— Будешь смотреть стойбище? — спросил меня Дада и, подозвав Василия, отвязал оморочку.

Через несколько минут мы с Василием плыли по тихой протоке, заросшей камышом и осокой. Вокруг было необычайно тихо, и только всплески весла нарушали тишину. Василий то оглядывался по сторонам, то смотрел на воду, прозрачную как стекло.

— Наверно, здесь рыба есть, — почему-то шопотом заговорил Василий.

Поставив сетку, мы сошли на берег и едва-едва пробрались сквозь густые заросли крапивы. Ни звука, ни шороха. Мы подошли к первой избушке, до крыши заросшей диким виноградом, и остановились. Неподалеку от нас на деревьях белели медвежьи черепа.

— Идемте дальше, — сказал Василий, раздвигая кусты.

Это было заброшенное удэгейское стойбище. Еще несколько лет назад здесь жили охотники, именовавшие себя чукенскими. Вот изба, окруженная густой зеленью. Неподалеку — амбарчик на сваях, заросший крапивой и вейником. Ни просеки, ни тропы. Я иду вслед за Василием. Он шумно раздвигает кустарник. Все вокруг молчит, даже птиц не слышно. Тишина такая, что весь этот дремлющий, неподвижный лес с деревьями, на которых ни один лист не шелохнется, с медвежьими черепами, белеющими на ветвях, кажется небылицей.

— Идите сюда, — тихо говорит Василий, уже стоящий на пороге избы.

Продираясь сквозь высокую крапиву у самого крыльца, я едва не споткнулась о железную мотыгу, проржавевшую от дождей. Рядом с мотыгой валялся скелет какого-то зверька, а чуть подальше детская игрушка — маленький голубой автомобильчик. Откуда это?

Между тем все здесь имело свою историю. Стоило войти в избу и поглядеть на сваленные в кучу столы и ящики, на шкафчик, в котором лежат запыленные листки тетрадей, исписанные по-удэгейски, с отметками русского учителя, наконец на стены, еще хранящие следы от плакатов и лозунгов, чтобы ощутить то недавнее время, когда бывшие кочевники обитали здесь, впервые приобщаясь к новой жизни.

— Вот как жили раньше, — показывая на развалившуюся юрту в отдалении, сказал Василий и поморщился. — Разве можно сравнить с Гвасюгами?

Захватив с собой несколько исписанных тетрадей, я пошла вслед за Василием. У левого берега протоки он полчаса назад забросил сетку. Мы дважды обошли ее на оморочке из конца в конец, тревожа шестами илистое дно. В сетке запутались три ленка. Василий бросил их на дно оморочки, предварительно оглушив каждого ударом весла по голове, затем направил оморочку вдоль протоки. Трава, шурша, задевала о борта нашей легкой лодчонки — настолько узок был проход.

— Ого! — воскликнула Намике, когда я стала показывать им тетради, найденные в заброшенном стойбище. — Это моя тетрадка!

Все сбежались смотреть, расспрашивали, что мы там видели. Дада, сидевший у костра, недовольно заметил:

— Так делать худо. Зачем брали? Наши вещи ничего трогать не надо.

Василий объяснил ему, что, кроме тетрадей, мы ничего там не трогали, и старик, довольный, одобрительно закивал головой. По старым обычаям, удэгейцы ничего не брали на местах своих прежних стоянок. Охотник, оставивший в тайге свою вещь, все равно когда-нибудь вернется за ней и возьмет ее сам.

— Что такое? — говорил Василий, с силой отталкивая лодку. Он оглянулся назад. — Старик Маяда все время отстает. Придется, наверно, на буксир брать. Там одна Жданкина центнер весит.

— Зачем так говоришь? — сурово оборвал его Дада. — Гляди вперед. Ой-ёй!..

С берега над водой навис почти горизонтально толстый ствол каменной березы. Вода отнимала у дерева последнюю почву. Казалось, что оно вот сейчас сорвется вниз и придавит наш бат. Под батом со свистом билась волна. Василий уперся шестом о каменный выступ на берегу.

— Берегитесь! — закричал он, напрягаясь изо всей силы, чтобы преодолеть быстрый поток.

Собака, лежавшая у меня в ногах, взвизгнула. Я пригнулась. Прутья хлестнули по спине.

— Ая! — крикнул Дада.

Бат с трудом подался вперед. Оглядываясь на идущих следом за нами лодочников, я видела, как прошел бат Нечаева, потом проследовали Батули с Галакой и, наконец, старик Маяда со своим «экипажем». Белая панама Нади Жданкиной мелькнула в воздухе. Девушка размахивала ею в знак благополучия.

Все было хорошо. Но к вечеру, идя по узким протокам, мы потеряли из виду последний бат.

— Ничего, — успокаивал меня Дада, посасывая трубку. — Маяда знает дорогу.

Мы причалили к берегу. Василий отвязал от нашего бата оморочку и без всякого предупреждения отправился вверх, захватив с собой острогу и сетку. Уже запылал костер. А Маяды все не было. Я натянула палатку у самой воды, очистив для нее место от крупного камня. Нечаев с Мелешко рубили дрова.

— Где Василий? — спросила я у Дады.

— Имсабе[17]. Наверно, рыбачить пошел, — щурясь от яркого огня, отвечал старик.

Он варил кашу, сидя перед костром на корточках. Глухонемой удэгеец Семен чистил картошку. Шуркей стоял рядом, опустив по швам руки, ухмылялся. Я попросила его спуститься вниз по Хору на поиски отставших товарищей.

— Как пойду? Оморочки-то нет. — Он почесал затылок.

— Бат возьми.

— С кем пойду?

— С Семеном.

— Зачем итти? Сами найдутся.

Шуркей зевнул потягиваясь. Ему не хотелось двигаться с места. Между тем время шло, сумерки сгущались все более, а Маяды не было.

— А ну-ка, Шуркей, без разговоров, быстро лети вниз, стрелой! Га!

Я столкнула на воду пустой бат, положила два шеста. Шуркей чертыхнулся, но пошел к берегу, увлекая за собой и Семена. Тот скорчил удивленную гримасу, развел руками, словно говоря: «Кто же будет чистить картошку?» Я взяла у него нож и подвинула к себе мешок с картофелем.

Через полчаса за поворотом реки, из-за кустов, послышались женские голоса, потом явственный стук шестов. В темноте приставая к берегу, женщины торопливо сбрасывали мешки и рюкзаки прямо на камни, разговаривая вполголоса.

— Все в порядке, товарищ начальник, — отрапортовал Шуркей, приложив руку к виску. — Была небольшая авария…

Он круто повернулся кругом и зашагал к палатке. Одна штанина у него была засучена выше колена, другая, совершенно мокрая, облепила ногу.

пел Шуркей удаляясь.

— Надя все дело нам портит, — сказала усталым голосом Намике, подходя к костру.

— А что такое?

— Берется шестом работать. Прямо не знаю, как дальше будем… Чуть не утонули… Старик Маяда сердится.

Надя переодевалась в палатке, сбрасывала мокрые ботинки и виновато улыбнулась, когда я вошла туда, чтобы узнать, что случилось. Лидия Николаевна стояла у входа со свечой в руке.

— Ой, что я наделала!.. — сказала девушка, приподымаясь, и тут же изменила тон: — Но, честное слово, у меня уже не хватает терпения. Мы так медленно продвигаемся вперед, что я просто не могу. Ничего особенного не случилось. Ну, упала в воду. Ну, бат покачнулся, немножко воды набрали. Подумаешь, какая авария… Все равно я должна научиться работать шестом.

Я вполне понимала желание Нади и сказала ей, что ничего не вижу плохого в том, чтобы научиться управлять батом. Но не надо это делать на глубоких плесах, где шесты не достают дна. Лучше учиться в мелких протоках и, конечно, днем, а не в сумерки.

В эту ночь мы долго не могли уснуть. После ужина, пока в палатке горела свеча, и записывала в полевой дневник события за день. Лидия Николаевна и Надя полушопотом о чем-то беседовали. Когда свеча, растаяв, поплыла на камень, Надя зевнула.

— Ой, как я устала, товарищи! — И натянула на себя одеяло. — Руки болят от шеста.

В соседней палатке заплакал младший сынишка Батули — Яша. Лидия Николаевна вздохнула:

— Такая меня тоска охватила сегодня. Вы знаете, все время думаю о своем сыне. Ужасно тоскую. Он ведь остался с бабушкой. Как они там?..