— А что Серый до того нажрался, что до дома дойти не мог самостоятельно?

— Ну, что-то в этом роде, — ответил я, считая, что подробности ей знать не обязательно. — Он себя плохо почувствовал.

— Слушай, Ники, хватит надо мной постоянно прикалываться!

— А я и не прикалыва…

— В общем, хорош болтать! У меня батарейка садится. Я тебе, как обычно, звоню напомнить, что мы сегодня обещали со Катькой встретиться на дискотеке в парке, а потом идти в ночной клуб. Ты, как обычно, забыл?

— Да, вроде того, — лениво ответил я. Сейчас я меньше всего хочу видеть и Маринку и ее подружек.

— Вроде того? Ты что издеваешься? У нее же день рождения!

— Ну и что.

— Как ну и что? Мы должны поздравить ее.

— Почему «мы»? Она же твоя лучшая подруга, а не моя. Вот и поздравляй ее сама…

— Я что одна что ли должна быть? Я с тобой хочу! Что я одна буду делать?

— А я не хочу никуда идти! — ответил я.

Тут связь оборвалась. Наверное, батарейка у нее все же сдохла, с облегчением подумал я, кинул телефон в карман.

Через минуту он опять противно заверещал.

Ну уж нет, хватит, не хочу ни с кем разговаривать! Я не глядя выключил телефон. Пусть теперь звонят, кто бы там не был, сколько влезет.

У меня начала болеть голова. На всякий случай я потер глаза, проморгался. Нет, с ними вроде все нормально, хотя, как это определишь? И тут же достал телефон, включил камеру, навел на глаза, сделал снимок. Посмотрел и облегченно вздохнул — цвет глаз обычный. Потом усмехнулся, ведь Серый тоже никаких сам у себя изменений не увидел! Значит, и я у себя не увижу!

Черт!

Нет, это просто какой-то сюр.

Надо выпить, или я с катушек съеду. Тогда, может, и голова болеть перестанет.

Я свернул в ближайший киоск, постучал в окошко.

Из окна появилось опухшая злая небритая рожа.

— Чего надо?

По виду, он словно брат той тетки из больницы — черные злобные глаза, недовольство от одного обращения к нему, какое-то превосходство так и сквозит в этих людях. Ведь это я обратился к нему с просьбой — и не важно, бутылка пива или консультация о пациенте. Они будто бы берут власть надо тобой — дать-не дать, ответить-не ответить…

— Ты чего хотел-то? — снова задает вопрос рожа, свысока изучая меня. Вид, наверное, печальный: мокрый, жалкий, как бездомный попрошайка.

— Коньяка. Бутылку. — Говорю я.

Он ставит на прилавок армянский три звездочки.

Я показываю ему за спину.

— Нет, пять, вон ту.

Он что-то недовольно бормочет, меняет бутылку и издевательски добавляет:

— Оплата только наличными, терминал не работает!

Я сунул ему несколько купюр. Он порылся в коробочке, провозгласил:

— Мелочи на сдачу нет!

Я ухмыльнулся, взял бутылку и пошел. За спиной хлопнуло окошко.

От киоска до дома рукой подать, пару домой пройти.

Я заспешил поскорее с улицы, промок уже до нитки, да и желудок урчал от голода. Почти бегом покрыл расстояние до подъезда, ворвался внутрь, отряхивая куртку от сырости, вбежал на свой этаж. Открыл дверь ключом, тихо вошел в прихожую и прислушался. Похоже Маринки не было. Пошла к Катьке или Светке в больницу? Да какая разница. Нашим легче. Ее я сейчас точно видеть не хотел.

Одна только мысль промелькнула: а у нее какой цвет глаз?

Сам себе усмехнулся: если судить по ее характеру, то точно черный. Все-таки она довольно злобная сучка, чего уж там. Но красивая. Это у нее тоже не отнять. Почему так редко бывает, что красота совпадает с характером, ведь в человеке, по словам классика, должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Да уж, должно. В идеале. А по факту…

В холодильнике я раздобыл кусок вчерашней пиццы, подогрел, нарезал лимон, взял стопку из шкафчика и со всем этим завалился в комнату. Расставил на столике, хлопнул первую и, не закусывая, включил телевизор: может там какие-то новости будут обо всем происходящем? Ведь не один я все это вижу?

В стране, да и во всем мире все было по-прежнему. Где-то война, где-то стройка, где-то коррупция. В общем, там, в глобальной реальности, все как обычно. Наш задрипанский городок никому не был известен. И никому не заметен. Хоть атомной бомбой его снеси — промелькнет скупая строка в общем потоке на ленте новостей. Один из тысячи городок затеряется в массе более глобальных и важных событий.

После опустошенной половины бутылки, стало немного легче, как-то воздушнее. Сидя в четырех стенах своей квартиры, все находящееся снаружи казалось другой реальностью, словно кино.

Под монотонное бормотание ведущих с экрана стало клонить в сон. Вот и прекрасно, подумал я. Самое то, расслабившись, спокойно отдохнуть.

Неожиданно громкая мелодия телефона, встряхнула меня, выводя из полудремы.

Если это Маринка — пошлю ее ко всем чертям, достала!

Я поднял телефон из-под столика (как он там оказался?), поднес экран к лицу: Ольга.

Вот уж неожиданно!

Я подобрался, сел прямо, прокашлялся в сторону, надеясь, она не поймет мое состояние.

— Да? — отвечаю я.

— Никита, привет! — слышу ее голос, всегда заставляющий меня волноваться.

— О, Оля, привет! Как ты? — спросил я, заметив, что голос у меня все-таки слишком радостный.

— Да ничего, помаленьку. А ты?

— Да тоже живем, знаешь, работаем, — я откашлялся. Меня всегда раздражают разговоры «ни о чем», кроме почему-то случаев, когда звонит Ольга. Ее голос всегда сердце заставляет биться сильнее. И даже не важно, о чем мы говорим. Просто слышать ее голос для меня как ностальгический бальзам на измученную душу. Особенно сегодня, как никогда я рад был ее слышать.

Она спрашивает о родителях, о работе, о погоде. Я отвечаю штампами, коротко. Я хочу больше слышать ее голос, мелодичный, глубокий, а не свой. Просто слышать ее.

— Я тут хотела тебе сказать, вернее, спросить, — после небольшой паузы говорит Ольга, немного изменившимся голосом. Я понимаю, что, собственно, ради этого вопроса она и звонит.

— Вчера я услышала твой голос, — продолжает она, подбирая слова, — прямо в голове…

— Да? И что я там тебе нашептал? — стараясь иронично, но, как всегда неумело, вставил я.

— Ты меня предупреждал, — говорит Ольга, не обращая внимания на мои намеки, — очень настойчиво. И я послушалась тебя.

Я слышу ее волнение в голосе. Для нее это очень важно, хотя, о чем идет речь, я не понимаю.

— И что же было дальше? — спрашиваю.

— Ничего не было, — отвечает Ольга, — я пришла домой, хотя очень волновалась, но там тоже было все нормально.

Мы оба молчим, потом она спрашивает:

— А ты ничего не помнишь?

— Нет, — уверенно отвечаю, — а что?

— Ну, может, ты думал обо мне?

Я часто… думаю о тебе, — сказал я прямо, чувствуя, как краснею от такого признания. — Вот сегодня все утро о тебе думал. Сам хотел звонить… а тут ты…

Это было в обед, часов в двенадцать, — продолжила она. — Ты как будто предупреждал меня. Я почувствовала твой голос внутри. Ну как телепатия, что ли. Ты не помнишь, о чем думал?

Нет, я не помню. Я проваливался за обедом…э-э, — я подбирал слова, — ну, будто заснул на ходу. Секунды на две всего, но ничего во сне не видел. Вроде. Нет, точно.

И снова подумал, слышит она мое волнение, как часто забилось сердце? Но тут же, вспоминая и осознавая свою вину перед ней, я не решился открыто выражать свои мысли.

— Может ты просто не помнишь? — допытывается она. — Знаешь, иногда проснешься от кошмара, а через минуту о чем он был, что тебя напугало — вспомнить не можешь…

— Может. Я не знаю, — говорю я. С сожалением сознаю, что разговор подходит к концу. — Я вообще с трудом понимаю, что ты хочешь сказать, про что ты говоришь.

— Ну, ладно, — вздыхает Ольга, — может, мне это только показалось, послышалось.

Мы снова молчим, наверное, минуту. Никто не решается закончить разговор. Хотя я, не скрою, отмечаю это с удовольствием. Я кидаю взгляд на свое отражение, вижу в нем влюбленного школьника. Когда Ольга вновь заговаривает, я вздрагиваю от неожиданности. Голос ее становится другим — тихим и грустным.