Игорек порывался ускорить шаг, но Валя Федичева придерживала его — еще оступится на скаку в какой-нибудь колдобине, залитой водой, и вывихнет ногу.

Выросшая в семье лесника в таежной глухомани, Федичева на все мелочи привыкла смотреть с практической точки зрения. По этой же причине ей по душе и пограничники, народ практичный во всем и предусмотрительный, для которого не было мелочей, если дело касалось службы.

С первых дней жизни и работы на заставе Валя Федичева переняла от пограничников главную особенность их бытия: они жили в постоянной и напряженной готовности встретиться с противником и дать ему отпор.

Перенять эту особенность у пограничников было ей не так трудно — пригодилась выучка отца, лесника и профессионального охотника. Она была единственным ребенком в семье, и, когда подросла, отец научил ее стрелять, читать следы, иногда брал с собой в обходы, рассказывал о повадках зверей и птиц. В четырнадцать лет она уже самостоятельно ходила в лес с ружьем, била белку, рысь и даже добыла трех лисиц. Покойная мать ворчала, выговаривая отцу:

— Девка ведь она, и всякие бабьи дела должна осваивать. А ты ее, как мужика, по лесу таскаешь. Где это видано, чтобы бабы охотились?

Ворчала так, для порядку. Валя и от нее переняла многое, что понадобится в будущей семейной жизни, была в материнских заботах и хлопотах надежной помощницей. Но и лес ее тянул неудержимо...

Перед тем как вскочить в седло, Федичева привычно зарядила магазин карабина, дослала патрон в патронник, поставила курок на предохранитель. Все это выполнялось так привычно, как, скажем, мытье рук перед едой.

В пути она прислушивалась и приглядывалась ко всему окружающему. Кругом было тихо и сумрачно — ноябрь он и есть ноябрь, в этих местах, может быть, самый безжизненный месяц в году. Чавкала под копытами Игорька грязь раскисшей дороги, ветер раскачивал вершины вековых сосен, жалобно попискивала промокшая птаха — вот и все звуки, которые улавливал чуткий слух Федичевой.

Шел мокрый снег вперемешку с дождем. Нелегко сейчас пограничникам в дозорах. Должен вернуться из наряда Никита Васильев — наверно, промок до ниточки и продрог, конечно. Ничего, в сушилке обогреется... Она заметила за собой, что все больше и больше думает об этом застенчивом тихоне, которого все на заставе принимают чуть ли не за мальчишку, потому что моложе всех. А между прочим, этому мальчишке уже девятнадцать лет — на два года больше, чем ей...

Думала о Никите Васильеве, а все-таки отметила про себя: сначала вяло, а потом вдруг дробно и звонко застучал где-то невдалеке дятел — наверное, погреться решил, лесной трудяга, а заодно и пообедать...

Подъезжая к бане, Федичева перевела карабин из-за спины на шею — в случае надобности ей было удобнее из этого положения вскинуть карабин наизготовку к бою. Сделала она это тоже по привычке, не задумываясь.

Присутствие посторонних первым уловил Игорек: сторожко навострил уши, заметно сбавил шаг. Федичева успокаивающе потрепала коня по шее, но вдруг услышала простуженный кашель, донесшийся из риги, где сушилось белье. Кашель был глухой — в рукав или варежку.

Федичева не свернула к риге, а поехала дальше в тыл, будто ничего подозрительного не слышала, сделала вид, что едет вовсе не сюда, а куда-то дальше. Скрылась в лесной чащобе, и когда уже ее не могли видеть из риги, развернулась в обратную сторону и поскакала к заставе. Федичева прикинула: пусть даже с оружием, она вряд ли справится с теми или с тем, кто был сейчас в риге. Это куда лучше и вернее проделают сами пограничники.

Нарушители, два крепких тридцатилетних мужика, вооруженные пистолетами и гранатами, сдались без боя — никакого не было смысла сопротивляться: пограничники незаметно и бесшумно взяли ригу в плотное кольцо. Капитан Клюкин крикнул:

— Кто там в риге — выходи! Даю минуту на размышление. Промедлите — спущу собаку.

Медлить нарушители не стали, появились в воротах с высоко поднятыми руками.

Появилась Федичева, на задержанных посмотрела с чисто девичьим пренебрежением:

— Орлы какие пожаловали!

— Радуйся, что не пристрелили, — буркнул один из задержанных.

Она только взглянула на него брезгливо и заговорила о том, что сейчас больше всего волновало ее:

— Товарищ капитан, старшина не дает фонарь. Не могу же я белье снимать в потемках.

— Передай мое приказание: пусть выделит фонарь. Еще что у тебя?

— А ничего. Может, разрешите Васильева взять в помощь. Он свободный.

— Знаю, что свободный. Ему отдыхать полагается после наряда. Спит он.

— Ничего, проснется, как позову, — сказала Федичева уверенно и, чтобы ничего такого не подумали, добавила: — Одной-то мне боязно.

Клюкин частенько вспоминал бравого капитана Парамошкина, который предсказывал пограничникам спокойное житье и расхваливал уцелевшие постройки.

— Ничего не скажешь, пророк великий, этот комбат Парамошкин, — говорил он с кислой усмешкой.

Вспомнил его и в первый день Нового, 1945 года, когда случилось происшествие уже в сенном сарае.

Сарай этот был вроде бельма на глазу, и с весны собирались разобрать его, а доски и балки потом пустить в дело.

В первый день наступившего Нового года Никите Васильеву предоставили выходной день. Сидеть без дела он не любил и напросился разбирать заднюю стенку сарая. Капитан Клюкин согласился, даже похвалил солдата за полезную инициативу — очень нужны были доски для разных хозяйственных дел... Васильев прихватил с собой винтовку, взял топор с гвоздодером и после завтрака отправился к сараю. Через час обещала приехать за досками Валя Федичева, потому и не направил капитан Клюкин с Васильевым второго пограничника. Пусть ребята побудут наедине хоть короткое время — это им праздник из праздников...

Васильев не сразу стал разбирать дощатую стенку сарая. Утопая по колено в снегу. настороженно обошел со всех сторон это громоздкое сооружение высотой не ниже двухэтажного дома. Обошел по укоренившейся пограничной привычке — может, следы какие тут появились или что другое подозрительное. Никаких следов не обнаружил, да если и были бы они пусть вчера даже, их все равно присыпало снегом — вечером и ночью мела вьюга.

Обойдя сарай и порядком умаявшись в глубоком снегу, Никита Васильев присел отдохнуть и стал прикидывать, откуда начать разборку стены... Закурил, прислушался: было тихо, и тишина показалась ему торжественной...

Он стал разбирать южную стенку сарая, прикинув, что с этой стороны ветры дуют редко и не занесут снегом сено. А его было порядочно — не меньше пяти тонн. Спрессованное в увесистые кипы, сено было уложено как раз вдоль южной стенки... Приколоченные на совесть доски отдирались с большим трудом, длинные гвозди пронзительно скрипели. Отодрав десятка полтора досок нижнего ряда, Никита Васильев решил разбирать сразу и второй, верхний ряд... Решив так, он стал взбираться по кипам сена наверх.

Никита Васильев успел почувствовать опасность, но не успел приготовиться, чтобы встретить, отразить ее, — все произошло в тот крохотный отрезок времени, который требовался неизвестному, чтобы обрушиться с двухметровой высоты всей тяжестью тела на того, кто, ничего не подозревая, спокойно карабкался вверх.

Никита Васильев все-таки успел податься в сторону, и неизвестный, падая, только вскользь зацепил его. Оба потеряли равновесие и на землю упали одновременно. Вскочив на ноги, Васильев попытался вывести винтовку из-за спины, но она зацепилась стволом за что-то. Неизвестный метнулся к нему, схватил за шею холодными растопыренными пальцами и захрипел свистящим шепотом:

— Отдашь винтовку, отведешь к границе — будешь жить. А то придушу, как собаку!

То ли от природы был по-медвежьи силен этот хрипун, то ли опасность умножала его силы — Никита Васильев беспомощно дергался, пытаясь вырваться. И даже такое промелькнуло в голове: «Неужели конец?»

Хрипун уверовал, что стал хозяином положения, чуть расслабил пальцы на шее Васильева, повторил: