Завершив образование, Шорин занимался развитием не только эфирного радиовещания, но и вещания проводного, в итоге постепенно добившись повсеместного оборудования радиоточек в масштабах страны. Уже в октябре 1922-го Александр Федорович представил первую действующую модель устройства управления. Оно позволяло подавать одновременно до трех команд разным исполнительным механизмам. Аппарат мог предназначаться для управления движением машины или катера, а также для дистанционной стрельбы или подрывов. К декабрю изобретатель усовершенствовал свой аппарат и в 23-м году успешно демонстрировал его коллегам и заинтересовавшимся военным. Одновременно Шорин изобрел ламповый усилитель собственной конструкции.

С 1926-го года Александр Федорович руководил Электротехническим трестом заводов слабого тока, где не прекращал свою изобретательскую деятельность. Помимо других интересных электротехнических устройств, вроде «шоринофона» для электромеханической записи звуков и буквопечатающего телеграфного аппарата, а также опытов с громкоговорящей аппаратурой и даже с цветным звуковым кино, Шорин не прекращал разрабатывать и системы радиоуправления. В 1927-м году в Ленинграде им была продемонстрирована возможность дистанционного управления катером в ковше Гребного порта. Маленький катерок «Оса», повинуясь радиосигналам, мог запускать и выключать двигатель, перекладывать руль и даже стрелять в движении из пулемета. Собственно, этот прибор радиоуправления для катера и явился основой для той аппаратуры, которой оснащались катера волнового управления, доставшиеся Александру Лебедеву после назначения командиром особого отряда КВУ.

После сражения возле финского Пори эскадра главных сил кригсмарине отошла в сторону Аландских островов, а там разделилась. «Тирпиц» с эсминцами остался на рейде Мариенхамна, готовый при необходимости парировать вылазку русских, если таковая последует. Эрих Редер считал, что большевики вполне могли в отместку за Пори организовать рейд на Аланды. А «Шарнхорст» ушел на юг в Германию. Двигаясь в территориальных водах Швеции под охраной сторожевиков шведского флота и немецких миноносцев, обеспечивающих оборону против подводных лодок, он сопровождал поврежденный «Принц Евгений» на ремонт. Да и сам «Шарнхорст» нуждался в ремонте котельного оборудования, отчего следовать малым ходом вместе с кораблем, пострадавшим в бою, ему сейчас было в самый раз, потому что не приходилось перегружать собственные нагревательные контуры.

После боя с советскими канонерками и посадки на мель, тяжелый крейсер сохранил ход, но двигался кормой вперед, чтобы немного снять нагрузку с поврежденного носа. Выглядел крейсер очень неважно. Его закопченные обгоревшие надстройки, побитая 130-мм снарядами канонерок носовая оконечность, напоминающая решето, и сквозная дыра до самого днища от попадания русской бомбы рядом со второй башней главного калибра, совсем не добавляли бодрости экипажу. Тем более, что десятки моряков в бою погибли, а еще больше оказались ранеными. Отчего не только судовой лазарет, но и больницы Мариенхамна сразу оказались переполненными. Тех из команды крейсера, кто получил легкие ранения, оставили лечиться на Аландах. А тяжелых раненых везли на лечение в Германию вместе с самим кораблем. Ведь и «Принцу Евгению» теперь предстояло длительное выздоровление — ремонт в одном из доков Киля.

Гросс-адмирал Эрих Редер посчитал результаты боя тяжелого крейсера с русскими канонерскими лодками просто ужасными, а действия командира корабля Хельмута Бринкманна в этом бою настолько неверными, что решил немедленно отстранить его от командования. Да и толку от самого корабля, которому предстоял долгий ремонт, теперь было мало. А многочисленный экипаж крейсера гросс-адмирал приказал уполовинить и задействовать для усиления немецкого гарнизона Аландских островов. К моменту боя на «Принце Евгении», не считая прикомандированных специалистов, находились 77 офицеров, 480 унтер-офицеров и старшин, а также 930 рядовых матросов. И даже половина из них уже давала Редеру целый батальон для усиления береговой обороны архипелага.

В сущности, именно скученность людей в корабельных помещениях привела к такому количеству жертв среди экипажа немецкого крейсера в бою с русскими канонерками от попадания снарядов и авиабомбы. Проведя на рейде Мариенхамна ревизию лично и вникнув в списки экипажа, гросс-адмирал ужаснулся количеству вспомогательных служб на «Принце Евгении». Помимо раздутого штата военных моряков, включающего большой корабельный оркестр, многочисленных писарей, портных, парикмахеров и стюардов, не имеющих никаких значимых обязанностей в бою, кроме помощи санитарам, на корабле находились гражданские лица, например, временно прикомандированные судостроители, наблюдающие за работой новых корабельных систем.

А самое возмутительное, командир корабля не запрещал старшим офицерам таскать с собой в боевой поход жен и даже любовниц. Кроме того, что это являлось прямым нарушением всех регламентов, так еще и приметой считалось плохой. Старые негласные флотские заповеди сообщали, что если женщины находятся на боевом корабле, то беды не избежать! Так, по крайней мере, считал сам гросс-адмирал, всегда придерживавшийся консервативных взглядов и устоявшихся традиций. Вместе с тем, он ничего не имел против службы женщин во вспомогательных береговых подразделениях кригсмарине. Довольно много кригсхельферин имелось в медицинских учреждениях флота. Девушки-добровольцы проходили службу в качестве стенографисток, связисток, переводчиц и шифровальщиц, были среди них даже наблюдательницы службы воздушного наблюдения (Flugmeldehelferinnen der Kriegsmarine). Но, только не на боевых кораблях.

И, конечно, Эрих Редер распорядился немедленно высадить всех баб и бабенок с «Принца Евгения» на пристань Мариенхамна. Гросс-адмирал не собирался давать этому позорному факту огласку, но приказал проверить все корабли кригсмарине на предмет подобных нарушений. Ведь еще повезло, что никто из этих фрау не погиб и даже не получил ранений в сражении у Пори, иначе очень серьезного скандала было бы не избежать. Ронять репутацию флота Редер ни в коем случае не хотел. Она и без того постоянно страдала в последнее время из-за досадных происшествий. И главком немецкого флота винил самого себя, что вовремя недоглядел за соблюдением должного порядка на тяжелом крейсере, полностью доверившись Бринкманну.

Когда лесник Прохор Михайлов двинулся по следам, которые вначале принял за коровьи, то обнаружил что тех, кто эти следы оставил, гораздо больше, чем он сразу подумал. Не два и не три человека выдавали себя за коров, а больше. Четверо, или даже пятеро. Немаленькая группа. И вел их кто-то опытный, потому как старались ступать осторожно и использовать любые каменистые распадки ради того, чтобы запутать преследователей. Вот только опытного лесного следопыта, каким был Прохор, не так-то просто со следа сбить. Комья земли, налипшие на фальшивые копыта, оставались на камнях едва заметными вехами. Попадались и поломанные веточки. Шли явно неместные, потому что не знали они ни распадков, ни ручьев, ни звериных тропок, а брели наугад, видимо, следуя маршруту, проложенному по карте. Но, как говориться, было гладко на бумаге, да забыли про овраги.

Прохору сразу стало ясно, что тот, кто вел группу, слепо придерживался нарисованного маршрута, совершенно не зная местности, уже по тому крюку, который они делали, чтобы обойти болото, обозначенное на всех картах. Но, на самом деле, уже почти год, как высохшее. Потому что при строительстве фортификационных сооружений прорыли канавы, куда вся вода из этого болота ушла. Следы группы были достаточно свежими. И Михайлов отставал всего на несколько часов. Прохор не мог понять, куда они движутся, но, когда следы обогнули высохшее болото, они показывали направление прямо к его запасной охотничьей избушке. И лесник двинулся туда напрямую по звериной тропе, уже не особенно даже отвлекаясь на следы, а просто замечая время от времени их наличие.