Капитан Парамощкин обиделся:
— Я полагаю, у этих закордонных деятелей мы надолго отбили охоту насчет разных штучек против нас. И уверен, житье у вас будет более или менее спокойное.
— А ты, капитан, приезжай к нам в гости этак через годик, и мы тебе подробно расскажем об этом нашем спокойном житье-бытье.
— Если отвоююсь к тому времени, с удовольствием приеду. Да ведь не пустите запросто, хоть и воевал здесь.
— Это ты прав — запросто не пустим, — рассмеялся капитан Клюкин. — А ты соответствующий документ оформи — и будешь нашим желанным гостем.
На том и разошлись, скрепив подписи под актом передачи фронтовой чаркой...
И еще под одним документом, не столь уж ответственным в сравнении с этим государственным актом, стояли подписи обоих капитанов: пехота передала пограничникам семилетнего упитанного мерина, у которого была необычная для коня кличка — Игорек, с ним также сбрую, исправные сани и полуразвалившуюся бричку.
Капитан вытаращил на комбата удивленные глаза: конь и для пехоты, обремененной воинским имуществом, был не лишним. Но ничего не сказал, опасаясь, что пехота может передумать. Комбат заметил удивление начальника заставы, сказал голосом, полным великодушия:
— Мы добрые, товарищ начальник заставы. Владей. А нам, полагаю, бои предстоят в недалеком будущем, добудем у фрица и настоящего першерона... Видишь, какой он добротный, наш Игорек. В твоем небогатом хозяйстве вполне пригодится. Тем более — сено есть.
Как показалось Клюкину и всем пограничникам, свидетелям этой сцены, очень уж загадочной была при этом усмешка комбата...
Нет, неспроста он так улыбался. В этом пограничники убедились сразу же, как только простыл след комбата. Мерин Игорек оказался не совсем обычным конем.
Тут же назначенный повозочным ефрейтор Коротеев, объявивший себя лошадиным знатоком, не размышляя особо, дернул за узду. Мерин Игорек не тронулся с места, только прижал уши и оскалил желтые зубы. Ефрейтор Коротеев, понятно, схватил хворостину. Игорек резко повернулся к ефрейтору задом, но Коротеев вовремя отскочил:
— Вот зараза! Не конь, а бешеная собака!
— Смещаю тебя, ефрейтор Коротеев, — через силу подавляя смех, сказал Клюкин. — Есть добровольцы на должность повозочного?
Вызвался рядовой Иванов, пограничник в годах и в прошлом колхозный конюх, мужчина обстоятельный и малоразговорчивый. Он спокойно, вразвалочку подошел к мерину, сказал ласково:
— Ты не балуй, Игорек, нехорошо это!
И мерин послушно пошагал за ним.
Не приласкал, а просто сказал — и этого было достаточно.
С течением времени еще двоих стал признавать капризный конь Игорек: Валю Федичеву, которой подчинялся всегда охотно и даже с видимым удовольствием, и рядового Никиту Васильева — тому подчинялся не всегда, а по настроению. Остальных пограничников знать не хотел, и при попытках сблизиться прижимал уши и показывал желтые зубы.
Как-то надо было доставить тесаные жерди для настилки кладей на дозорной тропе, и случилось так, что Иванов и Васильев в это время оказались в наряде. Капитан Клюкин приказал смещенному повозочному Коротееву запрячь коня. Минут через пяток двое пограничников привели под руки побледневшего Коротеева, временно потерявшего способность двигаться и говорить.
— Что стряслось? — встревожился капитан Клюкин.
Через силу сдерживая смех, один из пограничников доложил:
— От Игорька получил копытом...
Пришлось попросить Валю Федичеву запрячь норовистого коня. Девушку попросить, когда застава полна мужиков!.. Она, конечно, запрягла и без происшествий доставила жерди на место...
Когда повозочный Иванов вернулся из наряда и узнал о случившемся, разыскал Коротеева. Тот прихрамывал на обе ноги. Пограничники за ним наблюдали со смехом. Серьезный Иванов без тени улыбки сказал ему:
— Будешь теперь неделю ходить вот так. А то и месяц... Небось орал на коня и хворостиной замахивался, лошадник великий?
— Прикажешь на «вы» обращаться к этому проклятому мерину? Беседы с ним проводить?..
Капитан Клюкин после этого происшествия стал составлять планы охраны границы с таким расчетом, чтобы Иванов и Васильев не оказывались в нарядах одновременно: не станешь ведь при возникшей хозяйственной необходимости опять просить Валю Федичеву запрягать своенравного конягу да ехать по случившейся надобности — у нее и без того хватало работы и на кухне и со стиркой белья.
Кстати сказать, Игорек здорово выручал Валю Федичеву: раньше в баню, под которую приспособили амбар-ригу, воду для стирки приходилось носить на коромысле. Правда, помощников всегда напрашивалось в избытке. Но эти помощники всегда заводили разговоры с намеками на любовь, и Валя наотрез отказалась от них. Не от всех. От одного не отказалась — от тихого и застенчивого рядового Никиты Васильева. Но ведь каждый раз не будешь просить об этом капитана Клюкина — еще подумает что-нибудь такое...
Игорек ходил у нее не только в бричке. Федичева была единственной на заставе, кто ездил на нем верхом, и не просто шажком, а скакал рысью, пускался в галоп.
Конюшня, амбар с ригой и сенной сарай стояли друг от друга на порядочном удалении. Это было все, что осталось от трех хуторов, сметенных с лица земли войной.
Лучше других сохранилась конюшня, каменная, просторная. Ее приспособили под временное жилье и канцелярию. Конюшня располагалась в неприятной близости к границе, и это был серьезный недостаток капитального сооружения, которому бы стоять да стоять годы.
До амбара с ригой отсюда было около полукилометра в тыл. Здесь пограничники оборудовали баню. После субботы баня превращалась в прачечную — тут Валя Федичева стирала и сушила солдатское белье. Поблизости протекала речка с очень сложным и длинным названием, бравшая начало в болотах сопредельной стороны. Пограничники за речку ее не признавали, называли Тридцать девятым ручьем — по номеру погранзнака, который стоял на берегу у границы.
Неподалеку от амбара капитан Клюкин и предполагал в скором будущем построить городок заставы: и место сухое, и не просматривается с сопредельной стороны, и рядом речушка, которую можно перегородить плотиной, и отличный получится пруд, в жару можно искупаться, а в свободную минуту и с удочкой посидеть...
Это были соображения практические, но были еще и соображения тактического порядка, которые капитан Клюкин принимал в расчет в первую очередь. Пустовавшие постройки на участке заставы вблизи от границы всегда настораживали пограничников — об этом Клюкин уже говорил комбату Парамошкину. За такими постройками нужен глаз да глаз.
Что касается амбара с ригой, то за ними все-таки присматривали не меньше пяти суток в неделю: с пятницы начинали готовить баню, в субботу мылись в ней, а потом два-три дня здесь постоянно находилась Валя Федичева — стирала и сушила белье. Ей даже был выдан кавалерийский карабин с боевыми патронами в подсумке. Валя с оружием никогда не расставалась и владела им не хуже солдат.
Таким образом, Тридцать девятый ручей, на берегу которого стоял амбар, был под наблюдением. В бездорожном этом краю все ручьи и речки, пересекавшие границу, были надежными для нарушителей путеуказателями за кордон.
...Была суббота — банный день. До Октябрьских праздников остались считанные дни. В прошлом было немало случаев, когда накануне наших больших праздников, да и в сами праздники, лазутчики не раз пытались проскочить через границу: может, дремлют по праздникам советские пограничники или митингуют, поддавшись праздничному настроению? Когда-то ведь и они должны расслабляться, не все же время быть начеку?
Кто и на что рассчитывал в этот предпраздничный день, прачка Федичева, естественно, не знала и знать не могла. Еще засветло, под вечер, неспешно ехала она верхом по раскисшей дороге — надо было снять с веревок подсохшее белье. Невелико тут расстояние, можно было и пешком пройтись, но не хотелось месить грязь сапогами, да и застоявшемуся коню надо было устроить небольшую прогулку.
