Ремесленник делает сосуд, проходят годы, прежде чем он будет завершен, — но он не предназначен для повсеместного употребления. Поэтому закон Священного земледельца гласит. «Если взрослый и крепкий мужчина не пашет, то в Поднебесной появляются страдающие от голода, если женщина, достигшая должного возраста, не ткет, то в Поднебесной появляются страдающие от холода». Поэтому сам пахал землю, а его жена ткала. Так, находясь впереди Поднебесной, они вели ее за собой. Они не ценили труднодоступных товаров, не пользовались бесполезными предметами. Вот почему у того, кто не прикладывает сил к пахоте, нечем пестовать жизнь, у того, кто не прикладывает сил к ткачеству, нечем прикрыть тело. Иметь излишек или испытывать недостаток, зависит только от тебя. Когда еды и одежды вдоволь, не возникают пороки и ересь. Когда царят покой и радость и нет «дел»[1080], то Поднебесная обретает равновесие и покой. И тогда Кун Цю и Цзэн Шэнь не имели бы места распространять свое «добро», а Мэн Бэнь и Чэн Цзин[1081] — силой утверждать авторитет.

В обычае разрушающегося мира использовать хитроумие и ложь, украшать и множить бесполезное, ценить заморские товары, дорожить труднодоступным богатством, не приумножать тех средств, которые нужны для поддержания жизни, а истощать полноту Поднебесной, порубить все, что составляет первооснову[1082] Поднебесной, надеть ярмо на коней и быков, превратив их в скот; перемутить людей; чистое превратить в грязь. Тогда жизни взметаются как пыль, все приходит в смятение и волнение. Чистосердечие и искренность оказываются размыты, люди утрачивают природные ориентиры. Тогда-то и появляются украшения из перьев зимородка, носорожьей и слоновой кости, расшитые парадные одежды, узорчатые ткани[1083] — чтобы волновать взоры. Ароматные яства из У и Цзин[1084], мясные и крупяные — чтобы усладить уста. Колокола, барабаны, флейты и свирели, инструменты струнные, деревянные, из металла и камня — чтобы наполнить звуками уши. Разговоры о том, что чему предпочесть, как себя вести, что такое обряд и благочинье. Открытая критика и советы, — чтобы лишать покоя сердца. И тогда народ вскипает и в великом смятении тратит дни на преследование выгоды, от волнения и суеты теряет силы. Законы и честь отрицают друг друга, правила поведения и стремление к выгоде противоречат друг другу, при этом будь хоть десять Гуань Чжунов, не навели бы порядка. Что же до богатых людей, то они ездят на колесницах и в экипажах, одетые в парчовые наряды, кони их украшены бунчуками и украшениями из слоновой кости, на колесницах — пологи и циновки, шелковое шитье и шнуры, цвета — желтое и зеленое — перебивают друг друга, всего не описать. А бедняки летом покрывают тело сермягой, подпоясанной веревкой, едят бобы, чтобы набить кишки, пьют пустую воду — чтобы спастись от летней жары. А зимой носят изрешеченный дырами бараний плащ, короткую одежду из грубой ткани, которая не покрывает тела, и греются у раскаленного очага. Эти люди не отличаются от простонародья, живущего за плетеными дверьми. Бедные и богатые далеки друг от друга, как государь от раба, — не стоит и говорить об этом. Используя уловки, ложь и фарисейство, они вольготно себя чувствуют среди современников. Держась правильного и разумного, будучи разборчивым в средствах, не избежать голода и холода. При этих обстоятельствах хотеть, чтобы народ покинул верхушки и вернулся к корню[1085], — это все равно что открыть источник и перекрыть течение его вод. Резьба по дереву, гравировка по металлу наносят вред крестьянскому труду; парчовые узоры, шелковые перевязи вредят женским работам. А если крестьянский труд пропадет и женские работы понесут ущерб, то создастся угроза холода и голода. Но когда наступают голод и холод одновременно, с древности и поныне не слыхали, чтобы при этом люди не нарушали законы, не страшась наказания. Так что в том, что честный муж находится в захолустье, виновато не его поведение, а время. Вред или польза зависят от судьбы, а не от ума. Так, в терпящей поражение армии солдаты, даже мужественные и храбрые, спасаются бегством, и военачальники их не могут остановить; а в победоносной армии даже трусы готовы на смерть, робкие не могут бежать. В деревнях, охваченных разливом рек Хэ и Цзян, отцы и дети, старшие и младшие братья оставляют друг друга и бегут, отталкивая друг друга, карабкаются на курганы, взбираются на холмы. Легкие на ногу взбираются первыми и не могут заботиться о других. Когда же все счастливы и спокойны, то, видя, как тонут люди в соседнем царстве, и то скорбят, тем более если это их родственники. Так что если сам спокоен, то любовь распространяет даже на соседнее царство, готов ради них пожертвовать своими делами. Если же сам в опасности, то забываешь о родственниках, и тут уж не до других. Плывущий не может спасти утопающего — его руки и ноги напряжены; обожженный на пожаре не может спасать обгорающих — у него тело болит. Так и народ: если в достатке, то уступчив, если в нужде, то склонен к тяжбам. Когда уступчив, то процветают обряды и благочинье, когда начинаются тяжбы, то растет смута. Постучи в дверь, попроси воды, никто не откажет, потому что питья — вдоволь. В лесу не торгуют хворостом, на озерах не продают рыбу — их и так избыток. Так что при изобилии желания скромны, а если запросы не велики, то и нет тяжб. Во времена циньского вана[1086] дело доходило до того, что ели детей, — такая была нужда. Когда же род Лю[1087] взял в руки бразды правления, то даже одинокие принимали сирот, — потому что имущества стало в избытке.

Если мир упорядочен, то и ничтожные люди способны удерживать правление и не прельщаться выгодой, если мир в смуте, то и благородные мужи оказываются подвержены порокам и никакие законы им не запрет.

Высшая чистота спросила у Бесконечности:

— Ведомо ли тебе Дао?

— Не ведомо, — отвечала Бесконечность.

Спросила у Недеяния:

— Ведомо ли тебе Дао!

— Ведомо, — отвечало Недеяние.

— Дао, которое тебе ведомо, имеет какую-нибудь меру?

— Дао, которое мне ведомо, имеет меру.

— Какова же она?

— Ведомое мне Дао, — отвечало Недеяние, — может быть слабым, может быть сильным; может быть мягким, может быть твердым; может быть холодным, может быть горячим; может быть темным, может быть светлым; может обнимать собою Вселенную, может откликаться не имеющему сторон[1088]. Вот откуда я знаю о мере Дао.

Высшая чистота обратилась к Безначальному:

— Я спрашивала о Дао у Бесконечности, и она сказала, что оно ей не ведомо. Спрашивала у Недеяния, и оно ответило, что оно ему ведомо. Тогда я спросила, имеет ли меру то Дао, которое ему ведомо. И Недеяние ответило, что то Дао, которое ему ведомо, имеет меру. Я спросила, какова она, и оно ответило, что ведомое ему Дао может быть слабым, может быть сильным; может быть мягким, может быть твердым, может быть холодным, может быть горячим; может быть темным, может быть светлым, может обнимать собою Вселенную, может откликаться не имеющему сторон. Вот то, откуда оно знает о мере Дао. Если так, то кто из них прав: Недеяние со своим знанием или Бесконечность со своим незнанием?

Безначальное отвечало:

— Незнание глубоко, а знание мелко: незнание касается внутреннего, а знание — внешнего, незнание тонко, а знание грубо.

Высшая чистота, возведя очи к небу, вздохнула: