Подливая кипяток в кипящую воду, кипения, конечно не остановить. Истинно понимающий корень дела убирает огонь, и все.

В начальные времена Великой чистоты царили мир и согласие, тишина и покой. Люди были просты и естественны, чисты и безыскусны. Пребывали в безмятежном бездействии и не суетились. Действовали не задумываясь, — внутренне сливаясь с дао, вовне сообразуясь с долгом. Принимались за дело и завершали его красиво, двигались весело и применяясь к вещам. Их речи были кратки и разумны, поступки прямы и согласны с чувствами. Их мысли были легки и не притворны, дела просты и без прикрас.

Поэтому они не выбирали сезона и дня, не гадали по триграммам и на панцирях черепах, не обдумывали, с чего начать, не обсуждали, чем кончить. В покое стояли, побуждаемые — шли. Телом соединялись в одно с небом и землей, свои частицы цзин уподобляли инь и ян, свой гармоничный эфир — четырем сезонам. Светили одним светом с солнцем и луной, Творящему изменения были то самкой, то самцом.

Итак, небо все покрывало благом, земля всему давала радость. Четыре сезона не теряли порядка, дожди и ветры не несли беды. Солнце и луна были ясны и посылали свой свет, пять планет хранили колею и не сбивались со своего пути.

В те времена таинственно-сокровенное распространяло свою силу широко и освещало своим светом все вокруг. Фэнхуан и цилинь являлись, а тысячелистник и черепаший панцирь слали предвестья[742]. Выпадала сладостная роса, созревал и наливался соком бамбук, нефрит люхуан обнажался, появлялась красная трава чжуцао[743]. Козни и ложь не прятались в сердце.

Когда же настало время упадка, то стали буравить горы, резать по металлу и нефриту, вскрывать жемчужные раковины, плавить медь и железо, — а вещи не прирастали. Стали вскрывать плод во чреве, убивать юных. Цилинь уже не показывался. Вывертывали гнезда, губили птенцов. Фэнхуан уже не парил. Сверлили кружок, добывая огонь, вязали деревья для возведения башен, жгли леса ради охоты, спускали воды озер, добывая рыбу. У людей не хватало уже орудий и места для хранения[744], а тьма вещей не успевала ни проклюнуться, ни распуститься. Молодые ростки, яйца, зародыши — еще не созрев, отправлялись в закрома, где составляли половину содержимого.

Громоздят землю и насыпают холмы, удобряют поля и сеют зерно, взрывают землю и роют колодцы, отводят воду ради своей пользы, строят стены ради своей безопасности. Держат на привязи животных, превращая их в скот. От этого инь-ян беспорядочно сталкиваются, четыре времени года теряют свой порядок, гром и молнии несут гибель и разрушения, снежная крупа и град нещадно бьют живое. Пары и туманы, иней и снег не прекращаются, и тьма вещей гибнет, не созрев. Дикие травы, кустарник и сорняки, собранные, лежат на межах. Скашивают любую травину, давая место [хлебным] росткам и побегам. Растениям, у которых поломаны всходы, смяты цветы, подавлены плоды, — несть числа.

А теперь еще высокие хоромы, дворцовые постройки, ряды приусадебных садов. Балки, стрехи, решетины и головки — все в резьбе, рисующей длинные ветви высоких дерев, острые листья водяного каштана, лилии и лотосы. Соперничают все цвета, смешиваясь и переливаясь. Стелются извивы, то развертываются, то свертываются завитки, слоятся кривые острия, разбегаются во множестве сплетения корней. Гуншу Бань и Ван Эр не нашли бы, куда приложить свои кривые ножи, сверла, тесаки и пилы. А страстям властителей все нет успокоения. Вот почему и кипарис с сосной, и бамбук цзюньлу усыхают даже летом. Пересыхают воды Цзян и Хэ и трех рек, на выпасах появляется баран и[745], саранча заполоняет поля. Небо раскалилось, земля растрескалась. Фэнхуан более не спускался. Когтистые, острозубые, рогатые, иглокожие звери кинулись на добычу. Люди ютились в тростниковых лачугах, где не было места гостю. От голода и холода погибало столько люду, что трупы лежали один на другом.

А потом дело дошло до того, что разделили горные и речные долины на обрабатываемые земли, определили их границы, посчитали людей — сколько кого, каждому отвели его долю. Стали строить стены, прорывать рвы, соорудили из оборонительные машины, возвели препятствия и заграждения. Установили службы и занятия, определили ступени подчинения, провели различие между благородными и худыми, отделили достойных от недостойных, изъяснили, что есть зло, а что добро, ввели в действие награды и наказания. И тогда оружие и щиты явились во множестве, и поднялись тяжбы и раздоры. С того времени начались гибель и подавление людей, преждевременная смерть и страдания, жестокие убийства невиновных, наказания и казни не свершивших преступления.

Небо и земля сливаются в гармонии, инь и ян формуют тьму вещей. И вся она несет в себе человеческий эфир. Вот почему когда сердца высших и низших в раздоре, эфир клубами уходит вверх. Когда между господами и слугами нет согласия, пять злаков не вызревают. На 46-й день после зимнего солнцестояния небо затаивает в себе Гармонию и допускает ее на землю, а земля хранит свой эфир и не дает ему подняться. Инь и ян перекатываются, дыша и увлажняя. Берут под свою опеку нравы и обычаи, взвешивают меру, по которой разнится тьма особей, сближая и пригоняя друг к другу множество сходств, ласково лелея, сбраживая как вино, формируя и выращивая все живое. Поэтому когда весна сурова, а осень цветуща, когда зимой гремит гром, а летом падает иней, это рождено разбойным эфиром.

С этой точки зрения небо и земля, пространство и время [, космос,] — одно человеческое тело[746], посреди шести сторон все управляется как в человеке. Поэтому тот, кто познал природу вещей, для того не существует угроз неба и земли, того, кто постиг закон совмещения[747], не смутят чудеса.

Вот почему мудрец на основании того, что близко, познает далекое, — для него тьма различий имеет одну основу.

В древности люди дышали единым эфиром с небом и землей, шли вровень со своим веком. В те времена не знали выгоды от поздравлений и подарков, страха от наказаний и штрафов. Ритуал и чин, совестливость и стыд еще не выявились[748], хула и слава, добропорядочность и подлость не были введены, а люди жили, не нападая друг на друга, не обижая, не чиня разбоев и не проявляя жестокости, — словно во времена первобытной Тьмы.

Когда же наступили времена упадка, то людей стало много, а имущества мало, трудились до изнеможения, а пропитания не хватало. От этого родились раздоры и ссоры. Тогда-то и оценили добропорядочность Добропорядочные и подлые перестали составлять одно. Содружества и партии стали замышлять козни, строить коварные и хитрые планы, а природные свойства вещей утратились. Тогда-то и стали ценить справедливость и долг. Мужчины и женщины скопом поселялись в разных местах и не знали различия между собой. Обладание инь и ян всех делает способными к чувствам — через кровь и эфир. Тогда-то и стали ценить ритуал. Свойственные от природы чувства, переливаясь через край, стали опасными, невольно утрачивалось спокойствие. Тогда-то и оценили музыку. Так что милосердие, долг-справедливость, ритуал и музыка могут спасти от краха, но не являются лучшим средством устроения мира.

Милосердие спасает от споров. Долг-справедливость спасает от утраты природных свойств. Ритуал спасает от несдержанности чувств. Музыка спасает от печалей. Когда божественный разум устанавливается в Поднебесной, сердца возвращаются к своему истоку. Когда сердца возвращаются к своему истоку, то людская природа становится доброй. Когда людская природа становится добра, а небо и земля, инь и ян идут своим порядком и пекутся о вещах, то имущества становится достаточно, а люди безмятежно-спокойны, и нет места алчности, низости, ссорам и тяжбам. Если смотреть с этой точки зрения, то милосердие и долг-справедливость не нужны. Когда дао и дэ устанавливаются в Поднебесной и люди просты и безыскусственны, то их взоры не смущает красота, их слух не упивается звуками. Развлекаются зрелищами, поют песни или вольно бродят, распустив волосы. И пусть завидят красоту, подобную Мао Цян и Си Ши, это не доставит им радости, танцы «Колыхающиеся перья» и «Боевые слоны» они не почтут за музыку[749]. И здесь нет места несдержанности и незнанию правил вежества. С этой точки зрения ритуал и музыка не нужны.