Следовательно, сила воздействия такого искусства определяется заложенной в нем внутренней силой.

Непременным условием такого мастерства является чувство гармонии и меры.

Так, возничий колесницы приводит свое «сердце» в гармонию с конями (7, 142), мастер по дереву настолько чуток к материалу, что составляет с ним как бы одно целое («Не имеет с вещью границы». — 7, 180), колесник, выделывая колесо, чувствует, как дерево «откликается в руках, отдается в сердце», и благодаря этому руки его предельно чутки и нажимают «не слишком мягко, не слишком резко», т.е. в самую меру (7, 196). Наилучшее описание такого мастерства содержится во фрагментах об управлении конями знаменитого возничего Цзао Фу. Выравнивая коней, он чувствовал стык соединения вожжей с удилами, ослаблял и натягивал вожжи в согласии с движением губ коней, «держал нужную меру в груди» и ощущал ее в своих ладонях, «внутри прислушивался к сердцу, вовне согласовывался с волей коней», и оттого кони подавались вперед или назад, «как по шнуру», описывали круг, «как по циркулю» (7, 141-142). Правитель в делах правления уподобляется возничему: «Правящие суть колесница правителя, важные советники — упряжка властителя... если колесница и кони не приведены в согласие, то и сам Ван Лян (один из знаменитых возничих. — Л. П.) окажется неискусным; когда господин и слуга не в мире, то ни Яо, ни Юй (правители «золотого века». — Л. П.) не способны навести порядок. Когда же управляют, держась искусства, то Гуань [Чжун] и Янь [Ин] (известные своей мудростью советники. — Л. П.) отдадут свою мудрость» (7, 142). Здесь в сравнение поставлены правитель и крупные советники, как колесница и кони, в другом месте сравниваются «держащие власть» и «колесница правителя», «имеющие ранги и жалованье» и «вожжи и удила его слуг»: «Правитель помещает себя на колесницу держащих власть, берет в руки жезл имеющих ранги и жалованье, глубоко проникает в меру мягкости и резкости [натяжения вожжей] и знает, где натянуть, где ослабить. И тогда Поднебесная исчерпывает все силы и не знает устали» (7, 137). Так же как Цзао Фу своим искусством гармонии заслужил имя мастера, потому что его колесница покрывала тысячи ли, а кони не ведали усталости, так же точно мудрый правитель приводит в гармонию свою колесницу и своих коней, и тогда Поднебесная исчерпывает все свои силы и не знает усталости. Ведь нет принципиальной разницы, по мнению авторов «Хуайнаньцзы», между управлением людьми и «управлением» каким-либо материалом: «Мудрые цари управляют людьми, Цзао Фу — конями, а И Ло — болезнями» (7,159).

Однако и эта ступень мастерства недостаточно совершенна. Всякий мастер искусен в какой-либо одной области: плотник хорошо управляется с деревом, возничий — с конями, охотник — с луком, и даже таланты мудрецов не всеобъемлющи. Иначе говоря, человеческие способности ограниченны: «Глаз Ли Чжу видел кончик иглы на расстоянии ста шагов, но не мог разглядеть рыбы в глубине пучины; ухо Наставника Куана улавливало гармонию восьми ветров, но не слышало за пределами десятка ли. Это значит, что, положившись на способности одного человека, не управишься и с тремя му земли» (7, 5); «Тан и царь Воинственный — мудрые цари, а не могли, как юэсцы, плавать на лодках по рекам и озерам. И Инь был достойнейшим министром, но не мог наравне с хусцами скакать на рысаках и объезжать диких коней. Кун (Конфуций. — Л. П) и Мо [цзы] многое постигли, однако не могли наравне с горцами проходить чащи и заросли» (7, 131). К тому же мастер и мудрец ограничены условиями времени — ведь время есть вещь объективная и не зависит от людей («Время течет независимо от людей». — 7, 10): «Юй перегораживал большие реки, разводил малые... однако не мог заставить их течь на запад; [Хоу] Цзи расчищал земли, распахивал новь... однако не мог заставить хлеба колоситься зимой» (7,134).

Но есть мастер, искусство которого не ограничено одной областью, для которого не имеют значения границы пространства и времени, потому что то, на что он опирается, есть область «постоянного» (чан). Это прежде всего сама природа, руководимая дао, его «божественным разумом» и его «благом»: «То, что относится к ведению божественного разума, не может быть сделано с помощью ума и искусства (низшей ступени. — Л. П.), не может быть достигнуто мускульной силой. То, что обнимается небом и землей, что поится инь и ян, что увлажняется дождем и росой, — это рождаемая преобразованием тьма вещей, голубая и голубовато-зеленая яшма, нефрит и жемчуг, перья зимородка и панцирь черепах, узоры [на шкурах животных]... лоск [меха]... отполированное, но не для забавы, вечное и неизменное, [оно] не под силу Си Чжуну, не во власти Лу Баня (мастера средней ступени. — Л. П.). Это великое мастерство» (7,348). Ни один мастер не может сравниться с этим искусством. В связи с этим авторы говорят о символичности изображения фигуры Чуя на треножнике с закушенными пальцами: треножник был сделан его руками, но он закусил пальцы в знак того, что руки его не способны создать произведение, которое бы в адекватной, телесной форме передавало его замысел (7, 117). Внешнее, материальное, как и всегда, оказывается на ступеньку ниже внутреннего, идеального. Оно стремится сравняться с ним различными способами — через гармонию, меру, соответствие, но безуспешно. Есть только один способ достичь с ним единства — это «следовать» за ним внутренним взором, душой. Поэтому «такие возничие, как Цянь Це и Да Бин, отпускают поводья и удила, отбрасывают хлысты, отказываются от плети. Не движут колесницу, а она сама поднимается, не понукают коней, а они сами мчатся» (7, 94). Несмотря на «мистическую» форму выражения, в самой идее «странствования» в области умозрительного нет ничего мистического. Речь по существу идет о той полной и абсолютной внутренней сосредоточенности художника, которая предполагает как бы забвение всего внешнего. Это состояние свойственно каждому творцу в момент творческого акта, когда его руки как бы сами собой ваяют скульптуру, режут камень, исписывают шелк или листки бумаги. Здесь акцентировано внимание на самом процессе творчества, идущем в художнике безотносительно к тому, что обретает материальное воплощение в камне, в словах, в звуках, в тот момент, когда произведение складывается внутри него, но еще не вылилось вовне, не обрело телесной внешней формы.

Такое мастерство есть одновременно и высшее искусство, и высшая мудрость. Великий мастер, он же мудрец, «формует вещи и вместе с творящим изменения создает людей» (7, 31), «наверху дружит с божественным разумом, внизу вместе с творящим изменения создает людей» (7, 178), т.е. уподобляется в своих творческих возможностях самой природе и тем силам, которые ею управляют.

Таким образом, в теории искусства мы имеем дело все с теми же тремя планами.

Теория общественного устройства и государственного управления, так же как и все другие темы «Хуайнаньцзы», исходит из общефилософских посылок и только с учетом их может быть понята. Эта тема рассматривается опять-таки на трех уровнях, соответствующих трем планам в онтологии и в теории познания. Высший план — это идеальное состояние, средний — это приближающийся к идеальному мир гармонии внешнего и внутреннего, идеального и материального, низший — сфера господства не руководимой разумом материи.

В качестве идеала выступает своеобразный «золотой век», век «совершенного правления» и всеобщего процветания, отнесенный ко временам глубокой древности. В те времена люди жили одной жизнью с природой, и природа доставляла им все, что нужно для пропитания. Тогда в природе все руководилось «божественным разумом» и все свершалось в ней согласно разумному и справедливому порядку: четыре времени года не утрачивали своей последовательности, дожди выпадали вовремя, солнце и луна светили чистым светом, пять планет свершали свой кругооборот, не сбиваясь со своего пути (7, 113). Природа человека была чиста и безыскусственна, люди не знали раздоров, насилия и войн, их соединяли узы дружелюбия и любви (7, 21, 28, 32, 95, 124 и др.). «Древние объединялись в одно с эфиром Вселенной... В те времена не знали выгод от поздравительных подарков, не знали страха наказаний. Обряды, долг, честность и позор еще не были установлены; хула и слава, добропорядочность и подлость не были введены, и люди не подвергали друг друга унижениям и насилию, как если бы жили в самой сердцевине струящейся тьмы... Божественный разум устанавливается в Поднебесной, и сердца возвращаются к своему началу. Сердца возвращаются к своему началу, и природа народа становится доброй. Природа народа становится доброй, и небо и земля, инь и ян сопутствуют [ей] и хранят [ее]. Тогда имущества достаточно, и люди счастливы» (7, 115-116). Здесь нет еще никаких разделений, никто никем не руководит, а «все само собой формируется» (7, 28). Это были времена полного единства природы и человека, когда человек растворялся в массе живого и не составлял особого мира, когда природа еще не была испорчена его вмешательством, что было залогом его здоровья и счастья. Эти времена еще не связываются с именами героев или мудрецов, потому что все здесь свершается «само собой», естественно, повинуясь общему разумному и справедливому космическому порядку.