900] и наградить «Словом Твоим» и «дивными Словами Твоими»[901] и наконец дать ему силу победить неподвижность движением, то есть силу писать: Господи, накорми меня телом Твоим, чтобы проснулась во мне жажда движения Твоего. Господи, напои меня кровью Твоею, чтобы воскресла во мне сила стихосложения моего [902]. Вторая особенность — постепенный переход к прозе как литературной форме[903]. Начиная с этого времени поэт, «покинутый небом»[904], обращается к рассказу, считая его более способным выражать мир, но теперь уже не в его гармонии (что являлось целью «текучести» или «бессмыслицы»), а его абсурдности. Камю говорил, что абсурд «не в человеке <...>, и даже не в мире, но в их общем присутствии»[905]. Сознание неизбежного разногласия между ними определило чувство, господствующее в душе поэта в конце 1930-х годов, так же как и основные свойства его сочинений. * * * «Надо ли выходить из равновесия?» — задает себе вопрос Хармс в январе 1937 года[906]. В этом простом вопросе заключен весь трагизм дилеммы, с которой сталкивается поэт. Равновесие занимает центральное положение нуля, не требующее «никаких усилий», «никакой борьбы»[907]. Это отсутствие движения («неподвижность») напоминает не покой «вестников», но скорее небытие, смерть. Разрешение, как мы видели, в «некотором равновесии с небольшой погрешностью». К несчастью, выходить из этого стабильного положения опасно: существует серьезная угроза — небольшая погрешность может стать большой, и равновесие будет навсегда нарушено, вовлекая всю вселенную в пропасть падения. Ведь отклониться от центра — значит подвергнуться ударам. Мы сможем еще вернуться ко второй части этой альтернативы в следующей главе, поскольку насилие и столкновение — основные темы прозы Хармса. Что касается первой части альтернативы, связанной с чувством страха пустоты и небытия, она в особенно убедительной форме раскрывается в тексте, написанном 18 сентября 1934 года, то есть после переворота, происшедшего в 1932—1933 годах, — «О явлениях и существованиях № 2»: «Вот бутылка с водкой, так называемый спиртуоз. А рядом вы видите Николая Ивановича Серпухова. Вот из бутылки поднимаются спиртуозные пары. Посмотрите, как дышит носом Николай Иванович Серпухов. Посмотрите, как он облизывается и как он щурится. Видно, это ему очень приятно, и главным образом потому, что спиртуоз. Но обратите внимание на то, что за спиной Николая Ивановича нет ничего. Не то чтобы там не стоял шкап, или комод, или вообще что-нибудь такое, — а совсем ничего нет, даже воздуха нет. Хотите верьте, хотите не верьте, но за спиной Николая Ивановича нет даже безвоздушного пространства, или, как говорится, мирового эфира. Откровенно говоря, ничего нет. Этого, конечно, и вообразить себе невозможно. Но на это нам плевать, нас интересует только спиртуоз и Николай Иванович Серпухов. Вот Николай Иванович берет рукой бутылку со спиртуозом и подносит ее к своему носу. Николай Иванович нюхает и двигает ртом, как кролик. Теперь пришло время сказать, что не только за спиной Николая Ивановича, но впереди — так сказать, перед грудью — и вообще кругом нет ничего. Полное отсутствие всякого существования, или, как острили когда-то: отсутствие всякого присутствия. вернуться Достаточно проследить ритм публикаций Хармса в «Чиже»: 1935 г. — 5 публикаций; 1936 г. — 8; 1937 г. — 1; 1938 г. — 8; 1939 г. — 5; 1940 г. — 6; 1941 г. — 5. В этот подсчет входят некоторые названия, которые не фигурируют в первой публикации нашей библиографии (Jaccard J.-Ph. Daniil Harms. Bibliographie // Cahiers du monde russe et soviétique. Vol. 26/3—4. 1985. P. 500—501). Между № 3 1937 г. и № в 1938 г. был перерыв. Этот перерыв длиной в целый год последовал за стихотворением «Из дома вышел человек...» (см. примеч. 216 к наст. главе), явившемся причиной серьезных неприятностей с Детгизом. Они нашли отражение в дневниковых записях Хармса: «Пришло время еще более ужасное для меня. В детиздате придрались к каким-то моим стихам и начали меня травить. Меня прекратили печатать. Мне не выплачивают деньги, мотивируя какими-то случайными задержками. Я чувствую, что там происходит что-то тайное, злое. Нам нечего есть. Мы страшно голодаем. Я знаю, что мне пришел конец. Сейчас иду в Детиздат, чтобы получить отказ в деньгах. 1 июня 1937 г. 2 ч. 40 м. Сейчас в Детиздате мне откажут в деньгах. 1 июня 1937. Мы погибли» (Хармс Д. <Из дневника>. С. XI—XII). 13 ноября он пишет: «Иду на заседание дет. писателей. Я уверен, что мне откажут в помощи и выкинут из Союза» (там же. С. XII). Невозможность печататься попросту означала для писателя и его жены отсутствие всякого дохода (см. также примеч. 264, 307 и 316 к наст. главе). вернуться Хармс Д. «Так начинается голод...» // Собр. произв. Т. 4. С. 58; Полет в небеса. С. 553. Речь идет, в частности, о пункте 27 «Голубой тетради» (ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 75); см. об этом примеч. 327 к наст. главе. Об отсутствии денег и голоде см. записи, взятые из дневниковых записей писателя: «Попробуй сохранить равнодушие, когда кончаются деньги. 17 июня <...> Поели вкусно (сосиски с макаронами) в последний раз. Потому что завтра никаких денег не предвидится и не может их быть. Продать тоже нечего — 3-го дня я продал чужую партитуру "Руслана" за 50 руб. Одним словом, сделано последнее. И теперь уже никаких надежд. Я говорю Марине, что я получу завтра 100 рублей, но это враки. Я никаких денег ниоткуда не получу. Спасибо Тебе, Боже, что по сие время кормил нас. А уж дальше да будет Воля Твоя. 3 окт. 1937 г. Благодарю Тя Христе Боже наш, яко насытил еси земных благ. Не лиши нас и небесного Твоего Царства. 4 окт. 1937. Сегодня мы будем голодать. 9 окт. суб. 10 ч. 40 м. утра 1937 г. Даю обязательство до Субботы 30 окт. 1937 г. не мечтать о деньгах, квартире и славе. <...> И марта 1938 г. Продал за 200 рублей часы "Павла Буре", подаренные мне мамой. <...> Наши дела стали еще хуже. Не знаю, что мы будем сегодня есть. А уже дальше что будем есть — совсем не знаю. Мы голодаем. 25 марта 1938 г.» (Хармс Д. <Из дневника>. С. XII). См. также примеч. 264, 315, 317 и 318 к наст. главе. Марина — Марина Малич, вторая жена поэта. вернуться Он пишет 30 ноября 1937 г.: «Боже, какая ужасная жизнь и какое ужасное у меня состояние. Ничего делать не могу. Все время хочется спать, как Обломову. Никаких надежд нет. Сегодня обедали в последний раз. Марина больна. У нее постоянно темп. 37—37,5°. У меня нет энергии» (там же). См. примеч. 264, 315, 316 и 318 к наст. главе. вернуться Там же. Зимой 1937/1938 г. поэт неоднократно просит Бога послать ему смерть: «Боже, теперь у меня одна единственная просьба к Тебе: уничтожь меня, разбей меня окончательно, ввергни в ад, не останавливай меня на полпути, но лиши меня надежды и быстро уничтожь меня во веки веков. Даниил. 23 окт. 1937 г. 6 ч. 40 м. вечера. <...> Удивляюсь человеческим силам. Вот уже 12 января 1938 года. Наше положение стало еще много хуже, но все еще тянем. Боже, пошли лам поскорее смерть. 12 янв. 1938 г.» (там же). вернуться Хармс Д. Собр. произв. Т. 4. Этот четвертый том охватывает период от конца августа 1933 г. по 15 марта 1939 г. Если подсчитать количество законченных стихотворений, написанных с 1934 по 1941 г., то есть за семь лет, мы получим в итоге 30—40, в то время как за предыдущий период (1925—1933) было написано более 150 (вместе с теми, которые хранятся в РО ИРЛИ и не вошли в издание М. Мейлаха и В. Эрля). вернуться Хармс Д. «Мне все противно...» // Собр. произв. Т. 3. С. 64. Этот диалог между мудрецом и женщиной очень похож на диалог из стихотворения «Хню», анализируемого в главе 1. Следует связать эти стихи с рассуждениями Хармса о круге (см. главу 2) и с тем, что мы говорили выше о символике шара. Подчеркнем, что это стихотворение заканчивается картиной, где мир обращается в жидкость, звезды падают с неба, лес высыхает и, главным образом, где растягивается мгновение: Все погибло. Мир бледнеет. Звезды рушатся с небес. День свернулся. Миг длинеет. Гибнут камни. Сохнет лес (там же. С. 65). вернуться Взято из трех строк, которые вместе с теми, что упомянуты нами в примеч. 322 и 323, составляют все, написанное 13 мая 1935 г. на Марсовом поле: Боже, сосредоточь меня на правильном пути. Напряги мысли мои и наполни радостью душу мою. Избавь меня Боже от лени, падения и мечтания (Хармс Д. Собр. произв. Т. 4. С. 43). Об этих молитвах см.: Топорков А. Из истории литературных молитв // Этнолингвистика малых форм фольклора: (Тезисы). М., 1988. С. 29—30. вернуться См. примеч. 321 к наст. главе. Господи пробуди в душе моей пламень Твой. Освети меня Господи солнцем Твоим. Золотистый песок разбросай у ног моих, чтобы чистым путем шел я к Дому Твоему. Награди меня Господи Словом Твоим, чтобы гремело оно, восхваляя Чертог Твой. Поверни Господи колею живота моего, чтобы двинулся паровоз могущества моего. Отпусти Господи тормоза вдохновения моего. Успокой меня Господи и напои сердце мое источником дивных Слов Твоих (там же). вернуться Там же. См. примеч. 321 и 322 к наст. главе. вернуться Эта тенденция присутствует на всех стадиях поэтического развития Хармса, но примечательно, что эта черта его стихотворного творчества проявляется в тот момент, когда вдохновение исчезает и когда писатель переходит к прозе. По этому поводу см.: Жаккар Ж.-Ф. «Да, я поэт забытый небом...» // Русская мысль. 1988. № 3730. 24 июня. Литературное приложение. № 6. С. XI. вернуться Хармс Д. «Да, я поэт забытый небом, / <Забытый небом> с давних: пор...» // Собр. произв. Т. 4. С. 96. вернуться Camus A. Le mythe de Sisyphe. Paris: Gallimard, 1942; 1973. P. 48. вернуться Хармс Д. «Надо ли выходить из равновесия?». Эта фраза была опубликована неоднократно (см.: Грани. 1971. № 81; публ. М. Арндта); под вымышленным названием «Мое мнение»: Книжное обозрение. 1988. № 43. 28 октября. С. 10 (публ. В. Глоцера). Следует уточнить, что речь идет о пункте 6 «Голубой тетради», в которой Хармс, отсортировав их, собрал 29 афоризмов или текстов, являющихся по своему типу как философскими, так и поэтическими и прозаическими, датированными от 20 августа 1936 г. по 25/26 октября 1937 г. (см.: ОР РНБ. Ф. 1232 Ед. хр. 75). К сожалению, несмотря на то что автор выбрал для них именно такой порядок, публикации разных частей этой тетради в произвольном порядке были рассеяны в различных изданиях (см., например, примеч. 307 и 316 к наст. главе). Эта тетрадь известна под названием «Голубой тетради» по цвету ее обложки из голубой ткани. Десятый текст тетради — канонический, «Голубая тетрадь № 10», что объясняет его название. Подчеркнем еще, что вступлением к этой тетради служит следующая страшная фраза, написанная на кусочке бумаги, вставленном в тетрадь, и носящая название «В Альбом»: «Я видел однажды, как подрались муха и клоп. Это было так страшно, что я выбежал на улицу и убежал черт знает куда. Так и в этом альбоме: напакостишь, а потом уже поздно будет. Хармс 23 авг. 1936». Это маленькое вступление, полное «эстетического отвращения», которое вполне могло бы быть написано автором «Исследования ужаса», было опубликовано в статье: Александров А., Мейлах М. Творчество Даниила Хармса // Материалы XXII научной студенческой конференции. Тарту, 1967. С. 104. В этих словах заключен ужас перед теми же вещами, что и у Липавского, страх при взгляде, искоса брошенном на реальность и непосредственно относящемся к литературе, которая перед лицом грязного мира может лишь пачкать бумагу. Рассуждение об этом процессе увеличения детали или предмета мы находим в послесловии к «Бамбочаде» К. Вагинова, где писатель, однако, не поддается ужасу: «Автор должен со всей резкостью заявить, что редкости и курьезы его не интересуют. Автор, быть может, просто обладает увеличительным стеклом, не охватывающим всего предмета <...>. Преувеличение является иногда необходимым моментом исследования и изучения. Муха, изображенная в человеческий рост, не всегда является плодом фантазии, она может служить и целям наилучшего изучения <...>» (1929—1930) (Вагинов К. Бамбочада. Л.: Изд. писателей в Ленинграде, 1931. С. 140). вернуться Такова идея 5-го пункта «Голубой тетради»: «Все крайнее сделать очень трудно. Средние части делаются легче. Самый центр не требует никаких усилий. Центр — это равновесие. Там нет никакой борьбы» (см. примеч. 327 к наст. главе). |
