Глеб.

Нечто, пробуждающееся во мне, стало более очевидным.

Влияние изнутри росло, и никак не мог этому противостоять. Меня заблокировали в коме, хотя я все видел и слышал. И Никиту я видел. Мне не понравилась его реакция, словно он какого-то монстра увидал. Неужели я так изменился за это время? Вот бы посмотреть на себя, но такой возможности, к сожалению, у меня в данной ситуации не было. Я даже попросить кого-то не могу.

И еще этот голос, звучащий изнутри.

Взаимодействие с Объектом установлено на 100 %.

Процесс трансформации проходит успешно.

Программирование завершено на 95 %.

Объект начал производить излучение.

Радиус воздействия увеличивается со скоростью 10 м/мин.

Результат начальный.

При завершении программирования, воздействие возрастет.

Какого хрена?

Программирование, воздействие, взаимодействие…

Чтоб вас!

Один момент, который меня напряг — это программирование, которое завершено на девяносто пять процентов. Это что означает? Что моего сознания осталось совсем чуть-чуть? Пять процентов? А что будет потом? От меня вообще ничего не останется?

Программирование завершено на 96 %.

Ну, вот. Еще процент.

Теперь я стал замечать, что реальность, которая и так была словно мутная паутина, теперь становилась еще призрачней.

И это было очень скверно.

Ник, где же ты? Выручай, дружище! Похоже из этой задницы я самостоятельно не выберусь!!!

Программирование завершено на 97 %.

Ник.

Я стоял на перекрестке. Мимо проходили понурые зомби, и ни одного звероида. Чтобы отсюда дойти до Солнечного, мне потребуется около часа. Это не вариант. За это время они меня точно вычислят и нагонят. И тогда все, гейм овер. По крайней мере для меня.

Но тут одна проблема — я этого не хочу, не готов. Я должен завершить начатое. Спасти родителей — это программа минимум. Это все, что у меня осталось. Друзей своих я спасти не смог, так же, как и Маринку.

Я накинул капюшон, повернулся и пошел обратно. Я все равно найду машину.

Что же там с Серым дальше было, он стал совершенно неадекватным. Он стал типичным зомби. Я все хотел вспомнить этот момент перехода.

Когда я вышел от Петровича, Серый уже убежал вниз по лестнице. Я стал спускаться следом, думая о Клавдии Егоровне. Я не видел цвет ее глаз, потому что она никогда при мне не снимала очки-хамелеоны — настолько они были привычны на ее лице. А под темными стеклами цвета глаз почти не видно, я даже их натурального цвета не знаю, не то что сейчас. Хотя, судя по ее поведению, они точно не были черными.

Именно в эти минуты, пока я спускался по лестнице, мне пришла в голову мысль. Почему я видел только два цвета — черный и белый? Не считая Глеба. Но у него, видимо, какое-то другое заболевание или ее форма более серьезная, может, потому он и лежит без сознания в больнице. Остальные же люди живут обычной жизнью, чувствуют себя нормально, изменилось только их поведение.

И ведь это явно какое-то заболевание. Вирус?

Я вышел, Серый стоял под козырьком подъезда, обхватив себя руками, и мелко вздрагивал. На улице и в самом деле было свежо, моросил мелкий холодный дождь, редкие прохожие спешили по тротуарам под зонтами или капюшонами.

Я тронул Серого за плечо. Он встрепенулся, повернулся ко мне.

— Что такое с ним случилось? — спросил он, широко раскрыв белые и грустные, как у собаки, глаза.

— Я не знаю. Мне кажется, он всегда такой был.

— Не был он таким никогда! Такое с ним пегвый газ!

Я решил спросить в лоб.

— А ты заметил, что у него глаза черные?

— Что? — не понял Серый. — Что значит «чегные»? Ногмальные они у него, только… злые!

— А у меня какие? — спросил я, приблизив к нему лицо.

Он мельком глянул мне в глаза, потом окинул взглядом с головы до ног и чуть отодвинулся.

— Ногмальные, зеленые какие-то, вгоде. Не знаю. А почему ты такие вопгосы задаешь? Пги чем тут цвет глаз?

— Да потому что у тебя они, например, сейчас белые, как молоко, — сказал я.

— Что?

— Не веришь, сам убедись. У тебя телефон с собой?

Роясь в карманах, он усмехнулся.

— У тебя, Никита, тоже с кгышей сегодня не все в погядке, ты знаешь?

Я пожал плечами, наблюдая за его суетливыми поисками и включениями телефона. Наконец он включил фронтальную камеру и посмотрел на себя, как в зеркало. Долго смотрел, несколько секунд, наверное, то отдаляя, то приближая телефон к лицу. Я затаил дыхание. Не заметно, чтобы он сильно удивился.

Он посмотрел на меня поверх телефона.

— Это что, Никита, такие шутки у тебя? Глупые, я тебе скажу.

— Так что ты увидел?

— Что, что… Глаза свои увидел, что же еще?

— И?

— И что? Что ты хочешь от меня услышать? Ногмальные они у меня, обычные! — и тыкает мне в лицо снимок со своего телефона. На селфи видно, что глаза белые. Я задаю естественный вопрос:

— И это по-твоему нормальные глаза?

Он сокрушенно вздыхает, оглядывается на дверь подъезда, обращается ко мне.

— Может мы уже пойдем отсюда? Я домой хочу.

— Пошли, — сказал я, и меня осенила новая догадка. Значит, измененные или зараженные сами не видят в себе изменений, не чувствуют заражения. Что это за болезнь такая? Голова кругом…

В это время Серый вышел на тротуар под моросящий дождь и оглядывался по сторонам. Лицо выражало тревогу и растерянность.

— Ты чего? — спросил я, подойдя к нему.

Он посмотрел на меня совершенно безумными и белыми глазами, прошептал:

— Я не знаю куда идти!

Вот так новости. Час от часу не легче.

Похоже, это заражение начинает проявляться побочными эффектами. Если у Петровича это необоснованная агрессия, то у Серого, наоборот, отупение и апатия.

Серый продолжал смотреть на меня испуганными глазами. Кажется, вот-вот заплачет, как ребенок. Было и смешно и страшно видеть это.

Я похлопал его по мокрому плечу.

— Пошли, я тебя провожу.

Он послушно кивнул, доверившись мне, и мы, не замечая моросящего дождя, не спеша пошли тихими дворами.

По дороге почти никто не попался. Пара пешеходов и несколько машин. Из-за дождя, глаза встречных увидеть не удалось — все прятались под зонтами или капюшонами. А в остальном вели себя, как обычно. Ничего не выдавало их принадлежности к звероидам или зомбакам — так я неосознанно разделил два типа зараженных. Звероиды и зомбаки.

Завернув за угол длинного дома, мы перешли аллею проспекта и на другой стороне вышли сразу к подъезду Серого. Я остановился.

Серый поднял глаза и, видимо узнав знакомые стены, расцвел в улыбке, только что в ладоши не захлопал от радости.

— Мой дом! — махнул он рукой. — Это мой дом! — И с радостным вскриком побежал к дверям.

Все, у парня кукушка съехала.

Совсем.

Я вытер с лица капли дождя, постоял минуту у дверей подъезда, пока Серый с радостными воплями вбегал на свой этаж.

И только одна страшная мысль крутилась в голове: ведь это только начало. Начало чего-то большого и страшного. И болезнь эта будет только усугубляться.

В кармане зазвонил телефон. Я вздрогнул, достал трубку. На экране надпись «Маринка».

Блин, только ее сейчас не хватало!

— Ты где пропадаешь? — набросилась она.

— Нигде, у Петровича были, — ответил я и двинулся не спеша к дому. — Ну ты же знаешь у нас ритуал: каждый раз после получки мы собираемся у кого-нибудь дома и…

— Да знаю я! — перебила она. — Чего ты мне рассказываешь! Сейчас-то ты где?

— Я проводил до дома Серого и теперь сам иду домой.