В делах родственных есть свой порядок, и любовь его необходимая принадлежность. В делах дворцовых есть свое содержание, и уважение главное в нем. В трауре есть едой ритуал, и скорбь главное в нем. В применении оружия есть свое искусство, и справедливость — его основа. Когда основа устанавливается, то дао вступает в действие, а когда корень поврежден, дао разрушается[793].
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ИСКУССТВО ВЛАДЫЧЕСТВОВАТЬ
Пребывать в недеянии, наставлять без речей — в этом заключается искусство владык. Чистый и спокойный, он недвижим, соразмеряется с единой мерой и не колеблется, придерживается «следования»[794] и служит низшим, исполняет должное и не трудит себя напрасно. Сердцу его известна колея, и наставники и советники ведут по ней: уста способны к речам, и придворные его красноречивы, он способен к движению, и министры его выступают с инициативой; уши его способны слышать, и политики выступают с советами. Поэтому все обдумано так, что не бывает упущений, предусмотрено так, что не бывает ошибок. Речи его искусны, поступки — образец для Поднебесной. Во всяком своем предприятии он соразмеряется со временем, в движении и покое следует [внутреннему] закону вещей. Не делит на прекрасное и безобразное, любимое и ненавистное, не награждает, не карает, не выказывает ни радости, ни гнева. Каждое называет его именем, каждого причисляет к его роду. Дела предоставляет их естественному ходу, ни в чем никогда не исходя от себя.
Поэтому в древности цари носили головной убор с подвесками, закрывающими глаза, с желтыми шариками на нитях, закрывающими уши, — чтобы притупить зрение, притушить слух. Сын Неба был отделен экраном[795], чтобы оградить себя. Сфера его управления простиралась далеко, а то, что он подвергал исследованию, лежало близко; то, что он упорядочивал, было огромно, а то за чем он следил, было мало. Когда глаза безудержно смотрят, рождается беспокойство; когда уши безудержно слушают, рождается смятение, когда уста безудержно говорят, рождается смута. Эти три «заставы» нельзя не охранять бдительно. Если страстям определена мера, они отступают, если же им потворствуют — они становятся разбойниками.
Небесный эфир образует душу хунь, земной эфир образует душу по. Возвращаясь в обитель Мрака[796], каждая из них поселяется в своем жилище, хранит его и не теряет. Вверху объединяется с Великим Единым. Частицы цзин Великого Единого проникают в небесное дао. Небесное дао темно и безмолвно. Нет у него ни нутра, ни края. Велико беспредельно, глубоко безмерно. А какова его связь с человеческими делами, и вовсе не постижимо.
В древние времена, когда Священный земледелец управлял Поднебесной, дух не метался в груди, ум не устремлялся ко всем четырем краям света, а душа была полна добрых и честных помыслов. Тогда сладкие дожди выпадали вовремя, пять злаков густо взрастали. Весна порождала, лето растило, осень приносила урожай, зима прятала. По лунам рассчитывали, по сезонам проверяли. Год заканчивался возблагодарением за труды, и молодое зерно вкушали своевременно[797]. Жертву свершали в Светлом зале. Светлый зал имел крышу, но не имел стен. Он был доступен порывам ветра и дождя, холод и жара ему были не страшны, свободно можно было входить в него. В народе воспитывали сознание общего блага. Люди были безыскусственны и правдивы, не затевали ожесточенных тяжб, а имущества было достаточно; не истощали тела, а успешно вершили свой труд. Следовали тому, что давали им небо и земля, и объединялись с ними в гармоническое единство. Они были грозны, но никого не убивали; казни существовали, но их не применяли; законов было мало, и ими не докучали. Поэтому изменения в те времена происходили как по велению духа. Их земли простирались на юг до страны Спящих ногами вместе, на север — до Темной столицы, на восток — до Солнечной долины[798], на запад — до Саньвэй. И не было таких, которые бы им не подчинились. В те времена законы были снисходительными, а наказания мягкими, тюрьмы пустовали, а вся Поднебесная жила одними обычаями, никто не таил злобных помыслов
Правление же последующих поколений было не таково. Высшие стремились к добыче и не знали меры, низшие стали жадны и недобры. Народ обеднел и озлобился, истощал силы в трудах, но безуспешно. Мудрствования и ложь повсюду пустили ростки. Разбойники и воры поднялись во множестве. Высшие и низшие возненавидели друг друга. Распоряжения и приказы не действовали. Политики и все чины не исполняли своей службы и шли наперекор дао, вырывая его корень и совершенствуя верхушку. Истощили добродетель, приумножили наказания и думают, что это и есть управление, а это все равно что приманивать птицу с арбалетом в руках, приручать собаку, обламывая об нее палку. От таких действий смута только возрастет. «Когда вода загрязняется, то рыба задыхается, когда управление навязчиво, народ охватывает смута»[799]. Тот, кто выкармливает тигров, барсов, носорогов и слонов, помещает их в загоны и клетки, потакает их желаниям, угождает им в пище, избегает их гнева и ярости. Однако звери не доживают до конца дней своих, оттого что тело их испытывает принуждение. Вот почему чем больше выдумывают всяких уловок высшие, тем более лживы становятся низшие; чем деятельнее высшие, тем ленивее низшие; чем беспокойнее высшие, тем неувереннее низшие; чем требовательнее высшие, тем больше тяжб среди низших. Не утвердиться в корне, а предпринимать что-то в верхушках все равно что вздымать пыль, желая смести ее, хватать в охапку хворост, спасаясь от огня. Поэтому мудрецы были умеренны в деяниях и управляли легко, скромны в требованиях, и царило довольство. Не делали раздач, а были милостивы; не произносили речей, а пользовались доверием; не требовали, а получали; не действовали, а свершалось.
Подобный глыбе, мудрец хранит естественность; опирается на благо и воплощает правоту. Поднебесная следует ему как эхо — звуку, как тень — форме, ибо то, что он совершенствует, — это корень. Наказаний и штрафов недостаточно, чтобы изменить нравы; казни и убийства не могут пресечь зла. Только там, где чтят преобразования духа, совершенные частицы цзин в него превращаются[800]. Ведь окрик не слышен далее ста шагов, в то время как воля способна распространяться на тысячу ли.
Зимой тьма вещей тянется к солнцу, а летом ищет тени — их никто не побуждает к этому. Так и образ Совершенного цзин[801] никто не призывает, он сам приходит; никто ему не приказывает, он сам уходит. Глубокий, глубокий мрак. Кто здесь творит — неизвестно, а все само успешно свершается. Умные не могут его воспеть, красноречивые не могут его описать.
В древние времена Суньшу Ао безмятежно спал, а жители Ин[802] не имели повода затупить свои клинки. И Ляо, что жил к югу от рынка, играл шариком, а два семейства, даже будучи в крайности, снисходительно отнеслись к его отказу[803]. Панцирь и латы, грозный взор и сильный взмах руки — всего этого далеко не достаточно, чтобы защитить от копий и мечей. Обязательства и шелковые ткани в дар, наказания и казни — все это слишком слабо, чтобы спасти от беды. Смотреть, полагаясь на глаза; отдавать приказы, повинуясь ушам, — таким образом управлять трудно. Когда Цюй Боюй был министром, Цзыгун[804] и навестил его и спросил: «Как ты управляешь страной?» Тот ответил: «Управляю с помощью неуправления». Цзяньцзы[805] собирался походом на Вэй и послал туда своего главного астролога Мо. Вернувшись, тот доложил: «Цюй Боюй стал министром, и теперь нельзя вести войска». Надежные границы, опасные преграды — разве их достаточно для достижения победы? Так, Гао Яо был немым, а учредил Великий закон, и в Поднебесной не стало лютых казней — и потому он значительнее говорящих. Наставник Куан был слепым, а стал Главным жрецом, и в Цзинь исчезли беспорядки в правлении — и потому он значительнее зрячих. Таким образом, приказывать не говоря; видеть не глядя — это то средство, с помощью которого наставляли Фуси и Священный земледелец. Ведь народ воспитывается, следуя не за речами, а за деяниями. Так, циский Чжуан-гун сам был храбрым удальцом, но драк не поощрял. Царство же его тем не менее претерпело много бед, вплоть до мятежа Цуй Шу[806]. Цин Сян был сладострастник, но не поощрял вольностей. Народ же его был охвачен смутой, пока все не кончилось делом Чжао Ци[807]. Итак, то, что приведено в движение Совершенным цзин, [неизбежно идет своим путем] так, как весенний эфир рождает, а осенний — убивает. Мчись на курьерских, лети на почтовых — не сравнишься с ним в быстроте!
