Ныне ровная поверхность вымеряется уровнем, прямая — отвесом, но способность вымерять ровность и прямизну без уровня и отвеса — это не всем данное искусство. Ударишь ноту гун, и гун откликнется, тронешь струну цзюэ, и цзюэ дрогнет[1042] — это взаимный отклик подобных звуков. Но то, что не имеет соответствия в пяти основных звуках, но чему откликаются все двадцать пять струн, — это непередаваемое искусство. Колебание листвы в осенней тишине[1043] — это господин формы, покой и тишина — хозяин звука.
В Поднебесной нет устойчивого представления об истинном и ложном, каждое поколение утверждает свою правду и отрицает свою неправду. То, что называют правдой и ложью, — различно у каждого, но каждый утверждает свою правду и отрицает чужую. С этой точки зрения в делах есть нечто совпадающее с тобой, но это не имеет отношения к истине, как есть нечто противное сердцу, но это не имеет отношения ко лжи[1044]. Так что те, кто домогаются истины, не ищут действительного порядка вещей, а только совпадающего с собой. Тот, кто отвергает ложь, не искореняет разветвлений порока, а гонит то, что противно его сердцу. Но противное мне не обязательно не подходит другим, а то, что подходит мне, не обязательно не будет отрицать толпа. Истинные правда и ложь состоят в том, что высшая правда не несет в себе лжи, а высшая ложь не имеет в себе правды. И то, что правда здесь, может быть ложью там; а ложное там может быть правдой здесь, — одна и та же правда, одна и та же ложь. Эти ложь и правда есть только один угол или закоулок, а то, что есть Истина и Ложь, — это весь космос (Пространство и Время). Ныне я хотел бы найти правду и утвердиться на ней, найти ложное и отбросить его, но не знаю, что в мире называют правдой и что ложью, не знаю, кто прав, а кто нет![1045] Лаоцзы говорит: «Управление большим царством напоминает приготовление блюда из мелких рыб»[1046]. Добрые скажут: «Не надо волноваться». Жесткие скажут: «Прибавь соли да кислоты, вот и все»[1047]. Цзиньский Пин-гун сказал не должное, и Наставник Куан поднял цинь и метнул его в царя, цинь зацепился за полу царского платья и ударился о стену. Приближенные хотели изгнать Куана, но Пин-гун сказал: «Оставьте его, это моя ошибка»[1048]. Кунцзы, узнав об этом, сказал. «Пин-гун не то чтобы не чувствовал боли, но он хотел, чтобы его и в дальнейшем наставляли». Ханьцзы же возразил: «Если слуг, нарушивших ритуал, не казнить, это поведет к новым ошибкам». Это и есть причина того, что Пин-гун так и не стал баваном.
Однажды гость Мицзы[1049] представил ему своего гостя. Когда тот вышел, Мицзы сказал:
— Твой гость сделал сразу три ошибки, войдя, улыбался, — это развязность; в разговоре не упомянул о своем учителе — это непокорность; при поверхностном знакомстве затронул глубокие темы — это грозит смутой.
— То, что я, войдя, улыбался, — отвечал гость, — это от заинтересованности в общем деле, во время разговора не упомянул учителя — это моя компетентность; а то, что с малознакомым говорил на глубокие темы, — это мое доверие.
Облик гостя был один и тот же, но его можно было принять за благородного мужа, а можно — за ничтожного человека. Разница — в собственном взгляде. Так, люди одних интересов чем более откровенны, тем становятся ближе; а далекие друг другу, если и советуют то, что должно, то все же относятся друг к другу с подозрением[1050]. Родная мать выдавливала сыну чирей на голове, кровь лилась до ушей. Все, кто наблюдал это, считали, что она делает это из большой любви. Но будь она мачехой, посторонние приняли бы это за нелюбовь. Случай один и тот же, но взгляд на него — разный. С городской стены бык видится бараном, а баран — свиньей, потому что место высокое. Если смотреться в воду в тазу, лицо будет круглым; а если в четырехгранном сосуде — продолговатым. Лицо было все то же, а причина того, что оно виделось то круглым, то продолговатым, была в том, откуда на него смотрели. Ныне я хотел бы правильно воспринимать вещи, но откуда мне знать, как мир смотрит на меня? Если же колобком крутиться, торопясь идти в ногу с современниками, то это равно тому, как стремиться убежать от дождя, — везде намокнешь. Неизменяемое хотело бы пребывать в пустоте, но бытие не может быть пустотой. Так же точно, не прилагая усилий, чтобы стать пустым, стать таковым само собой — об этом можно мечтать, но это недостижимо[1051]. Поэтому тот, кто проник в дао, подобен тележной оси, которая сама не вращается, но со ступицей пробегает тысячу ли, катится в бескрайние дали. Тот же, кто не постиг дао, подобен заблудившемуся: скажут ему, где восток, запад, север, юг, он как будто уразумел, а чуть повернул в сторону — опять смущен. Так всю жизнь зависит от людей, как флюгер от ветра, ни мгновенья не знает покоя.
Поэтому мудрец воплощает в себе дао и возвращается к своей природе, не претерпевает превращений вслед за встречающимися изменениями и так избегает превратностей бытия. В управленном мире легко хранить себя, легко делать дела, исполнять обряды, возвращать долги. Вот почему раньше люди не совмещали служб, а служа, не совмещали занятий. Существовали чиновники, крестьяне, ремесленники, торговцы, области были разграничены, округи размежеваны. И тогда крестьяне с крестьянами обсуждали свои труды, служилые мужи с мужами обсуждали поведение, ремесленники с ремесленниками говорили об искусстве ремесла, торговцы с торговцами обсуждали счета. Поэтому у мужей не было упущений в поведении, у крестьян не было порух в трудах, у ремесленников не было трудных дел, у торговцев не было потерь в товарах. Каждый жил в согласии со своей природой и не спорил с другим.
Поэтому И Инь[1052] преуспел в земельных трудах. Длинноногим дал заступ и велел копать землю; с сильным хребтом велел ее носить на спине; кривым — вымерять уровень, горбатым — ровнять землю[1053]. Каждого определил на то, чему тот подходил, и их природные качества оказались уравненными[1054]. Хусцы привычны к коням, юэсцы — к лодкам. Разные формы, свои роды — измени им занятия, и все пойдет вспять. Утрата своего места обесценивает, а обретение благоприятного для себя положения поднимает в цене. Мудрец все обнимает и всему находит применение, его искусство — единственное. Знать наперед, видеть далеко, провидеть за тысячу ли высящиеся таланты и не возлагать ответственности за правление на народ, быть широкообразованным, обладать сильной волей, быть красноречивым и находчивым — это все прекрасные свойства ума, но мудрый правитель не требует их от низших. Гордиться перед современниками, презирать вещи, не пачкать себя причастностью к толпе — это поведение, выделяющее среди других, но в управленном мире этим не пользуются для преобразования народа. Пружина духа глубоко скрыта, резец не оставляет следа — таково тончайшее мастерство, но в управленном мире не считают это делом всего народа. Чан Хун[1055] и Наставник Куан предвидели счастье и несчастье, в их речах не было ничего, что бы не пошло в дело, но они не могли исполнять службу как все. Гунсунь Лун[1056] был мастером парадоксов и вычленения истины, выделил понятия «тождество» и «различие», отделил «твердое» и «белое». Он шел своим путем, не с массой. Северянин по имени Нет Выбора отверг предложение Шуня[1057] и, оскорбленный, бросился в чистую прохладу пучины. Они не могут служить образцом для Поднебесной. Лу Бань и Моцзы сделали из дерева летающего коршуна, в течение трех дней он летал, не садясь. Но они так и не стали ремесленниками Недостижимо высокое не может быть мерой для людей, поведение, с которым не сравняться, не может стать обычаем для государства. Когда взвешиваешь что-то на руке, то можешь определить вес в пределах чжу и ляна[1058]. Мудрец не пользуется этим способом, а подвешивает груз и смотрит, насколько высоко поднялась гирька и чтобы разница не превышала чи и цуня. Мудрый правитель этим не пользуется, а выверяет равновесие по уровню. Почему? Потому что нельзя опираться на исключительность таланта, а меры и веса передаются из поколения в поколение. Поэтому если в государстве царит порядок, то его можно поддерживать и с глупцами, а военный контроль отдать в распоряжение власти. Если впрягать в колесницу Яоняо и Летающего Зайца[1059], то никто в мире не захочет ступать на обычную колесницу. Если ждать в супруги Мао Цян или Ши, то за всю жизнь не обретешь семьи. Однако если не дожидаться древних героев, а удовлетворяться тем, чем люди удовлетворяются, то все может пойти на пользу. Скакуны Ци и Цзи в день одолевают тысячу ли, а захудалая кляча десять раз переночует и за декаду достигнет того же. Отсюда видно, что человеческие таланты не таковы, чтобы на них исключительно полагаться, а искусство дао[1060] имеет всеобщее применение. Законы смутного времени таковы, что мера задана высокая, а обвиняют в том, что этой высоты не достигают; служба задана трудная, а наказывают за неисполнение; обрекают на риск, граничащий с запретами, а казнят за нерешительность. Народ, пребывая в затруднении от этих к нему требований, придумывает ухищрения и обманывает высших, преступает запреты и живет кривдой, а потом просит помилования. Это значит, что неприступные законы, суровые наказания не могут победить порок. Отчего? Сил недостаточно. Поэтому пословица говорит. «Птица в крайности клюет, зверь в крайности бодается, а человек в крайности лжет». Об этом сказано.
