— Живем, можно сказать, во власти погоды, как пленники!
Между тем каждый из нас в эти дни был занят своим делом. Художники писали этюды, портреты удэгейцев, ботаник уходил в окрестные леса для описания растительности, энтомологи собирали клещей. Мне приходилось большую часть времени посвящать гвасюгинскому колхозу. По вечерам было решено проводить беседы и лекции на темы, хотя и неодинаково близкие всем участникам экспедиции, однако полезные и вообще интересные для всех. Это началось после того, как однажды мы случайно оказались на беседе Фауста Владимировича со своими коллегами. Он рассказывал новости гидрометеорологической службы. Беседа вызвала большой интерес. Слушали все. Может быть, с той поры и возникло то повышенное внимание, с каким участники экспедиции относились впоследствии к метеорологическим наблюдениям.
Для молодого удэгейца Степы, сына охотника Тунсяны, разговор о метеорологии оказался решающим в выборе профессии. Он впоследствии стал метеорологом-наблюдателем, приобщился к науке с ее великолепными достижениями.
Итак, Колосовский затронул интересную тему. Он сидел в непринужденной позе, облокотившись на стол; говорил негромко, но четко. Изредка посматривал на слушателей. Среди них были и удэгейцы. Они теперь наведывались к нам часто. Степа Тунсянович жадно ловил каждое слово.
Колосовский рассказывал о том, какую большую роль играет сейчас метеорология.
— Председатели колхозов вооружаются данными прогноза бюро погоды, водники, лесники, строители дорог запрашивают сводки о воде, о вскрытии рек, о паводках. Но для того, чтобы сейчас легко отвечать на эти вопросы, связанные с погодой, людям потребовались века.
Когда-то Ломоносов, гениальный естествоиспытатель, корифей мировой науки и великий гражданин государства Российского, томился мыслью о том, что «знание воздушного круга еще великой тьмою покрыто», но ему первому принадлежит доказательство, что перемены погоды можно объяснить, если знать, как движутся воздушные массы на больших пространствах. Уже тогда он предлагал в разных частях света учредить самопишущие метеорологические станции.
И вот прошло много лет. Наука обогатилась величайшими открытиями. Теперь уже галилеевская «склянка» кажется младенцем в сравнении с такими приборами, как радиозонд, который поднимается в воздух на высоту свыше двадцати тысяч метров, сам записывает на разных высотах и скорость ветра, и влажность, и температуру воздуха — записывает и передает все это на землю тем, кто «ловит» завтрашний день.
Люди научились не только объяснять явления атмосферы, но и научно предсказывать их. Какая будет погода завтра, через три дня, через месяц? На всех пяти материках тысячи глаз следят за движением воздуха, стараясь охватить как можно большее пространство. Ведь слово «синоптика» в переводе с греческого означает: обозревающая одновременно физические процессы на больших территориях. Сколько же нужно обозревателей, сколько глаз?
— Представьте себе в долине или на вершине горы одинокий домик, со всех сторон окруженный лесами, — продолжал Колосовский. — На сотни километров вокруг — ни дорог, ни селений. Такие домики можно встретить в разных местах страны. В них живут наблюдатели — часовые погоды.
Вот по небу медленно движутся купола облаков. На каком они расстоянии от земли? Вопрос совсем не праздный. В авиации есть так называемый облачный потолок, выше которого полеты опасны. А летчики — едва ли не самые активные клиенты синоптиков. Вот облака громоздятся в виде башен. Это предвестники гроз. Наблюдатель заносит их в свою книжку особыми знаками.
На каждой метеостанции есть наблюдательные площадки. На них — психрометрические будки с приборами, показывающими температуру и влажность воздуха. К этим приборам наблюдатели приходят несколько раз в сутки. После того как закончен осмотр приборов, записано атмосферное давление, можно обратиться к радиосвязи. И вот происходит краткий разговор. Для быстроты синоптики разговаривают на языке цифр. По словам одного ученого, «прогнозист может медлить не более, чем хирург во время операции». А прогноз — это тысячи глаз, видящих одновременно.
В одно и то же время, ни на минуту позже, наблюдатель должен давать сведения о погоде.
День и ночь бегут цифры с островов и морей, с горных, степных и таежных станций, бегут по эфиру в бюро погоды. Эти сводки нужно собрать воедино, расшифровать, нанести на карту. И прежде чем синоптик представит прогноз погоды, над картой еще склоняются физики, анализируя сложнейшие физические процессы, происходящие в атмосфере.
Синоптики справедливо негодуют, когда слышат обывательские рассуждения, будто они «угадывают» погоду. Прогноз погоды — результат глубоких знаний.
— Да, прогноз погоды — хорошая вещь, — говорил на следующий день Ермаков, — а все-таки как бы это сделать, чтобы вода убывать стала? Чего мы тут с Марусей сидим? Ведь у нас там на всю медвежью округу один житель…
Федор Иванович волновался. Вода прибывала.
— Послушай, Динзай! Нельзя ли пошаманить? — крикнул он стоявшему у порога удэгейцу. Тот едва успел войти и, как всегда, раскланялся.
— Я это шаманство, разная чепуха, ничего не признаю, — презрительно отозвался он и с независимым видом стал осматривать новые полотна художников.
Это был Динзай Пиянка. Среди своих сородичей он выделялся необычайной живостью. Был он весьма словоохотлив и старался говорить по возможности красиво, употребляя такие выражения, которые, по его мнению, должны были оставить приятное впечатление у собеседника. Запас слов он имел богаче, житейский опыт шире, чем многие удэгейцы его возраста. Да это и немудрено. Он долго жил во Владивостоке. В Гвасюгах многие относились к нему с неприязнью. Считали его человеком высокомерным.
Между тем он был хорошим следопытом. Последние десять лет все время сопровождал экспедиции и в Приморье и здесь. Он умел читать карту, знал компас. Своим знакомством с Колосовским Динзай был обязан тайге. Когда Фауст Владимирович путешествовал по Хору, Динзай был у него проводником. Теперь ему выпала та же роль в нашей экспедиции. Он уже числился у нас на работе и в эти дни по заданию Колосовского готовил баты. Всякий раз, как только он появлялся, со всех сторон к нему летели вопросы, рассчитанные на ответную шутку, — Динзай не умел сердиться и любил высказывать свое мнение по любому вопросу, даже если и не был достаточно осведомлен. Почти со всеми он был на «вы» и к себе требовал уважения.
— Динзай Мангулевич, — кричала ему со двора Лидия Николаевна, — идите на помощь!
В это время в калитку впорхнула молоденькая удэгейка в модном светлом платье. Динзай столкнулся с нею на крыльце, поздоровался и так, чтобы слышали все, высказался по поводу ее пышной прически — «перманента»:
— Электрическим током? — Он прищурился, оглядывая девушку. — Мне гораздо нравятся длинные косы. Я не люблю кудри. Другой раз женщина зачем так делает, пампушки разные на голову накручивает? Нехорошо. Все равно филин.
Лидия Николаевна препарировала ежа. Она расположила свою походную лабораторию во дворе и занималась делом, которое художники в шутку называли «живодерством». На ящике, покрытом газетой, лежали пинцеты, ножницы, нитки с иголками, тут же стояла банка с мышьяком, уже сделавшим свое дело. Еж был жирным. С трудом преодолевая брезгливость, Мисюра сняла шкурку. Динзай помогал ей не первый раз, обнаруживая при этом немалый опыт.
— Вы посмотрите, какое ужасное скопище клещей! — С помощью пинцета Лидия Николаевна осторожно приподняла шкурку ежа. — Надо позвать энтомологов. Юрий Дмитриевич! Несите пробирки!
Через несколько минут вокруг ящика столпились пытливые коллекционеры. Среди них были и удэгейские школьники, в эти дни принимавшие активное участие в сборе клещей. Вооружившись пробирками, сачками, они собирали их на собаках, на коровах, искали в траве и приносили к нам. С приездом медиков у нас прибавилось посетителей. Так как здешний фельдшер находился в отлучке, удэгейцы обращались за помощью к «доктору экспедиции», как они называли Мелешко. Особенной любовью ко всяким мазям, таблеткам, порошкам отличались старики. Правда, медики не сразу научились понимать, что от них требуется. Один просил «гончаровки» (марганцовка), другой — «винта» (бинт). Прослышав о том, что «доктор» интересуется насекомыми, старый Сисана принес ему жука дровосека, завернутого в ореховый лист. Все смеялись, а он, переминаясь с ноги на ногу, с видом провинившегося человека бормотал: «Моя теперь знай, знай…» Меж тем Мелешко, изо всех сил преодолевая свой украинский акцент, старался объяснить ему, для чего собирают клещей и как уберечься от переносчиков опасной таежной болезни — энцефалита.
