Понятие чистоты — основополагающее в творчестве Хармса, и мы еще не раз к нему вернемся[290]. Кроме того, в «Хню» есть одно весьма интересное философское отступление: Нам так приятно знать прошедшее, приятно верить в утвержденное, тысячи раз перечитывать книги, доступные логическим правилам, охаживать приятно темные углы наук, делать веселые наблюдения, и на вопрос, есть ли Бог, поднимаются тысячи рук, склонные полагать, что Бог это выдумка. Мы рады, рады уничтожить наук свободное полотно. Мы считали врагом Галилея, давшего новые ключи [291]. Очевидно, что, называя мракобесами тех, кто склоняется к традиционной логике, и бичуя тех, кто готов передать правосудию Галилеев[292] или тех, кто имеет «новые ключи», Хармс принимает идеологическую позицию, которая привела к последствиям, о которых мы уже упоминали. Действительно, считать, что по ту сторону разума, то есть по ту сторону смыслов, есть смысл, и это — Бог, которого некоторые считают выдумкой, становится в 1931 году в Советском Союзе столь же опасно, сколь раньше считалось неблагонамеренным думать, что Земля вертится. В нескольких строчках, завершающих это вводное предложение, поэт настаивает на необходимости поэтики, «поворачивающей ключ в арифметиках веры» и основывающейся на «нарушении привычных правил рассуждениях о смыслах»: А ныне пять обэриутов, еще раз повернувшие ключ в арифметиках веры, должны скитаться меж домами за нарушение привычных правил рассуждения о смыслах [293]. У этой новой логики, которую пропагандирует Хармс, есть даже имя — «цисфинитная логика», и о ней пойдет речь в следующей главе. Те несколько стихотворений, которые мы только что рассмотрели, показывают, каким образом Хармс вписывается в традицию, основные черты которой мы обрисовали. Но они выявляют и метафизический уровень его творчества: это Сила, содержащаяся в словах, которую необходимо освободить, скрытый Бог, к которому поэт все чаще обращается непосредственно. Одним из самых убедительных примеров может послужить очень красивая «Молитва перед сном» (1931), в которой поэт просит у Бога помочь воплотить его стихи, передать ему невыразимое (то, чего не могут выразить ни книги, ни люди) и дать ему силу, необходимую для битв со смыслами, сочетаемую с «управлением слов»: МОЛИТВА ПЕРЕД СНОМ 20 марта 1931 года в 7 часов вечера Господи, среди бела дня накатила на меня лень. Разреши мне лечь и заснуть Господи, и пока я сплю накачай меня Господи Силою Твоей. Многое знать хочу, но не книги и не люди скажут мне это. Только Ты просвети меня Господи путем стихов моих. Разбуди меня сильного к битве со смыслами, быстрого к управлению слов и прилежного к восхвалению имени Бога во веки веков [294]. Но с конца двадцатых годов «битва со смыслами» становится все более и более трудной: идеологические догмы станут попыткой свести смысл (достигаемая Цель) к значениям (смыслам), передаваемым словами. Вот почему творчество Хармса в скором времени станет отражением трудностей, которые возникнут на пути любого, кто захочет иметь целостное мироощущение, а поэтика текучести постепенно уступит место поэтике разрыва. ГЛАВА ВТОРАЯ ЦИСФИНИТНАЯ ЛОГИКА Я? кто «я»? Если я создание, часть этой вселенной, то не тогда, когда я изображаю поэтическое создание мира. Поэт-Целое не может говорить «Я». Он им является. Рене Домаль. Ключицы великой поэтической игры, 1930. В некоторых текстах Хармса, написанных около 1930 года одновременно с рассмотренными нами в предыдущей главе, встречается загадочное выражение — «цисфинитная логика»[295]. Этот неологизм, без сомнения созданный им самим, заслуживает некоторых разъяснений, даже если они и не смогут дать ему исчерпывающее определение. Поскольку речь пойдет о попытке разрушить устаревшую логику, в чем Хармс явился достойным последователем Федора Платова[296], важно проследить, каким образом этот процесс становится главным в системе его мировоззрения. Анализ философских текстов, относящихся к этому времени, показывает, что нельзя к творчеству Хармса подходить как к эпатажу или безобидной игре, что пыталась делать в течение долгого времени советская критика[297]. Более того, необходимо до конца понять эту систему, принятую поэтом, поскольку именно она потерпит крах в его прозе 1930-х годов. Мы ознакомимся с основными элементами этой цисфинитной логики, которую следует соотнести с философскими концепциями других теоретиков двадцатых годов, сыгравших первостепенную роль в литературных начинаниях Хармса. В этом плане интересно обратиться к творчеству Казимира Малевича и в особенности Михаила Матюшина, работавших в Институте художественной культуры в Петрограде. Нам хотелось бы показать, что интересующие нас авторы обращаются к некоемому сверхсознанию, которое формирует посредством абстракции определенное отношение к реальности. Государственный институт художественной культуры (ГИНХУК)[298] Мы уже не раз имели возможность убедиться в том, что хотя в зауми и наблюдается фундаментальная тенденция к абстракции, однако в ней также присутствует стремление оставаться в рамках проблематики, касающейся восприятия реального мира как на физическом, так и на метафизическом уровнях. Интересно отметить, что эти вопросы, которые поднимались еще начиная со знаменитого «Черного квадрата» (1915) Малевича[299], станут острыми и для обэриутов. И разрыв с абстракционизмом, о котором они с шумом сообщают в своей декларации, стал, если вернуться немного назад, вариантом одного и того же вопроса, повлекшего примерно один и тот же ответ. Кроме связи с «беспредметником» Туфановым, Хармс, как известно, был в довольно тесном контакте с Малевичем, руководившим одно время ГИНХУКом. Поразительно, что этот коллектив, достигший вершин в области исследования художественного материала, и по сей день не сделался предметом ни одного углубленного исследования. Однако благодаря новому политическому курсу в СССР мы получили возможность ознакомиться с частью материалов, хранящихся в Центральном государственном архиве литературы и искусства (ЦГАЛИ, СПб.)[300]. С другой стороны, выходят в свет новые публикации, позволяющие оценить всю важность этого эпизода в истории культуры 1920-х годов[301]. вернуться См. письмо, адресованное Хармсом К. Пугачевой, упомянутое в посвященной Малевичу части 2 главы. вернуться Надо помнить о том факте, что в момент, когда Хармс пишет это стихотворение (23 апреля 1931 г.), обэриуты усиленно атакуются в прессе. Все это кончится, как для Галилея, арестом спустя несколько месяцев. вернуться Хармс Д. Молитва перед сном // Собр. произв. Т. 3. С. 22. вернуться Тексты, в которых встречается этот термин («Падение ствола», «Третья цисфинитная логика бесконечного небытия», «Звонитьлететь»), будут разбираться в настоящей главе. М. Мейлах переводит «цисфинитная» как «посюсторонне-конечная» (Хармс Д. Собр. произв. Т. 2. С. 178). вернуться Эта предполагаемая близость между Ф. Платовым и обэриутами отмечена С. Сиговым (см.: Сигов С. Истоки поэтики ОБЭРИУ // Russian Literature. 1986. Vol. 20/1. P. 87). Ф. Платов разработал некоторого рода логику «как таковую» опустошительного характера, которую он называл «логика пути»; ее характерные черты в виде афоризмов можно найти в маленькой книге «Назад, чтобы моя истина не раздавила вас» (М., 1915). Однако, на наш взгляд, его «программа уничтожения» гораздо более близка к программе ничевоков (см. примеч. 20 к главе 1), нежели к идеям Хармса. Вот некоторые рассуждения из этой книги: «1) Признавая закон последовательности, я его отрицаю законом. 2) Идя по закону природы, я убиваю тем самым его. <...> Я не мистик, хотя кажусь этим. Мистикой своей убиваю мистику» (там же. С. 14 и 18). Саморазрушение, как очевидно, возведено в систему, и основной закон Ф. Платова — «все есть ничто» — приводит к нулю, не являющемуся тем же самым нулем, что у Малевича или Хармса, как мы убедимся в дальнейшем. Но между тем есть нечто сближающее их — отказ от «разума»: «Есть две логики: объединения и пути. Первая объединяет искания, рожденные разумом, и все, рожденное чувством. Вторая ищет следствия без цели с целью» (там же. С. 18). Платов является автором еще двух книг: «Блаженны нищие духом: Семьдесят стихов» (М.: Центрифуга, 1915) и «Третья книга от Федора Платова» (М.: Центрифуга, 1916). Он участвовал и во «Втором сборнике Центрифуги» (1916), поместив в него теоретическую статью «Гамма гласных», в которой выказывает тот же интерес к звукам и смыслу, как и его современники («Каждая мелодия слова подобна смыслу слова»). Переизд. этой статьи: Забытый авангард. Россия. Первая треть XX столетия // Wiener Slawistische Almanach. Bd. 21. [1988]. S. 71—77. вернуться Хармс был впервые переиздан в Советском Союзе в 1962 г. Лидией Чуковской; это был сборник стихов для детей под названием «Игра». С того времени и по сей день при характеристике основного принципа поэтики Хармса систематически употребляется слово «игра». Это было отчасти верно по отношению к его творчеству для детей, но, к сожалению, перешло и на анализ его произведений для взрослых. вернуться Об образовании Музея живописной культуры и московского ИНХУКа (так же как и об УНОВИСе) см.: Советское искусство за 15 лет. М.; Л.: Огиз, 1933. С. 124 (под редакцией И. Маца). Что касается организаций ГИНХУКа, мы основываемся на материалах, хранящихся в Центральном государственном архиве литературы и искусства (ЦГАЛИ СПб. Ф. 244; см. примеч. 6 к настоящей главе), а также и на публикации на немецком языке архивов, хранящихся в РГАЛИ и, по нашим сведениям, не публиковавшихся на русском: Das Institut für Künstlierische Kultur // Shadowa (Žadova) L. Suche und Experiment: Russische und Sowjetische Kunst 1910 bis 1930. Dresden: VEB Verlag der Kunst, 1978. P. 318—320. Странно: несмотря на то что ГИНХУК играл важную роль в культурной жизни города, он до сих пор не привлек внимания исследователей, обращавшихся к нему лишь иногда, да и то мимоходом. Даже И. Маца, упомянувший о нем в своей книге 1933 г., ничего не говорит об этом институте в статье «Советская эстетическая мысль в 20-е годы» (см.: Из истории советской эстетической мысли. М.: Искусство, 1967. С. 18—58), в то время как он посвятил ИНХУКу Москвы несколько страниц (см. примеч. 8 к наст. главе); Б. Капелюш немного пишет о нем в своей статье: Архивы М.Б. Матюшина и Е.Г. Гуро // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1974 год. Л.: Наука, 1976. С. 3—23. Почти во всех работах и статьях о Малевиче период ГИНХУКа остается без внимания. Очень редко исследователи, по примеру Е. Ковтуна и Ж.-К. Маркаде, посвящают ему отдельную главу в работах обобщающего характера (см.: Ковтун Е. Путь Малевича // Казимир Малевич. 1878—1935: Каталог выставки. Ленинград — Москва — Амстердам. 1988—1989. С. 162—170; Marcadé J.-C. Les arts plastiques novateurs après la révolution: Histoire de la littérature russe. Le XXe siècle. Vol. 2. Paris: Fayard, 1988. P. 775—777). Отметим, наконец, утверждение А. Накова, что именно как «представителю ГИНХУКа Ленинграда» (и при посредничестве народного комиссара по образованию А. Луначарского) Малевичу было позволено уехать в Западную Европу, что доказывает всеобщее признание, которым пользовался институт (см.: Nakov A. Prologue // Malevitch K. Ecrits. Paris: G. Lebovici. 1986 (первое издание: 1975). P. 141). Отметим, однако, что к этому моменту ГИНХУК был уже закрыт. Кроме того, существуют двадцать две таблицы на английском языке, подготовленные Малевичем в ГИНХУКе перед тем, как увезти их в Германию (см.: Malevich. Amsterdam: Stedelijk Museum, 1970. P. 115—133). Об этих таблицах и о педагогической работе Малевича см.: Бурсма Л. Об искусстве, художественном анализе и преподавании искусства: Теоретические таблицы Казимира Малевича (с переводом: On art, art analysis and art education: the theoretical charts of Kazimir Malevich) // Казимир Малевич: 1878—1935. С. 206—224. По поводу музея и его экспозиций см. статьи, появившиеся в журнале «Жизнь искусства»: Иелевич К. Русский музей // Жизнь искусства. 1923. № 16. С. 13—14 (Иелевич — ошибка, исправленная в следующем номере, с. 4: на самом деле речь идет о Малевиче); Лунин Я. Кому они мешают // Там же. 1923. № 19. С. 15—16 (ответ на статью Малевича); Денисов В. К объединенной выставке Собариса // Там же. 1923. № 21. С. 13—14; Лунин Н. Государственная выставка // Там же. 1923. № 22. С. 14—15; Марксист. Государственная выставка // Там же. 1923. № 24. С. 16—17. По случаю открытия этой выставки 17 мая 1923 г. в Академии художеств были опубликованы в № 20 «Жизни искусства» кроме статьи Н. Пунина «Зангези» (с. 10—12) декларации Филонова [II], «Декларация Мирового Расцвета» (с. 13—15) и различных групп института: Мансуров Л. Декларация (с. 15); Матюшин М. Не искусство, а жизнь (с. 15); Малевич К. Супрематическое зеркало (с. 15—16). Об этой выставке см. еще статью: Вторая Государственная выставка картин // Красная панорама. 1923. № 4. С. 6—7 (с фотографиями экспонентов). О публикациях, касающихся ГИНХУКа и выходящих в СССР в настоящее время, см. примеч. 7 к настоящей главы. вернуться Именно от «Черного квадрата», выставленного в декабре 1915 г. на экспозиции 0,10, ведет свое происхождение эта живопись, явившаяся не отражением и не конструкцией, но самостоятельным организмом. Об этом см. главу «Черный квадрат» А. Накова: Malevitch. Ecrits. P. 13—155. Мы вернемся к этому понятию автономности (оно является основным и в творчестве Хармса) на страницах, посвященных Малевичу в этой главе. вернуться Речь идет о фонде 244 (ранее 4340), в котором содержатся материалы деятельности музея и института вплоть до конца 1926 г. Последний документ (ед. хр. 67) доводит до нас сведения о решении слить воедино ГИНХУК и ТИИИ, но ничего не сообщает о фактическом окончании деятельности института, и мы не знаем, есть ли в фонде 244 документы по этому поводу. вернуться Благодаря новой культурной политике, множество архивов опубликовано и еще выйдет в свет. Предвестником этого процесса явилась статья Е. Ковтуна «Казимир Северинович Малевич» (Огонек. 1988. № 33. С. 8, 1—4-я вклейки), содержащая ранее не изданные сведения об институте (см. также: Протокол межотдельского собрания Государственного института художественной культуры по критике и обсуждению работ всех отделов от 16 июня 1926 г.: О теории прибавочного элемента в живописи (Резюме) // Декоративное искусство. 1988. № 11. С. 33—40 (публ. Е. Ковтуна); Авангард, остановленный на бегу. Л.: Аврора, 1989 (со статьей Е. Ковтуна, сопровождаемой архивными материалами). В этих новых материалах отмечается связь с В. Мейерхольдом, о чем свидетельствует письмо Малевича к режиссеру: Советская культура. 1989. 11 февраля. С. 6. |
