— Да, — ответил я. И в подтверждение снизу на дороге между домами, тарахтя, выползла карета скорой помощи. Огоньки на крыше мигали, но сирены не слышно: улицы все равно пустые.

— Так, хорошо, — сказал лейтенант. — Оформлять ДТП будем?

— Ну, а как же, конечно! Это же ДТП?

Лейтенант вздохнул, посмотрел на Глеба, на выруливающую к нам скорую.

— Ладно, я за протоколом, документы на машину все равно нужны, — сказал лейтенант и направился к своей машине.

— Хорошо, — я присел и стал шарить по карманам Глеба.

В это время двое в белых халатах подошли к нам.

— Что с ним? — спросил один, что побольше габаритами, присел рядом.

— Потерял сознание, — ответил я, доставая портмоне и перебирая в нем карточки и документы.

— Очнулся — гипс, — хохотнул второй, помоложе и поменьше.

Первый не обратил на него внимания, спросил:

— Травмы какие-то есть?

— Нет, — сказал я.

— А Вы ему кто?

— Я — друг. Мы вместе ехали.

Первый поднялся, глянул на нашу машину, снова на Глеба.

— Пульс слабый, но ровный. Со зрачками не очень… Хорошо, будем оформлять, — сказал он и повернулся к коллеге. — Димон, давай носилки.

Димон убежал, а я пошел к инспектору с документами.

Десять минут я подписывал все возможные бумаги и протоколы. Пока я разбирался с медиками, заметил, как лейтенант Носов прошелся вдоль кустов, в попытке, видимо, отыскать вещдок, но, ничего не найдя, быстро ретировался, посоветовав вызвать эвакуатор. Я кивнул. Посмотрел на полупустую улицу, пошарил в своем кошельке и решил, что лучше сам отгоню машину к дому Глеба: машина на ходу, а платить этим стервятникам совсем не хотелось.

Я скидал вещи в багажник, захлопнул его. На меня в разбитый проем зиял голый салон. Вот ведь! Надо заехать домой, взять какую-то пленку, скотч и заклеить на всякий случай. Сколько Глеб пробудет в больнице, я не знал, а защитить от непогоды все равно надо, пока он не поставит новое стекло. За целостность содержимого машины я особо не переживал: Глеба знал весь район, вряд ли найдется такой придурок забраться внутрь его машины и чем-нибудь поживиться.

Открыл дверь, собрался было сесть в машину, но в последний миг решил найти этот странный камень. Вернулся, шарил по кустам возле ямы, ползал по траве, метров двадцать квадратных, наверное, обшарил руками, но ничего не нашел. Значит, все-таки, этот дэпээсник его забрал. Вот почему он так быстренько смылся! Сволочь. Вещьдок ему, видите ли… Ну, что ж, значит не судьба. Жаль, конечно. Загадочный предмет, очень загадочный.

С этими мыслями я добрался до своего дома на проспекте Ленина. Ранним утром в воскресенье улицы были пустынны, одинокие пешеходы и машины словно сонные мухи лениво ползли по своим делам.

Бросил машину у подъезда, взбежал на свой этаж, ворвался в квартиру. В комнате на разложенном диване, запутавшись в простыне, крепко спала Маринка. Совсем забыл, что она у меня живет сейчас. На цыпочках прошел к шкафу, на антресолях нашел старую пыльную пленку, в шкафчике целый рулон скотча и тихонько вышел из квартиры, аккуратно притворив за собой дверь.

Провозился с обматыванием двери багажника полчаса, так устал, что решил не отгонять ее к дому Глеба, а поставил на сигнализацию и вернулся к себе в квартиру. Сходил в душ, очень хотелось кофе, но, подумал, допил полбутылки минералки, отыскавшейся в холодильнике, и завалился к Маринке. Теплая и сонная повернулась ко мне, обняла, и я почти сразу провалился в долгожданный сладкий сон. Последнее, что помню, это мерцающий маленький загадочный шарик в руках Глеба.

Ник.

Я снял куртку, повесил на пыльную веревку, натянутую под потолком, нашел в углу, в куче барахла старый, проеденный молью плед, накинул на себя. Подтащил к окну полусгнившее кресло вместо табурета, устроился, словно у камина. Через несколько минут дрожь прекратилась, старый плед хорошо согревал, а еще через какое-то время, под монотонный шелест дождя, я не заметил, как задремал.

И приснился мне странный сон.

Стою посреди того самого поля, по которому ходил к маме на работу, когда мне было лет семь, это было последнее лето перед школой. Мы тогда жили в одноэтажном районе Угорска, рядом с железной дорогой. А за «железкой» и раскинулось это бесхозное поле, на котором уже тогда ничего не садили, потому что почва была сырая, болотистая. Дикое, в общем, поле. С соседних улиц раньше сюда гоняли на выпас домашний скот: коз, овец, коров. С обеих сторон «железку» окружают искусственные насаждения — тополя, липы, березы, в общем, так называемые «лесопосадки».

Я помнил это поле именно таким, и сейчас стоял по центру, смотрел по сторонам, но почему-то в полной тишине. Пусть даже во сне, но звуки-то должны быть какие-то? И запахи, может…

Но не слышал я даже птиц, хотя по зеленым, кудрявым деревьям лесопосадки догадывался, что лето в самом разгаре. Да и теплый ветерок овевает, лохматит волосы, солнце высоко в небе пригревает.

Но тишина настораживала — необычная, зловещая, я бы даже сказал, гробовая тишина. И запахов никаких…

А потом на краю лесопосадки, метров двести от меня, появился человек. Старик в грязно-черном балахоне, с капюшоном на глазах. Лица не видно совсем, только белая острая бородка торчит. Вышел из-за деревьев незаметно и встал на краю. Смотрит на меня.

Я зачем-то махнул ему рукой, привет, мол.

Но старик не ответил, продолжил пристально вглядываться в пространство перед собой. Как истукан, прямо. Словно вынесли манекен старика в балахоне, выставили перед деревьями. Мне даже сначала смешно немножко стало.

Но в следующий миг что-то задребезжало в душе, мандраж какой-то внутри, где-то в животе, будто съел чего. Потому что с этим стариком было что-то не то…

Рядом с ним появляется другой человек, помоложе, но грязный, в тряпье. Он ничего не сказал, медленно спускается с пригорка и, прихрамывая, идет ко мне.

Вслед за первым из-за деревьев появляются еще люди. Сначала несколько, человек может десять-пятнадцать, потом еще столько же, и еще. Все какие-то одинаковые, как солдаты, только грязные оборванцы, армия оборванцев…

Цепочка растягивается на сотню метров. А люди из леса все выбегают и выбегают — разные: и мужики, и бабы. Только старик стоит на месте и смотрит. Отсюда плохо вижу его лицо, к тому же спрятанное почти полностью за капюшоном, но чувствую его взгляд. Нехороший, недобрый, колючий. Это он все тут замыслил, думаю я, это его люди, он здесь главный…

Я перевожу взгляд на первого человека. Он уже проходит метров пятьдесят, переходит на бег. Я всматриваюсь в его лицо и ужасаюсь. Даже отсюда мне видно перекошенное злобой его лицо. Это старик его за мной отправил!

И вот тут слышу голос.

— Ну, здравствуй, Никита…

Скрипучий и старый, как петли на воротах нашего сарая за домом.

— О, черт!

Меня бросает в дрожь, когда я понимаю, что это голос старика. Я шарахнулся назад, запнулся за кочку, едва не упал.

Инстинкт наконец-то подсказал, что надо двигать отсюда.

И рванул к лесопосадке в другую сторону от оборванцев.

А толпа сзади растет. Увидев, что я дал деру, они все переходят на бег. Оглянувшись назад, навскидку насчитываю человек этак триста.

Оглянувшись еще раз, я едва не падаю от ужаса увиденного. Преследующие меня мужики и бабы постепенно превращаются в страшных монстров. Лица вытягиваются, обрастают на глазах шерстью, из пасти высовываются клыки. Одежда рваными клочками спадает с них. А еще эти звуки. Даже отсюда я слышу их нечеловеческие хрипы и завывания. Других звуков нет, даже собственные шаги не слышу.

Я начал задыхаться. Сердце бешено колотится в груди, но в голове только одна мысль: бежать! Бежать!

Вопли все ближе, все громче…

А мои ноги уже еле передвигаются. Мышцы забились. Дыхание хриплое. Но надо бежать. Надо бежать…

Вновь вскидываю глаза и с удивлением замечаю, что край поля приближается. Вроде бы приближается. Может это я просто хочу выдать желаемое за действительное?